Пусть плачут мужчины

Мария. Двух?

Роза Львовна. Разумеется. Плахова и Воробьева.

Мария. (С недоумением). Но при чем здесь Павел Васильевич?

Роза Львовна. Услуга за услугу. Я помогу вам вернуть Матвея, вы мне вернете моего мужа.

Мария. Ничего не понимаю! Ведь Павел Васильевич, кажется, никуда не собирался уезжать?

Роза Львовна. Это вам только кажется. На самом деле он уже давно покинул меня.

Мария. Но он только что заходил к нам. В домашней пижаме…

Роза Львовна. Вот именно! Вы очень наблюдательны, моя милая. А теперь скажите мне: если мужчина появляется перед молодой и привлекательной женщиной в мятой пижаме, то о чем это говорит?

Мария. Не знаю

Роза Львовна. О том, что он уже не мужчина!

Мария. Неужели…?!

Роза Львовна. Ну, я не в том смысле, поймите меня правильно. Но все равно! Если он не видит женщину даже в вас, Мария, то я для него и подавно уже нечто вроде предмета домашнего обихода. Как стул или кровать.

Мария. А вы не преувеличиваете?

Роза Львовна. Вы забываете, Мария, что я врач, и моя специальность – ставить диагнозы. Так вот, диагноз моего мужа ясен: полная потеря интереса к женщине. Причем не к жене, заметьте, а к женскому полу вообще. Я даже могу сказать точно, когда это началось, как развивалось и чем это может закончиться, если не вмешаться в ход болезни.

Мария. И как же это случилось?

Роза Львовна. Это началось с того самого дня, когда его назначили редактором газеты. Он начал задерживаться на работе допоздна и приходил домой сильно уставшим. Но и дома все его мысли были только о газете. У него не оставалось ни сил, ни времени ни на что другое. Я уж не говорю о себе. Но он не заметил даже, как выросли и разлетелись из родительского гнезда наши дети. Да и как бы он мог заметить? На собрания в школу ходила я, со своими обидами и радостями дети шли ко мне, потому что отцу было вечно некогда. Отца в семье словно и не было. Был некий дух, который являлся к ужину и сразу же исчезал в спальне. Ему взвалили на плечи тяжкое бремя ответственности, и он, словно покорный ишачок, потрусил с ним по жизни, не поднимая головы.

Мария. И ничего нельзя было поделать? Как же ваше верное средство?

Роза Львовна. Сначала я не понимала, а потом было поздно. Воробьев уже вкусил от сладкого плода власти. Он привык быть самым главным, самым умным, самым рассудительным, самым, самым, самым… И не в моих силах оказалось спасти его. Что скрывать, я уже далеко не так молода и привлекательна…

Мария. Роза Львовна, вы красавица!

Роза Львовна. Была когда-то… (Вальсирует по комнате). О, тогда мой Воробьев не ходил в пижаме и не засыпал, едва коснувшись головой подушки. Он менял рубашки каждый день и раз в неделю обязательно дарил мне букет цветов. Он пытался предугадывать мои желания. А я принимала го дары с царственной небрежностью, вот так… (Показывает). И уж поверьте, милочка, что больше всего на свете он боялся оставлять меня одну. Он почему-то был уверен, что меня в его отсутствие украдут. Прямо таки восточные страсти. О, какое время тогда было сумасшедшее и прекрасное! (Декламирует).

Но небо за тучами – синее-синее,

И солнце – кипящая лава любви.

Это не выдумал я, это иней

Успел, быстро тая, произнести.

Мария. (Восхищенно). Роза Львовна, вы чудо!

Роза Львовна. (Грустно). Да, а теперь от всего этого остались только привычные поцелуи перед уходом на работу. Привычка губит все, милочка, запомните это и не позволяйте Матвею привыкать к вам. (После паузы). И я помогу вам в этом, охотно помогу. И не благодарите меня, не надо, я это делаю не из альтруистических побуждений.

Мария. Что я должна делать?

Роза Львовна. Вы должны будете пробудить в Воробьеве мужчину, чтобы он оказал вам одну услугу.

Мария. А это не опасно?

Роза Львовна. Если и опасно, то лишь для Воробьева – при его одышке и одном предынфарктном состоянии. Но я, как врач, всю заботу о его здоровье беру на себя.

Мария. Ну, хорошо, я вскружу Павлу Васильевичу голову, добьюсь от него этой неведомой мне пока услуги. И что тогда?

Роза Львовна. И тогда один мужчина пробудится от летаргического сна, а второй – будет потрясен и сломлен. И да здравствуют женщины!

Мария. Роза Львовна, расскажите мне скорее, что вы придумали!

Роза Львовна. Пойдемте, милочка, готовить ужин. Не то сейчас придут наши оголодавшие горе-повелители и обрушат на нас свой праведный гнев. А на кухне мы не спеша все обсудим.

Они уходят. Гаснет свет.

Когда свет зажигается вновь, действие происходит в баре. Время к полудню. Посетителей мало. За стойкой бармен протирает бокалы. Напротив него на высоком стуле сидит Плахов и пьет сок.

Плахов. На улице жара, а у вас хорошо. Даже выходить не хочется.

Бармен. Земля обетованная для утомленных странствиями путников.

Плахов. Сдается мне, в вашем городе даже песчинки в песочных часах ленятся струиться.

Бармен. Понимают, что это ни к чему.

Плахов. Да вы, как я погляжу, философ!

Бармен. Я всего лишь жалкий выскочка по сравнению с тем парнем.

Бармен показывает на небольшое возвышение в углу, где мужчина настраивает гитару. Это Философ. Он лохмат и небрит, на нем рваные джинсы и линялая майка, на голове – шляпа.

Плахов. Кто он и откуда?

Бармен. Даже и не знаю, врать не буду.

Плахов. И что он здесь потерял?

Бармен. Скорее нашел. Золотую жилу. Поет так, что рука сама тянется ему в шляпу сотенную кинуть. Сколько раз за собой этот грех замечал!

Плахов. Так, говорите, он еще и философ?

Бармен. Я с ним однажды всего и перекинулся парой фраз, но сразу это понял. Да вы с ним сами потолкуйте. Если, конечно, он сегодня в настроении болтать.

Плахов. Тогда для настроения дайте мне бутылочку вина.