Ведь она, эта самая мелодия, неизменно должна быть точно такой же, точно такой же. И она, эта мелодия, в отличии от комариного жужжания, в отличии от самого комара, всегда слышима тобой, всегда заполняет и переполняет тебя.
Комар медленно и монотонно разливается по комнате, растворяется во множестве других, уже и до него поселившихся и живущих здесь звуков, уносится вдаль, несуществующая уже для тебя, недоступная для тебя, недоступного ей, этой перестающей быть мелодии.
Комар все жужжит и жужжит, но тебя, в нем, в этом жужжании, уже нет. Всего тебя, весь твой слух, весь твой мир заполняет одна только песня арфы-паутины. Она концентрируется, набухает, нарастает и обживается в тебе, на тебе, по тебе. Тебя все больше, больше и больше нет, не существует. Ты сам становишься частью ее, этой тонкой и невероятно крепкой паутины, этого паучьего, немыслимого плетения.
Ты идешь и идешь – вдаль, ведомый звуком, песней арфы, растворенный в мире и в том, чему мира больше не касаться.
Твои ноги замерли, навсегда, безнадежно и крепко вросли в место. А тебя самого, в этом месте, уже нет.
Ты истончаешься, вытягиваешься и теряешь весь свой вес, и только лишь ждешь – мгновения, когда выскочивший из небытия маэстро-паук подхватит своими лапками твое невесомое тельце, подтащит на одну из оконечностей арфы-паутины и деловито, не спеша, а все же быстро до головокружения, вплетет, тебя вплетет – струной этого невероятного музыкального инструмента.