Пусть плачут мужчины

Философ. Опять оскорбление! (Покаянно). И поделом мне. Не буду в другой раз изменять своему главному жизненному правилу.

Плахов. И что оно из себя представляет, позвольте узнать?

Философ. Внемли, что завещал потомкам великий восточный мудрец Алишер Навои. (С пафосом декламирует).

– Не разделяйте трапезу с тираном –

Прилично ли лизать собачье блюдо?

Не доверяйте тайн своих болванам –

Беседовать с ослами тоже худо!

Плахов. Уразумел. И дольше вас не задерживаю.

Философ. Ну, уж нет! Я тебе все выскажу. Мне жалко тебя, человек!

Плахов. Это еще почему?

Философ. Ты раб общественных условностей.

Плахов. Эк вас занесло!

Философ. Ты жалок, потому что твой бог – это коллектив, и разум твой – общий, усредненный интеллект. Ты не знаешь, что такое свобода духа. Ты червь, возомнивший себя человеком!

Плахов берет Философа за руку и сжимает.

Философ. Мне же больно!

Плахов. Не кричи. А то набегут представители власти, и тебе же будет хуже.

Философ. Я молчу. Только отпустите!

Плахов. Прежде ты покажешь мне свой паспорт. Или я из тебя душу вытрясу и посмотрю, так ли она чиста, как ты себе это представляешь.

Философ. Да шутил я!

Плахов. Документы!

Философ одной рукой достает из джинсов удостоверение и протягивает Плахову.

Плахов. (Читает). «Предъявитель сего является сотрудником научно-исследовательского института…» (Отпускает руку Философа). Так-то оно лучше будет, а то придуривается! Вы что, таким образом проводите отпуск?

Философ. Это все в прошлом. (Жалобно). Вы мне чуть руку не сломали!

Плахов. Извините. Так вы уже не научный сотрудник?

Философ. Нет.

Плахов. Попали под сокращение?

Философ. Сам ушел… (Восхищенно). Ну и хватка у вас!

Плахов. Я же уже извинился. (Наливает вино в бокалы, приглашая Философа жестом). Неужели ни с того ни с сего взяли да и снялись с насиженного теплого местечка и пошли бродить по миру?

Философ. (Пьет). Испытал сильное душевное потрясение. После чего решил начать жизнь заново.

Плахов. И что же вас так потрясло, если не секрет?

Философ. Закон об индивидуальной трудовой деятельности.

Плахов. Поразительно! Это же не Апокалипсис.

Философ. Это еще хуже для скромного труженика науки. Он произвел на меня просто убийственное впечатление. Я набросился на него, как одержимый, как голодный на хлеб, как погибающий от жажды на воду. Я заучил его наизусть, до последней запятой.

Плахов. Подыскивали себе работенку?

Философ. Я стремился проникнуть в тайный смысл каждого слова. Даже пытался читать между строк и после точки в конце предложения.

Плахов. Но ведь закон – это не криптограмма и не закодированное сообщение. Зачем же вам было искать в нем то, чего там просто не было?

Философ. Я искал в нем ответ на вопрос, который причинял мне невыносимые страдания. Я спрашивал сам себя: неужели я был рожден лишь для того, чтобы жить в беспрестанных трудах, экономить на спичках, маршировать в праздничных колоннах и чувствовать себя счастливым, потому что мне помахали рукой с высокой трибуны, мимо которой я проходил?

Плахов. Я понял. В вас пробудилось чувство уязвленного самолюбия.

Философ. Не поверите, но я потерял сон. Ночами напролет я бродил по квартире, словно тень отца Гамлета. Как, по-вашему, я коротал время?

Плахов. Лично я обычно спасаюсь от бессонницы тем, что считаю слонов. Представляю себе целое стадо и начинаю пересчитывать.

Философ. Я делал почти то же самое. Но только я пересчитывал не слонов, а почетные грамоты. Их у меня порядком скопилось за долгую безупречную службу на благо науки. Я грезил наяву: если бы каждая вдруг превратилась в стодолларовую купюру…

Плахов. И что бы тогда?

Философ. Тогда я бы снова мог спать спокойно. Как и до закона.

Плахов. Вам стало жаль загубленной бескорыстным трудом жизни?

Философ. Да. Поэтому я потерял покой и сон. Но зато я обрел способность мыслить. Я размышлял денно и нощно. Вы бы знали, как это болезненно! И пугающе с непривычки. Я словно владел какой-то постыдной тайной и скрывал ее от всех, как девушка, скрывающая потерю невинности. Поэтому по утрам я, как ни в чем не бывало, продолжал ходить на работу, вежливо раскланивался с сослуживцами, садился за письменный стол, подпирал голову рукой, усердно морщил лоб и старательно ни о чем не думал. Я спал с открытыми глазами, отсыпался за бессонные ночи.

Плахов. И никто ничего не замечал?

Философ. Вокруг меня происходило то же самое. Спали все. Только каждый по-своему. Кто-то решал кроссворды, кто-то сплетничал, кто-то мечтал о повышении в должности или оклада, не прилагая к этому никаких усилий. Я ничем не выделялся среди себе подобных.

Плахов. Но именно это вас и мучило, признайтесь!

Философ. Да.

Плахов. Вам очень хотелось выразить свою индивидуальность. Вам казалось, что вы незаслуженно обойдены судьбой.