– Так посоветуй мне, приятель.
Я знаю, тертый ты калач!
– Видать, что водяной наш спятил.
Здесь знахарь нужен, не палач.
– Ведун?! – и Афанасий сник. –
Ты сам здоров ли часом будешь?
Он в городе живет, старик…
– Ой, зверя ты во мне разбудишь!
Не посмотрю, что ты здоров,
А наломаю хворостины…
– Смотри, не потеряй портов.
Не лешачонок я – детина.
– Так я к тому и речь веду, -
Стучатся, слышишь? Так впусти! -
Рискнет кто на свою беду
Такого задержать в пути?
Куда там с Прошкою тягаться!
Словами с ним не совладать…
Но в страхе как тому признаться,
Кто ужас всем привык внушать?
Лукавил старый, знал и сам
Что урожденный дух лесной
Скитаться мог лишь по лесам,
А прочий мир пред ним стеной.
Как горожанину ужасен
Дремучий бор ночной порой,
Так город лешему опасен:
Где дом – ведь там и домовой.
Но не было такого сроду,
Чтоб леший с домовым дружил.
Чтил каждый и свою породу,
И тот удел, что получил.
И забредать в чужие веси
Чревато было карой злой…
Когда б все Афанасий взвесил,
Рискнул бы разве головой?!
Не то недолго леший думал,
Не то тем утром на беду
Он мир вдруг изменить задумал,
Но только он решил: «Иду!»
Свершилось! Прошка ликовал.
Одно лишь омрачало радость:
На смерть, возможно, посылал
Он Афанасия… Но жалость
Недолго лешего терзала.
Она исчезла без следа,
Едва о зайцах услыхала.
– А стадо как же? Вот беда!
То Афанасий вспомнил вдруг,
Что был с утра еще пастух.