Фрилансер

Хитрохвостой лисицей Лиза прошмыгнула в прихожую.

Звонок повторился. Наглость несусветная! Лиза прилипла к глазку.

– Джонни, Джонни, – прибежав в комнату, она стала нервно натягивать джинсы. – Твоя бабушка приехала.

– У меня нет бабушки.

– Ну, не знаю, старуха какая-то.

Джонни понял, но в глазок посмотрел.

Ярославна! Ночью!

Забрав заколку, старуха выронила кошелек. Но, припереться ночью! И звонит, звонит. Свинья старая. Старая свинья! Джонни отщелкнул задвижку и распахнул дверь.

– Прости, Джонни, прости! – Ярославна перехватывает инициативу. – Я бы не решилась, но утром в поликлинику, а кошелек у тебя, а в нём талончик, деньги. Прости, прости…

Джонни стоит голый по пояс, да ещё с распущенным ремнем на джинсах. Ярославна предполагала, конечно, что без рубашки он хорош, но не думала, что настолько! Да, ещё чуть расстегнутые джинсы, и полоска Tommy Hilfiger чуть выглядывая, манит, зазывает.

Ярославна частенько заходит в магазины мужского белья, как будто для внука трусы выбирает. Покупает редко, но ощупывает прилично. По колеру резинки и структуре ткани может безошибочно отличить Calvin Klein от Tommy Hilfiger и Dim от Diesel, как никакая другая бабушка.

Протянув руку, Джонни снял с полки туго набитый кошелёк. Ярославна вставила в него две пенсии мелкими купюрами. Пусть знает, она не церковная мышь какая-нибудь, и не сядет приятному ей мужчине на шею.

– Ну, раз пришла… Чаем угостишь, а Джонни?

– Я не один, извините.

Что?! Взгляд-бросок вправо. Джонни отбил. В пол! А там кроссовки небольшого размера. Баба!

Джонни захлопывает дверь перед самым её носом.

***

Ярославна бредёт по безлюдному ночному двору и хочет, чтобы её убили.

Она движется близко-близко к кустам, по газону. На случай, если убийца поленится выходить на асфальт. «Ну, где ты, дорогой, – взывает к преступнику Ярославна, – у меня с собой деньги, много денег, две пенсии».

Её так и не убили.

По квартире развешаны, разложены, разбросаны фото Джонни в формате А4. Соседский сын распечатал. Джонни в комнатах и на кухне, на подоконнике, в кровати и в серванте между стёклами. А в это время оригинал …

Лишь в красном углу нет изображения Джонни, там икона сверху. Дело не в иконе. Не дотянулась, стремянка нужна, чтобы поменять. Хотела Джонни видеть-видеть-видеть, но сейчас не может. Ни видеть! Не смотреть!

Ярославна вошла в красный угол и уткнулась в стену лбом.

«Нет! Не хочу! Нет!».

Ну, почему так несправедлива к ней жизнь. Она же живая, хоть и старая. Она тоже хочет любить, а казалось, отлюбила. Чтобы тело её сжимали сильные руки, чтобы ради неё улетали в ночную высь, срывали там все-все звёздочки и ссыпали на неё нескончаемым звездопадом.

Как когда-то… Обнаженные догола, они стояли под водопадом между Алуштой и Судаком, держась за руки и закрыв глаза. Вода смывала прошлое до последней грязинки.

И, чтобы довеском, в подарок – весь земной шар. Ярославна вновь онемела от желания, как раньше, но с учетом возраста: до дрожи в тронутых ревматизмом коленях, до мушек в подёрнутых катарактой глазах.

«Почему не я, Джонни? Я умею любить, как никакая не сумеет! Я знаю баб, Джонни. Эта предаст тебя. Они все предают. Эта подставит тебя. Они все подставляют. Я одна не предам и не подставлю. До гробовой доски не предам! Знаю, есть молодые мужчины, которые любят женщин постарше. Я постарше, ты молодой, ты мужчина, чего ещё? Для тебя, ради тебя, Джонни я сделаю всё! Ты только скажи, намекни, прикажи». Заклинает Ярославна молитву, ввинчивая голову в стену. Сильнее, ослабит, давит, обратно.

И то, что означается проклятьем «любовь»: страшная, неконтролируемая, термоядерная реакция мозга вдруг бабахает в её черепе в полную силу. Череп взрывается изнутри. Ярославна зажмуривается, сжимает виски руками и, что есть силы, бьет головой о стену, вдавливает, отводит и вновь бьет.

– Джонни! Я люблю тебя! – хрипит она, стиснув вставную челюсть.

И снова взрыв в мозге. И снова головой в стену.

– Я люблю тебя! Джонни! Будь моим, Джонни!

Она долбится лбом, в надежде потерять сознание и прекратить страдания хотя б на полчаса, пока не очнется. Но сознание не теряется, только захлюпало. По стене расползается липкое красное пятно.

– Забери меня отсюда, господи! Забери! – Ярославна отводит голову для удара и вновь удар. В ушах не звон: перезвон. Окровавленное место увеличивает размеры. Ярославна мочит себя всерьёз. Перезвон не только в ушах. Слышны и другие удары. Это разбуженные соседи колошматят по трубам.

Очнулась. Развернулась, вжалась спиной в красный угол, сползла на пол. Голова разламывается от боли. Боль везде, но в душе больнее всего.

– Так тебе и надо, старая блядь! – Стонет Ярославна.

Слёзы бессилия, так напоминающие звёзды, падают из её глаз. Звездопад.

Из расквашенного лба струится кровь. Водопад.

Кровь изо лба догоняет слезы и, кажется, будто Ярославна плачет кровавыми слезами.

Так кажется, и есть.

Встала, добрела до кухни, нащупала самый острый нож, сжала в руке.

Она готова изрезать то, что осталось от ее, некогда беспроигрышного тела. Не жаль. Не больно. Совсем недавно. Ещё вчера. Стоило приоткрыть лодыжку, приспустить чулок, оголить плечо… и ни одного отказа. Никогда. Стоило захотеть. Ни грамма лишнего тела. На зависть моделям.

Рожала, абортировалась, снова рожала. И, ни грамма.

Мир несовершенен. Он устроен против человека. Человек расплачивается за то, в чем абсолютно невиновен. Всегда. Как несправедливо! Она же просила, чтобы её ни старили. Она же упрашивала, она же умоляла не стареть! Почему жизнь презрела её, так любившую жизнь. За что?

Ярославна всегда выглядела на 5+. В пятьдесят – на тридцать. Думала, и недели не проживет без любви. А потом рассосалось. Лет десять как…. И вдруг накатило! Снова. Да так, что воздуха нет. Задыхается. И, ни грамма надежды. Без вариантов. Всё. Конец.

Мерзятина. Стоит перед зеркалом в полный рост и не может поверить: это не я! Эта гадость – не я! Эта пародия не должна жить! Жить должна я, а не это…

Изрубить. В мелкую крошку. Уничтожить. Без жалости.

Нагнувшись и кряхтя, Ярославна выудила из-под стола топорик.

Скинула одежду, что б совсем не жаль было. Стоит перед зеркалом голая, сжимает древку, и, не задумываясь, как будет рубить, всем видом своим презирает развалины Помпеи в их последний день.

***