Возраст смирения

В его огромном восточном халате она выглядела милой и беззащитной. Всеволод Леопольдович почувствовал, как на его глаза наворачиваются слезы умиления. Он поставил поднос на стул рядом с кроватью, налил Ирине чая в фарфоровую чашку, и осторожно подал, а сам присел на стул напротив, не сводя с нее глаз. Ему доставляло удовольствие наблюдать за тем, как она отхлебывает из чашки маленькими глоточками. Словно котенок, лакающий молоко из блюдечка. В полумраке комнаты ему казалось, что Ирина почти не изменилась внешне за минувшие годы.

Неожиданно Всеволод Леопольдович понял, что прежним осталось и его отношение к ней. После смерти мамы он чувствовал себя очень одиноким. Случайные и, как правило, короткие знакомства с женщинами не могли заполнить пустоты в его душе. Теперь он знал, почему.

Когда Ирина была его женой, он стремился удовлетворить все ее желания, даже невысказанные. Она любила красивые вещи, и, чтобы иметь возможность покупать их, он старался больше зарабатывать, выдавая кредиты даже тогда, когда не был уверен, что клиенты смогут вернуть их. Или даже был уверен, что те не вернут. Но его интересовала только премия, которую ему платил банк за каждый выданный кредит. Он совсем не думал о последствиях. И все-таки не жалеет сейчас о том, что был так глуп, а уж тем более о своей безрассудной любви…

Всеволод Леопольдович расчувствовался. Он был готов просидеть так вечность. Однако Ирину тяготило его присутствие. И, допив чашку, она резко спросила:

– Ты хочешь мне что-то сказать? Если нет, то извини – я смертельно устала и хотела бы поспать.

Растерянно улыбаясь, Всеволод Леопольдович произнес:

– Я хотел только спросить, если позволишь…

– Спрашивай, – неохотно разрешила она. – Только не мямли, по своему обыкновению!

Он собрался с духом и сказал так твердо, как только мог:

– Зачем тебе все это?

Он сделал неопределенный жест рукой, не находя слов, чтобы описать ее теперешнюю жизнь и то, что с ней случилось сегодня. Но Ирина поняла его. И язвительно сказала:

– Ты всегда был подобен страусу, который прячет голову в песок от реальной жизни. Только в твоем случае это был не песок, а куча нечистот в виде уступок, соглашательства, компромиссов, лжи. Меня это никогда не устраивало.

– Однако мне казалось…, – робко начал он.

Но Ирина не дала ему договорить, уничтожив презрительной усмешкой.

– Ты думал, мне нужны были твои подачки? Ты ошибался.

– А что тебе было нужно? – спросил он обиженно.

– Свежий воздух, – ответила она, не задумываясь. – Я задыхалась в той затхлой атмосфере, в которой ты благоденствовал. Ты слышал анекдот о червяках, которые живут в вонючей куче дерьма, в то время как их сородичи поселились кто в сочном яблоке, кто в сладкой сливе? Вот и я ощущала себя таким червем. И ты еще спрашиваешь, зачем мне все это? Да затем, чтобы чувствовать себя человеком!

– Но ведь однажды тебя могут покалечить. И что тогда?

– Однажды и ты можешь умереть, – издевательски произнесла Ирина. – И что тогда?

– Однако протестовать можно по-разному, – не сдавался Всеволод Леопольдович, проявив неожиданное упрямство. – Вот я, например…

Он замолчал, почти с ужасом подумав, что проговорился. Письма Президенту были его личной тайной, которой он не хотел делиться ни с кем, даже с бывшей женой. Во всяком случае, с той женщиной, которой стала Ирина. Она бы его жестоко высмеяла – и только.

Но Ирина не услышала его последних слов. Ее уже утомил этот разговор с бывшим мужем, к которому она не испытывала никаких чувств, кроме презрения. Он был и остался в ее глазах маменькиным сынком, из которого не выйдет ничего путного, как ни старайся. Маминого воспитания не перешибешь, как плетью – обуха. Она поняла это уже много лет назад, потому и ушла от него, выбрав другую жизнь и пожертвовав многим. Но никто не имеет права ее судить, тем более он…

– Послушай, а у тебя нет чего-нибудь покрепче? – спросила Ирина, кивнув с гримасой отвращения на чай. – Мне бы сейчас очень даже не помешало. Как там у старины Хайяма? «Я освежусь вином и оживу». Но я люблю коньяк, если ты не забыл.

– Я ничего не забыл, – сказал Всеволод Леопольдович. И смутился, подумав, что Ирина могла принять его слова за намек. Поспешно продолжил: – Дома, к сожалению, ничего нет. Но я могу сходить в магазин.

– Да, будь другом, – неожиданно звучно зевнув, произнесла Ирина. Пережитое потрясение и усталость вдруг и почти мгновенно одолели ее. Погружаясь в сон, она продолжала говорить, с каждой фразой все тише: – А я пока немного вздремну… Выпьем, поговорим… Все, что ты захочешь… Наверное, я должна быть благодарна тебе за свое спасе…

Она заснула на полуслове. Всеволод Леопольдович, осторожно ступая, вышел из комнаты, тихо прикрыл за собой дверь. Он хорошо помнил, что Ирина любила пригубить рюмочку перед тем, как отправиться в их супружескую спальню, оправдывая это строками из Омара Хайяма:

– Пей! Книга Жизни кончится печально.

