И хор летел, рожденный из весны.
Потоками недавнего дождя
Промыт был город. Дети шли рядами
И ангельскими пели голосами,
По главному проспекту проходя.
Какой был это праздник для детей!
Их голоса входили в промежутки
Вокруг ладов простой пастушьей дудки
И двигались и с нею, и за ней.
Мелодия была так весела,
И так прекрасны голоса их были,
Что взрослые невольно выходили
На улицу, забыв свои дела,
Вслед за детьми. Но тут же, устыдясь,
Вновь ювелир садился за огранку,
Вздохнувши, плотник шел назад к рубанку,
Цыган – к цыганке, и к княгине – князь.
А хор летел стремглав и прямиком,
А хор покинул стены городские,
В ворота вышел главные стальные
И замолчал, как срезанный ножом.
И снова онемели небеса,
Но в воздухе звенела отчего-то
Последняя ликующая нота —
Потом клялись – почти что полчаса.
Но звук истаял, и пронесся страх,
Почувствовали люди перемену,
И выбежали взрослые за стену
В чепцах, рванье, в шелках и кружевах.
И тишина, как смерть, была жутка…
Потерянные, словно на чужбине,
Родители тропы на середине
Нашли свирель речного тростника.
А за спиной отцов и матерей
В петле прозрачной трех речных излучин,
Их город, вымыт и благополучен,
Стоял, как склеп. Без крыс. И без детей.
ШУТ
Все повторится – в этом суть:
Жизнь и слова, дела, гробницы,
И взглянет шут какой-нибудь
В мои безглазые глазницы.
Забыв и мужество, и страх,
Безгласно и давно бездушно,
Я у него в живых руках
Лежу спокойно, равнодушно.
Как он умен, как он смешон…
Как счастлив он, как он страдает…
Я знаю то, что знает он,
И то, чего еще не знает.
Не поднимая вверх лица,
Он думает, как думал часто,
О странной гибели отца,
Канатоходца и гимнаста,
Что, всем законам вопреки,
Мать свадьбу новую сыграла,
Не износивши башмаки,
В которых мужа провожала.
А сам он – раб и царь царей,
На круглой, как Земля, арене,
Пугает и смешит людей,
Наедине один со всеми.
Не катаньем, так хоть мытьем…
Аплодисменты, крик и свисты…
Мир – это цирк, а в цирке, в нем
Все люди – зрители, артисты.
И мир смеется шуткам: «Бис!»
«Вот это клоун!», «Вот умора!»
И хлопает из-за кулис
Его любовь – сестра жонглера.
Кричат: «Вон сын наш! Каково!
Другие рядом с ним – подтирка!», —
Царица танца – мать его,
И новый муж – владелец цирка.
Круг завершается орбит
Луны, Вселенной, мира, сцены,
И гаснет солнечный софит
Над всей землей его арены.
Лежит забытое манто,