– Да, я так тебя себе и представляла, – задумчиво произнесла Марта. – Когда Глеб упоминал тебя. Редко. Я имею в виду не внешность, а манеру…
– Для меня это неожиданность, право. А что ты в этот момент делала, когда меня представляла? Принимала ванную? Готовилась ко сну? Трогала себя?
– Давай сюда Адольphа, – она взяла у меня из руки крысу.
Адольph по-прежнему сжимал в лапе дужку моих очков.
– Отдай дяде очки… Отдай-отдай, Адик. Дядя без них ничего не видит, опять промахнется мимо унитаза…
– Это не я! Это Стальский с высоты своёго птичьего полёта попасть не может! – возмутился я.
– Да-да, отдай, мой хороший…
Разговаривать с животными как с детьми – не глупо, глупо – разговаривать с животными как со взрослыми.
*****
В двенадцать часов пополудни мы со Стальским уже сдали обещанную тысячу экземпляров в «Фанерный Пейзаж» и думали над тем, куда пристроить оставшиеся полторы тысячи.
– Мы вчера пустили по ветру, в прямом смысле, пятьсот экземпляров? – сообщил Стальский, когда мы сидели в «шесть девять» на парковке «Пейзажа».
– Плюс-минус, – подтвердил я.
– Теперь куда?
– Давай по сотне штук закинем в каждое заведение, о котором писали. А что делать? Шубе сотню отгрузим, заодно бабки с него стрясём.
– Давай, сейчас пробки только, – Стальский откинулся на пассажирском сиденье и надел очки.
– Эй, ты что? Спать собрался? – я возмутился таким поворотом дел.
– Да, а что такого? Разбудишь, когда доедешь до первой точки. Или сам сбегаешь – отнесёшь, потому что пожалеешь меня и дашь выспаться.
*****
К восьми часам вечера у нас на руках оставалось около ста экземпляров La Critic’и. Стальский, посвежевший после продолжительного сна, курил в окошко, время от времени высказывая предположения о том, куда закинуть остатки тиража.
– У меня есть идея о том, куда пристроить последнюю сотню, – уверенно сказал я.
– И куда? – заинтересованно спросил Глеб.
Я, зевая, ответил:
– Вечером расскажу, заодно подробности обсудим. Я выйду около метро, – Ксю что-то вкусное покурить достала, – съезжу. Ты уже могЁшь рулить?
– Ага, – тоже зевая, ответил Глеб.
Мы порядком устали. Я надавил рычаг, и кресло «шесть-девять» отъехало назад до упора. Я открыл дверь и вышел, махнув Стальскому на прощанье.
Час назад, как раз когда я покидал машину, чтобы отнести очередную стопку газеты в очередное заведение, позвонила Ксюша и попросила прощения за вред, причинённый моему телу её сигаретой. Она сказала, что негоже умным людям расставаться подобным образом, и пригласила на чай. Я сделал вид, что вовсе на неё не злюсь за тот эпизод и принял приглашение. М-да, журналистские факультеты всех университетов мира – рассадники всякого рода вкусняшек.
*****
В одиннадцать вечера я был уже дома. В комнате у Марты горел свет, а Глеб – я так понял – снова ужрался вусмерть и находился в своём жилом помещении. Дверь зала приоткрылась, – из щели показалась половина лица Стальской.
– Эй, Марта, – сказал я.
– Эй, Вадим… – ответила Марта, открывая дверь нараспашку.
Я решил, что это приглашение зайти поболтать, и не ошибся. Заняв своё кресло, сделал глубокий вдох:
– Марта, я хочу сказать тебе спасибо. За то, что приехала за нами в отделение полиции. За то, что ты выказала обеспокоенность нашей судьбой. Моей судьбой. Я немного подзабыл те ощущения, которые испытываешь, когда кто-то о тебе тревожится. Надеюсь, я тебя не смутил, говоря всё это?
Пока я произносил речь, Марта ходила по комнате, не находя себе места; затем прислонилась попой к подоконнику и скрестила руки на груди. Эта поза выдавала желание защититься, но выражение лица не соответствовало ей; подробностей происходившей внутренней борьбы я разглядеть не мог, поскольку плохо знал объект. Я набрал в лёгкие воздух и разразился следующей речью:
– Твой брат для меня – особенный человек. Мне нравится всё, к чему он прикладывает усилия, и даже если он, ну, скажем, начнёт мазать стены своими какашками, и меня спросят, что я по этому поводу думаю, – я отвечу: «Не суйтесь. Парень знает, что делает»…
– Что конкретно ты хочешь сказать, Вадим?
Я, излишне жестикулируя, предпринял попытку объясниться:
– На самом деле речь идёт о тебе… