Тайна старинного портрета. Повесть

– На, вот, пей компот.– она поставила перед Валиком граненый стакан грушевого компота, пахнущим дымком. Валик в мгновение осушил стакан, таким вкусным показался напиток после порции вареного, отвратительного жира. Казалось, дай ему ведро компота, в тот памятный момент, то половину ведра наверняка выпил бы. Но порции были строго ограниченные.

– Все дети поели? – обозвалась тетя Оля, – Теперь дружно встали и пошли строиться. После завтрака, воспитательница тетя Оля, полная и неповоротливая от своей полноты женщина, выводила детей в дубовую рощу на мягкую бархатную траву. Она расстелила одеяло под толстым узловатым стволом старого дуба, поместила на него свое тучное тело и принялась за каждодневное свое занятие, штопанье чулков.

– Валик! – позвала она с ядовитыми нотками в голосе. – Ты сегодня наказан и гулять

не пойдешь. Сиди тут и никуда не отлучайся.

Что может быть страшнее за самое страшное наказание для непоседливого мальчишки, как сидеть возле воспитательницы, когда идет веселая игра прямо тут рядом перед глазами. Лишится игры, в которую он рвется всей душой, а строгость запрета не позволяет отдаться наслаждению, тогда игра становится во сто крат привлекательнее, чем есть на самом деле. И это мир взрослых. Что может быть скучнее этого мира? Неужели взрослые не понимают сердец маленьких людей, ведь запреты в этом его возрасте воспитывают обман и хитрость у маленьких. Так сидя рядом с тетей Олей, философски размышлял Валик. И грустные мысли повергали его в дебри рассуждений о том, что взрослые могут только в разрешении стимулировать к игре ребенка, а запрет лишь ужесточает душу, толкает на преступление.

– Валик! – позвал изнывающего от скуки мальчишку, худенький и щуплый сверстник. Его широко открытые серо-голубые глаза, смотрели простодушно. Улыбка приветливая и добрая сияла, а вздернутый носик, делал все выражение лица безгранично наивным. Он жестами стал выманивать Валика за собой. Воспитательница в это время, посапывая, уже клевала носом, как—то умудряясь спать сидя, не опираясь спиной. Валик осторожно встал, на цыпочках забежал за дуб.

– Ну, что тебе, Павлик?

– Пошли, поиграем в Квач.

– А як кто расскажет?

– Та не расскажет. – заверил Павлик. Уговаривать Валика долго не пришлось. Он весело побежал навстречу игре мальчишек и девчонок. Навстречу веселому ветру, не слыша голоса воспитательницы. Когда Павлик остановил его, до сознания донеслось:

– Вот я тебе! Ты ж провинился! Анну иди сюда!

И мальчишка, опустив голову, побрел в сторону зовущей тети Оли. Рядом с воспитательницей ехидно улыбался Леня Очколяс. Правую руку воспитательница уже держала за спиной, недобрый знак для Валика. Мальчик приблизился с опаской, наблюдая за этой спрятанной за спиной рукой. Видно, что—то там крайне неприятное для мальчишки, и страшно приятное зрелище ожидает мальчик Леня. Когда же Валик приблизился на расстояние вытянутой руки воспитательницы, то это что—то оказалось жгучей крапивой, которая прошумела в воздухе, опускаясь на щиколотки Валика под дикий хохот Лени Очколяса. Слезы обиды и огорчения выступили на лице мальчишки, он тихо заплакал, почесывая вздутые красные бугорки на ногах.

