Беспризорники России

«Ротный – порошок рвотный», – сорвалось у него с языка. Все, кто находился в подвале как бы притихли, повернули лица в сторону ротного. Кто-то из присутствующих вслух усмехнулся, а провожатый строго спросил:

– Это почему ж так? – придерживая руку с ложкой, которой малыш успел зачерпнуть, и опять с верхом.

Не соображая, что делает, он оттолкнул Петрова и чуть было не выронил крышку от котелка: «Поросёнок я!..» – тихо расплакался. Так хотелось есть, а они мешают.

– Не торопись, горячая. Повторил вопрос: чем не понравился наш командир?

От каши шёл такой аппетитный раздражающий запах, что рот наполнился слюной, надо было что-то отвечать:

– Он жадный…

– Э-э, парень, – сказал дядя Петя. – Пантелеймон Трофимович у нас самый добрый человек. Об этом должны знать все на нейтралке. – Он отпустил руку с ложкой: – ешь, не торопись. Боец не должен торопиться. Валерка не понимал, что и дядя Петя Петров, и Пантелеймон Трофимович тянули время, чтобы каша остыла.

И когда он подул немного, перестал опасаться, что заберут крышку – каша остыла настолько, чтобы не обжечься. Пожалуй, ничего вкуснее он не ел, – так ему казалось в ту минуту.

– Послушай, – обратился Пантелеймон Трофимович к взводному, – а с ним беды не произойдёт? Вдруг давно голодает? Как бы не того… От продолжительного голодания, слышал, кишки становятся тоньше папиросной бумаги… не случилось бы прободения.

– Вовка – русая головка, ты не умрёшь? – спросил дядя Петя.

– Не, – он проглотил ещё несколько ложек, – всё съем, и ничего… – резкая боль, от которой дёрнулся, пронзила желудок. Малыш затаил дыхание.

– Что ты его спрашиваешь? Санинструктору бы показать…

«Вот ротный – порошок рвотный, какой жадюга!.. – подумал он. – Заберёт кашу!»

– Товарищ старший лейтенант, да он подавится, пусть рубает, – произнёс кто-то хриплым простуженным голосом. – А ты не мечи с такой скоростью, боец, – на голову Валерке опустилась рука.

Вмешался ещё один из тех, кто сидел с командиром. Он рассматривал дырки на шапке.

Валерка не заметил, кто передал её ему. Каши больше не предлагали. Сполоснули крышку и в неё налили компота, угостили сухарями. Он окунул сухарь в компот, сделал глоток и впервые за долгие месяцы жизни впроголодь вспомнил вкус сладкого: «Выпрошу сахарку для мамы, сестрёнки и брата…» – мелькнула добрая мысль.

Сытно, тепло, уютно, увидел за бочкой, на стене из серого камня-песчаника, как пляшет похожий на солнечного зайчика отсвет огня: «Наверное, из этой бочки сделали плиту…» – это была его последняя чёткая мысль.

Дальше его куда-то несли, раздевали, мужской голос говорил о душевой, вшах и ещё о чём-то. Ему казалось, что он не уснул, а провалился в бездну.

Спал он без сновидений, крепко, но стоило его толкнуть, как он тут же проснулся.

За столом сидели Пантелеймон Трофимович и взводный. Разбудил незнакомый боец.

– Я домой хочу! – заявил он во всеуслышание.

– Легок на подъём, молодец, – похвалил ротный, – может останешься? Откормим тебя и отправим в тыл.

– Не… там мать и все голодные. Они живут в погребе и умрут с голодухи. У них даже свекла закончилась. Все умрут, – объяснил малыш своё нежелание остаться.

– Кто «все»?

– Брат вот такой, – он показал чуть выше себя, – и сестра – маленькая, а ещё соседские ребята, у которых мать застрелили… – чуть было не бухнул, что румыны на вас говорили: «Рус пах, пах, – нет матка».

– Дать ему ещё каши, компота? – предложил дядя Петя.

– Ни в коем случае! – твердо заявил ротный, – часа через три покормим.

Когда выспался и второй раз насытился, ротный и дядя Петя стали расспрашивать, как житвут на Стандартном. Чтобы их разжалобить, малыш стал рассказывать, как грабят итальянцы, румыны, мадьяры. Как поочёрёдно они заявляются в посёлок, шастают по домам:

– Грабят и грабят, всё волокут!