Укрась вином мелькание страниц……

А он не возражал, хотя в отличие от нее и не любил древнего персидского поэта, превозносящего пьянство и распутство. Ведь выпив, жена бывала с ним особенно нежна в постели…

При одном воспоминании об этом Всеволод Леопольдович почувствовал, как в нем пробуждается мужское начало. Разумеется, думал он, сейчас рассчитывать ему не на что, все в прошлом, да и Ирина не в том состоянии. И все же… Почему бы не угостить ее коньяком в память о их совместной жизни?

Ведь что бы ни говорила сейчас Ирина, однако хорошего в их браке было больше, чем плохого. Благодаря жене он, экономист по образованию, приобщился к миру живописи и музыки, без которых его существование было бы сейчас, надо это признать, почти невыносимым. Она тогда писала диссертацию, и они провели немало чудесных вечеров, рассуждая, чем картина «Маха одетая» Франсиско Гойи отличается от его же «Махи обнаженной», почему Пушкин оболгал Сальери, а гениальный Вивальди умер в нищете и безвестности. Разве можно такое предать забвению, просто стереть из своей памяти, как неудачную фразу из письма Президенту?

Всеволод Леопольдович спешил. Накинув пальто в прихожей, застегивал его, уже спускаясь по лестнице. Выйдя из дома, он увидел, что погода испортилась. Небо нахмурилось, начал моросить мелкий нудный дождик. Но возвращаться за зонтом он не стал, потому что было ветрено. Налетавший порывами холодный сырой ветер поднимал с земли пожухлые листья и, немилосердно крутя, гнал их вдоль улицы. Всеволод Леопольдович, зябко поеживаясь, поднял воротник пальто.

Винный магазинчик находился неподалеку, и он не успел промокнуть. Внутри было тепло и сухо, пахло можжевельником. Бутылки самых разнообразных форм и размеров выстроились вдоль стен, словно войска на параде. В глазах рябило от цветных наклеек. Всеволод Леопольдович прошелся между рядов, но не увидел того, что хотел. Остановился в замешательстве. Огляделся и увидел, что из другого конца зала к нему уже спешит молодой человек в ярко-красной жилетке, под которую была надета горчичного цвета рубашка. Один его вид вызывал жажду.

– Добрый день! – жизнерадостно произнес молодой человек, приблизившись. – Меня зовут Роман. Я могу вам чем-то помочь?

Всеволод Леопольдович, не сводя глаз с сережки с бриллиантом, свисающей с уха юноши и покачивающейся в такт его словам, сказал, что ему нужен коньяк. И назвал марку. В глазах Романа вспыхнул огонек почтительного уважения.

– Прекрасный выбор, – одобрительно заметил он. – У вас хороший вкус. И вам повезло. У нас осталась всего одна бутылка.

– Удача сегодня мое второе имя, – сказал Всеволод Леопольдович, снисходя до шутки. Он был польщен словами молодого человека, а еще тем, что тот смотрел на него с нескрываемым восторгом.

– Я это сразу понял, как только увидел вас, – кивнул Роман. – Пройдите на кассу, пожалуйста, и ни о чем не беспокойтесь.

Когда Всеволод Леопольдович подошел к кассе, молодой человек уже стоял там, держа в руках бутылку, запечатанную золотой пробкой. Это был тот самый коньяк, который предпочитала Ирина.

– Вы будете расплачиваться наличными или картой? – поинтересовался Роман, сияя ослепительной улыбкой и бриллиантом в сережке.

– Наличными, – ответил обрадованный Всеволод Леопольдович. – Сколько с меня?

Молодой человек назвал цену. Улыбка медленно сошла с лица Всеволода Леопольдовича.

Сначала он подумал, что ослышался и даже переспросил. Но ничего не изменилось. Любимый коньяк Ирины стоил столько, сколько Всеволод Леопольдович тратил в месяц. Он растерянно заглянул в свое портмоне. Однако чуда не случилось. Там лежало только несколько смятых сотенных бумажек.

– Это же надо! – воскликнул Всеволод Леопольдович. – Я совсем забыл, что потратил все деньги, заправляя свой бентли. Представляете, банковскую карточку по рассеянности забыл дома, и пришлось заплатить за бензин наличными. Такая вот незадача!

Сияющая улыбка сошла с тонких губ молодого человека. Казалось, даже сияние бриллианта в сережке померкло.

– Так у вас нет денег, – произнес он, глядя с печальной укоризной на Всеволода Леопольдовича, словно тот обманул его лучшие чувства. – Жаль, очень жаль!

– Но это не беда, – заявил Всеволод Леопольдович. – Сейчас я поеду домой, возьму карту и вернусь. Или лучше наличные?

– Все равно, – бесцветным голосом ответил Роман. В его глазах явственно читалось подозрение. Он уже успел бросить взгляд в окно и не увидел перед входом в магазин никакого автомобиля. – Но я советую вам поспешить. Такой коньяк не залеживается на полке.

– А вы его придержите, – сказал Всеволод Леопольдович. – Уже через полчаса я буду снова у вас.

– Полчаса, – сказал Роман. – Не больше. Время пошло.