– А, что, получил? – язвил, радостно ухмыляясь Очколяс. Этот мальчик рос в многодетной семье. Он сверстник Валика. Он был самым хрупким маленьким и болезненным мальчиком из всех в детском садике. Тонкие ноги и большой живот, делали его фигуру комичной, затеняя даже кукольные черты лица, а всегда ехидная улыбочка и склонность ябедничать о всех проделках мальчишек, сделали его ябедой. Валику стало обидно несколько на воспитательницу, сколько на ябеду Леню Очколяса, который не только рассказал о самовольной отлучке, но в чем был уверен Валик, даже принес орудие наказания, крапиву. И сейчас, улыбаясь, радовался мукам своей жертвы. Мальчишке хотелось в эти минуты унижения забежать далеко ото всех, забиться, куда-нибудь в темный далекий угол, скрыться и побыть одному. Ему живо вспомнился дом. Петух забияка, от которого он получал удары и совсем не обижался, потому, что петух никогда не был близким другом. Он был другом—врагом и ничего больше. А Леня Очколяс умел быть и тем, и другим. Это сеяло недоверие к Лене, как к другу и не вызывало чувства злобы и желание победить, как врага. Единственное чувство, которое вызывал Леня в воображении Валика, это было чувство жалости, родившееся еще тогда, когда мама рассказала ему, как хлопотала перед администрацией совхоза, чтобы многодетной семье Очколясов, у которых было пятеро детей, построить дом. Как семье рабочего совхоза, погибшего от рук бандитов, объявившихся после амнистии. Она рассказала мальчику, в каких ужасных условиях живут Очколясы. В крохотной избе, крытой соломой, с земляным полом, наспех слепленной, после сожженного дотла добротного дома. Мама рассказала о трудностях молодой женщины, матери Лени, оставшейся одной с детьми.

Совхоз отстроил просторный кирпичный дом Очколясам. Выделил хорошее пособие многодетной семье. И жизнь Лени изменилась, на смену бедности пришел достаток, но врожденная зависть к зажиточным, как ему казалось, детям, порождала ненависть и злобу в израненной бедностью душе.

К обеду жжение ужаленных ног утихло и почти уже не беспокоило Валика. Настроение мало-помалу вернулось к нему и уже беззаботно смеясь, он вышагивал в строю детей, подставляя подножки шедшему впереди Пономаренко Коле, толстому и неповоротливому мальчику…

Глава третья

О, время, как стремителен твой бег. Промчался год. Наступила пора прощания с детским садиком. После обеда, в столовой, воспитательница объявила всем детям, достигшим семилетнего возраста, в том числе и Валику, что сегодня они последний день в саду. Что до первого сентября им осталось ровно две недели и, что они уже почти школьники.

А Валика терзали страхи:

– « Как я пойду в школу? – с ужасом думал мальчик, ворочаясь на своей постели, во время мертвого часа, – Я же не умею ни читать, ни писать, не знаю даже букв». И стал вспоминать буквы. Легко вспомнилась буква» А», как два телеграфных столба, сведенных вверху и скрепленных перекладиной. Ее то легче всего запомнить, таких столбов вон, сколько хочешь на совхозных полях. Легко запомнилась и буква» О», похожая на обруч, которым скрепляют бочки для засолки помидоров и огурцов у мамы на работе. Как не старался Валик вспомнить еще хоть одну, хоть какую-нибудь букву, на память не приходило ничего. Он стал ворочаться. Лег на спину посмотрел в потолок, вспомнилась, почему—то бабушка у печки и ее кочерга.

– « Ага, похоже на букву» Г». – подумал он, вороша в памяти приспособления, которыми бабушка ловко орудует, ставя в печку чугунки, разгребает жар. Но больше он не смог вспомнить. Валик повернул русую голову набок, прислушался. В подушке потрескивало, сминалось сено. В спальне раздавалось сопение спящих детей. Прожужжав, пролетела муха. Всюду царит сонная тишина. И вдруг на подушку рядом с русой головкой Валика шлепнулся скомканный зеленый листик липы. Валик поднял голову, пружины предательски заскрипели. Внимательно оглядевшись по-сторонам, все спят:

– « Павлик? Нет непохоже, спит как убитый.» – думал мальчик. Взгляд скользнул по кроваткам в дальнем углу спальни, потом остановился на соседе справа. Но одеяло Коли Пономаренко чуть подымалось в такт посапыванию, мальчик спал. В его открытом рту виднелись два белых зуба, и он всем своим спящим видом напоминал сейчас кролика, мирно спящего на подушке. Валик обернулся направо, посмотрел на койку Лени Очколяса, там, зашуршав, отодвинулся край одеяла и под ним воровато сверкнули бусинками черные глаза.

– « Ах, ты, ябеда! Вот я тебе!» – маленькая ручонка схватилась за край подушки и в одно мгновение мягкий снаряд, описав в воздухе дугу, опустился на укрытого с головой Леню. Одеяло с молниеносной быстротой распахнулось. На Валика уставились широко открытые черные глаза Лени.