– Сможешь сказать, сколько их приходит? – спросил Пантелеймон Трофимович. – Считать умеешь?

Малыш умел считать до двадцати. Но вспомнил, как Ванёк и Колька следили за переходным мостиком со стороны Енакиево, чтобы предупредить соседей сколько мародёров движется в Стандартный. Они насчитывали сорок и более человек.

А по квартирам они шастали по двое – трое, редко заходило больше. Он так и сказал. Вспомнил, что они стараются пройти к крайним домам со стороны Казачьего Поста незаметно, перебежками.

– Это мы знаем. А скажи, за этими, которые шмонают по домам, никто не следит из немцев, не прикрывают их? – уточнил командир.

– Не. Ванёк и Колька следят пока они не уйдут, чтобы сказать тем, кто живёт в погребах, что мародёры ушли.

– Понравилась каша? – спросил ротный в конце разговора.

– Ох, как понравилась, Пантелеймон Трофимович, – с трудом выговорил он. – Дали бы с собой такой каши хотя бы немного… – представил всех голодных, которые сидели там в погребе.

– Мы тебе целый котелок к сухому пайку упакуем. Вот взводный тебя проводит. Не всё, парень, так сыто живут, как мы! Нам весьма повезло на этот счёт…

Валерка вспомнил о сахаре, хотел спросить, есть ли он в сухом пайке. Ротный встал, прикурил самокрутку от лампы и принялся одевать его, застёгивать, плотно запахивать. Намотал на шею нечто вроде шарфика. Подпоясал брезентовым ремешком. Как после такого просить или спрашивать о сахаре, пришлось отмолчаться. Бойцы дали ещё немного подремать в тепле малышу. Зимняя ночь длинная. Часа за полтора перед рассветом разбудили, набили карманы кусковым сахаром.

Глава II

Впереди шло несколько бойцов в белых маскхалатах, рядом – дядя Петя. Он, как в прошлый раз, вёл за руку Валерку, только двигались не по траншее, а шагали в открытую. Остов Казачьего Поста с этой стороны возвышался своим тёмным силуэтом грозно над всей нейтральной полосой. Высокие стены без окон чернели неприступными скалами. Только один раз увидел небольшой квадрат звёздного неба и на стене часового. Наверное, часовой не таился, и фигура его на стене напоминала большую белую чайку. Их много летом кружило над ставком и отдыхало на крышах домов Казачьей крепости в то далёкое мирное время.

Небо вызвездилось. Тонкий, похожий на покрасневший волосок электрической лампы, месяц, висел в той стороне, где редко плескались всполохи орудийных выстрелов. Вначале мороз по выходу из подвала выжимал слёзы, но сейчас вроде его не было. Снег под ногами бойцов похрумкивал, а когда пересекали намёты позёмки, рассыпался песком.

Из темноты их кто-то окликнул. Взводный ответил и взял направление на голос.

– Сейчас спустимся в овраг, подымимся, а дальше?.. – дядя Петя спрашивал Валерку, и тот по-своему стал объяснять:

– Там поле, убитые валяются у щели, где живёт Найда со своими щенками…

– Ты свой дом или погреб найдёшь?.. Найда и щенки нам ни к чему.

– Сейчас не стреляют и наши все в доме спят, – сказал Валерка и добавил: – Найду. Мы по ночам с братом ходим к роднику за водой и на станцию – за обгорелой пшеницей. А сейчас там только пустые разбитые вагоны, – он посмотрел на солдатский вещмешок, в котором дядя Петя нёс «сухой паёк», котелок с кашей, подумал:

«Как придём к дому, всё это он отдаст матери. Куда он денется потом со своими бойцами – неизвестно. Их всего-то не то семеро, не то пятеро. В темноте трудно сосчитать, да и нельзя этого делать. Ротный приказал держать язык за зубами. Мать он тоже должен предупредить».

В посёлке – безвластие, но вот узнали итальянцы про ружьё охотника. Забрали. Об этом помнили жители нейтральной полосы.

– Вот за этими разбитыми домами – наш, – шепнул он, показывая дяде Пете полуразрушенные тёмные коробки.

Взводный остановился, поднял руку: