Сокровища чистого разума

А потом прямо под цеппелем распахнулось «окно». Артемида вскрикнула, на мгновение почувствовав себя невесомой, и чудовищной мощи сила увлекла гигантский аппарат к далёкой планете.

Через Пустоту.

Но едва ли не впервые в истории Герметикона она, такая таинственная и опасная, отступила для пассажиров на второй план, поскольку всё их внимание было приковано к смелому инженеру.

– Почему он стоит?

– При старте страховочный трос немного натянулся, но сейчас снова в норме.

– Его не сбросило в «окно».

– Почему он не движется?

– Воздух поступает равномерно.

– Он жив?

И сразу же, словно отвечая на вопрос, Холь вновь поднял руку в прежнем жесте.

– Он жив!

– А что ему будет?

– Хвала святому Хешу!

– Неужели получилось?

– Давайте дождёмся конца перехода.

– Что он делает?!

– Он идёт!!

– Я не верю!

Первый шаг не получился: нервы давали знать, и, несмотря на многочисленные тренировки в обычных условиях, Холь двинулся вперёд робко и неуверенно, скорее, потоптался на месте. Зато второй шаг получился увереннее, твёрже. А затем Алоиз освоился окончательно, довольно быстро достиг ближайших поручней, ухватился за них левой рукой и вскинул правую в победном жесте.

– Он сделал, – прошептала Артемида. – У него получилось!

Женщине казалось, что она кричит от счастья, но в действительности на её слабый шёпот никто не обратил внимания. Никто не среагировал, даже голову не повернул. Все замерли, не сводя глаз с иллюминаторов и оставив несчастную Артемиду в совершеннейшем одиночестве. Наедине с приближающимся кошмаром…

Глава 1,

в которой Бааламестре ссорится с уважаемыми людьми, Агафрена познаёт Камнегрядку, Сада злится на Руди, губернатор Лекрийский любопытствует, а Мерса потряхивает ящиком

«Вы её видели?

Пустоту.

Ту самую, о которой столько рассказывают. О которой спорят и пишут поэмы. Которую боятся. Ненавидят. Проклинают и снова боятся.

Вы её видели?

Нет, не сидя в безопасном цеппеле… Заткнитесь! Я знаю! Я знаю, чтоб вас всех в алкагест окунуло, что безопасных цеппелей не бывает! Я знаю! Но когда астринг несёт твой корабль к другому миру, а между тобой и Пустотой прочный корпус или закалённое стекло иллюминатора – это одно. Присутствие Пустоты щекочет нервы или вызывает ужас, Знаки могут тебя убить или свести с ума, но за тебя играют математические вероятности, и есть надежда остаться живым. Пустота в шаге, но преодолеть его ей так же трудно, как адигену стать чиритом.

И совсем другое дело…

Когда…

…она рядом. Дышит в лицо. Не в затылок… Хотя в затылок тоже… Дышит со всех сторон, потому что Пустота всюду и бежать некуда – приходится встречать. И лицом, и затылком, и всем телом. Прикасаешься к ней… Осязаешь…

Холодеешь…

Когда…

…она дышит, а ты дышать не можешь, потому что её дыхание с нашим не дружит. Или она, или мы…

Вот что значит видеть Пустоту.

И я, чтоб вас всех в алкагест окунуло, ни разу не хвастаюсь. Я рассказываю, как было.

Я видел.

Я холодел.

Я не цепарь, но не думаю, что многим цепарям довелось пережить то, через что мне с ребятами довелось пройти. Нет, вот так: вряд ли кто-то ещё пережил то, что выпало на нашу долю. Не думаю, что кому-то, кроме нас троих, приходилось нырять в чужой переход на расстрелянном паровинге, предпочитая смерти неизвестность. Слышать свист уходящего воздуха и тишину работающих двигателей. И спокойно осознавать, что, даже преодолев переход, мы, скорее всего, уйдём в глухое пике. Ведь паровинг – не цеппель, он тяжелее воздуха…

И когда я говорю «спокойно», я снова не хвастаюсь. Мы – учёные, мы знаем, что далеко не всякий эксперимент обязан завершиться цветами, игристым, восхищением коллег и податливыми лаборантками, мы знали, что можем проиграть, и тот факт, что на кону стояли наши жизни, ничего не менял. Паники не случилось. Мы с Бааламестре заспорили о правильном положении штурвала во время выхода из «окна», а Гатов, стервец, расхохотался: «Заткнитесь, братья, мы не разобьёмся. Точнее, разобьёмся, но потом, после того, как задохнёмся».

Я уже писал о свисте, с которым воздух покидает кабину?

Самый паскудный звук из тех, что я слышал. Звук полной безнадёги и, что самое противное, бессилия. Щелей полно, ведь стандартный паровинг не герметичен. Плюс дырки от пуль. Много дырок, вы уж мне поверьте: приотцы лупили по нам как заведённые. В общем, не заделаешь все отверстия, чтоб меня в алкагест окунуло, никак не заделаешь.

Да мы и не пытались.

«Четыре минуты, – сказал тогда Бааламестре. – Больше не протянем».

Четыре поганые минуты. И это при том, что «быстрые переходы», которые тридцать секунд-минута, случались крайне редко, стандартные начинались от трёх и до четырнадцати. Пятнадцатой, кстати, никогда не было, все зарегистрированные переходы укладывались в четырнадцать минут, это время жизни, но у нас, к сожалению, отсутствовала возможность продержаться настолько долго.

Четыре минуты.

Если путешествие затянется, мы потеряем сознание, не сможем вывести паровинг из пике и погибнем. Нет, погибнем раньше, когда задохнёмся…

«Кажется, я видел канистру».

Каронимо Бааламестре пошёл в десантный отсек паровинга, в надежде отыскать хоть что-нибудь, способное нас спасти.

Дышать в канистру? Почему нет?