– Я тебе дам! – сказало лицо. И в ответ полетела в Валика подушка Лени. Дерущихся остановили торопливые шаги за дверью. Когда тетя Оля вошла в комнату, картина, представшая перед ней, казалась ничем не нарушала сонной атмосферы. Воспитательница озабоченно осмотрела спящих. Когда же ее взгляд остановился на койке Валика, в ее глазах мелькнули недобрые искорки. Мальчик лежал на скомканном одеяле кроватки ногами в сторону подушки. Голова же лежала там, где должны лежать ноги. Его закрытые глаза трепыхались веками. Изо всех сил стараясь изобразить сон, мальчишка силился не моргать. Однако напрасно, предательские ресницы своим трепыханием портили притворство. Строгая тетя Оля уже и так поняла все. Она тихонько вышла и через мгновение появилась вновь. В руке у нее, покачиваясь длинным стеблем, зажата крапива. Она подошла к» спящему» и принялась волочить крапивой по голому животу мальчика. Ресницы его закрытых глаз отчаянно затрепыхались, но тело лежало неподвижно. Леня Очколяс с умилением наблюдал со своего» укрытия» за происходящим. Ему очень льстило, что крапива, которую он так любовно выбирал и принес, не увядает зря. Вечером, когда бабушка пришла за Валиком, тетя Оля, держала мальчика за руку с чувством выполненного долга, сказала:

– Больше этого драчуна в садик не водите! Посмотрите, что он вытворил с

Очколясом! – она вытащила, из—за спины за руку упирающегося Леню и взору перепуганной бабушки предстало заплаканное лицо с огромным синяком под глазом.

Так окончилось для Валика его дошкольное детство…

Глава четвертая

– Я все равно отомщу! Я вырасту и отомщу за батьку! – говорил сквозь зубы мальчикам старший брат Лени Очколяса, Вася. Он учился уже в восьмом классе Марьяновской средней школы. Вот и сейчас, сидя за столом, где часто занимались первоклассники Леня и Валик, рассказывал им страшную историю гибели отца. В этой истории был замешан и дьячок Федось Кузьмович.

– Бандиты постучали тогда ночью, – продолжал Вася, – мать и я с сестричкой спали

на печке. Отец лежал на кровати и проснулся первым. Я проснулся, когда мать

сказала громко: —» Не иди ночью!» – но отец смело возразил ей: —» Если зовут,

значит дело важное, а бояться нечего, у меня пистолет».

– Семизарядный? Наган?! – возбужденно переспросил Валик. Но суровое лицо рассказчика нахмурилось еще больше. Валик понял, что перебил не к месту и виновато потупился. Между тем Вася продолжал:

– А уже перед рассветом колокольный звон разбудил все село. То звонил Федось

Кузьмович. Горели закрома с совхозным зерном и склады с шкурками соболей.

Тетка Одарка говорила мне, что когда она перед самым утром выходила на двор,

то видела, как огородами бежал Федось Кузьмович, да так быстро, что ей

захотелось спросить, кто за ним гонится? АА потом, когда она уснула, где—то

через час послышался звон, то горели закрома с зерном и склады со шкурками

приготовленными к аукциону. – Вася сделал паузу, насупился и тихо добавил:

– Там горел мой батька!

Леня, всхлипнув, отвернулся от света настольной лампы., утирая кулачками слезы. Массивная дверь комнаты открылась и впустила высокую, и худую женщину.

– О! Чего вы так поздно? Он Валику пора уже спать!

– Сейчас, мама. – ответил ей Вася, – Леня проводи Валика. Леня молча встал, взял с кровати длинное до пят пальто, доставшееся от брата, одел. Валик собрал в портфель учебники, натянул пальто, шапку. Вместе они выбежали на улицу, окунувшись в морозную, лунную январскую ночь.

– Ты не говори никому, что рассказал Вася. – строго наказал Леня, – А-то еще его так,

как отца.

– Та не, не бойся! Кто—кто, а я, будь уверен, никому не скажу. – заверил Валик друга. Дома Валика встревожено встретила бабушка:

– А где это ты так долго тынялся, а?!

– Я, баб, учил уроки с Леней. – деловито заметил первоклассник.

– Ну, быстренько раздевайся. Да уже давно спать пора. И он еда остыла, дожидается.