Пластиглаз (сборник)

– Ты счастлива?

Тишина.

– Благополучна. А ты?

Прикурил. Кашлянул.

– Нет.

В трубке тихо.

Никаких помех.

МАШЕНЬКА

Паутина была почти незаметна. Хитрый Валидол сплёл свою сеть в тёмном и сыром углу между крыльцом и верандой, где никто – ни бабушка Оля, ни деда Саша, ни злющая зеленоглазая Кыска – не могли его потревожить. О Валидоле знала лишь Машенька, но они были друзьями, и не собирались причинять друг другу вреда.

Несколько раз в день – обязательно утром, перед завтраком, потом после гуляния с дедушкой в лесу и после короткого дневного сна – Машенька кормила паука муравьями. Иногда пауку доставались маленькие, чёрные и противные гусеницы, их Машенька находила на нижней, бледной стороне смородиновых («самородина» – смешно говорила бабушка) листьев.

Пыльных и сухих мух, рассыпанных по подоконникам во всех комнатах, Валидол есть отказывался и выбрасывал их из паутины, залатывая прореху.

Муравьёв Машенька ловила на садовой дорожке пальцами. Сначала боялась, что укусят, но муравьи почему-то не кусались, а лишь отчаянно пытались вырваться из цепкой щепотки. Это им никогда не удавалось.

Гусеницы – Машенька выяснила у деда – кусаться не умели, но на всякий случай Машенька снимала их с листьев надломленной и согнутой пополам палочкой. Зажав в подобии пинцета извивающееся мохнатое тельце, бежала к растянутой над фундаментом дома паутине.

Первоначально паука звали Димедрол. Маленький, едва различимый приплюснутый шарик на крохотных крючочках-ножках по размеру сильно походил на бабушкино лекарство.

С лекарствами играть не разрешалось. Но пару раз, тайком от всех, когда мама была в Москве, бабушка на кухне готовила обед, а деда копал огород или уходил к соседу дяде Коле, Машенька доставала из тумбочки под телевизором небольшую пластмассовую коробку. Подцепляла пальцем тугую крышку, открывала, вдыхая аптечные запахи. Устроившись перед диваном, увлечённо раскладывала на нём яркие и блестящие коробочки, пузырьки и тюбики.

Машенька играла в аптеку. Читать она ещё не умела, но произнесённое дедой или бабушкой название запоминалось без труда. Это дедушкин валидол, это хорошо знакомые зелёнка и йод, это противный аспирин, вот димедрол и ношка, этот тюбик аксалин, а этот забыла как, вот валакардион…

Перекладывая лекарства, Машенька шептала диковинные слова, удивлялась их непонятности. Затем, прислушиваясь к звукам в саду и доме, со вздохом собирала всё в коробку и ставила на место.

* * *

Паука она обнаружила в первое же утро, уронив с крыльца Тинки-Винки. Мягкое фиолетовое тельце шлёпнулось в мокрые от росы листья одуванчика. Машенька, спустившись по широким ступеням, обогнула крыльцо, высоко поднимая ноги, чтобы не промочить сандалии.

Подняв и отряхнув лупоглазого друга, Машенька почти распрямилась, как вдруг замерла.

Перед глазами висела паутина – густо облепленная мельчайшими капельками росы, похожая на хрустальную снежинку.

Восхищение сменилось брезгливостью – там живёт противный злой паук! Машенька уже огляделась по сторонам в поисках какой-нибудь палки, как услышала с кухни зовущий голос бабушки.

Махнув на паутину рукой, побежала в дом.

Завтракали на террасе.

У тарелки с сырниками стояла любимая кружка Машеньки – с Винни-Пухом и Пятачком по бокам. Над сырниками вился пар.

Устроившись поудобнее на стуле, Машенька заглянула в кружку.

– «Несквик»? – подняла глаза на бабушку.

Бабушка развязала фартук, села рядом.

– «Несквик», «несквик». Мама три пачки в сумку уложила. Куда столько? Вот после обеда к Салтыковым сходим, помнишь, у них ещё собака чёрная живёт, и козочки две. Насчёт молока договоримся с ними, будешь по утрам козочкино пить. Оно-то получше твоего «несквика» будет, полезнее…

– А «несквик» всё равно вкуснее! Я молоко не буду, оно гадкое! Пусть его Кыска пьёт, – тряхнула головой Машенька, накалывая сырник на вилку.

– Много ты понимаешь! Это в Москве оно гадкое, а здесь – сплошное здоровье. А Кыске-то больно жирно будет – по 30 рублей литр. Ты сырник-то в варенье обмакни, клубничное, вот… – бабушка придвинула к внучке блюдце. – Спорщица ты моя ненаглядная! – улыбнулась она, глядя на Машеньку. – Ешь, ешь, радость моя!

Привлечённые запахом варенья, на террасу прилетели несколько ос. Беспокойно звеня, принялись вычерчивать зигзаги над столом. Машенька втянула голову в плечи и спрятала руки под стол.

– Кыш! Кыш! Налетели, с утра пораньше! После завтрака тюль найти надо, повешу от них.

Бабушка встала, вооружилась сложенной в несколько раз газетой. Ловко, на лету, посшибала ос на пол и (Машенька отчётливо расслышала хруст) раздавила их тапком.

– Осы плохие? – спросила Машенька.

– Опасные. Ужалить могут, больно будет… – бабушка вымела трупики на крыльцо и прикрыла дверь. – Чтоб ещё не налетели.

– А пауки?

– Что – пауки?

– Плохие? Или опасные? Пауки кусаются?

– Пауки хорошие. Они мух ловят, комаров всяких. Пауков обижать и убивать нельзя, примета плохая. Если их не трогать, то и они тебя не тронут.

Машенька озадачилась.

– А как же Муха-Цокотуха? Ведь её паук схватил и хотел съесть. А Муха-Цокотуха-то – хорошая!

Бабушка тоже задумалась.

– Так ведь это сказка! В сказках мухи хорошие, а на даче – плохие. Одна зараза от них, да спать днём мешают… Ты ешь давай, вроде больше не летает никто.

– А где деда? – жуя сырник, поинтересовалась Машенька.

– Отец, иди завтракать! Стынет всё! – звонко крикнула бабушка, подняв лицо к деревянному, в тёмных пятнах от сучков, потолку.

Скрипя ступеньками – в одной руке очки, в другой толстая книга, страницы заложены пальцем, – спустился со второго этажа деда Саша в белой майке и синих штанах.

– Деда, опять ты позже всех! Тебе что, особое приглашение надо? – копируя строгую интонацию воспитательницы Ирины Васильевны, нахмурила брови Машенька.

Бабушка рассмеялась. Деда шутливо погрозил пальцем. Потрепав внучку по светлым и лёгким волосам, уселся на своё любимое место – спиной к окну и боком к выходу. Раскрыл книгу, надел на кончик носа очки, нащупал тарелку с сырниками, придвинул, пальцами вытянул один и, не отрываясь от книги, начал жевать, смешно шевеля усами.

– Деда, а сегодня – четверг? – не отнимая губ от чашки, спросила Машенька. Голос получился глухой и странный.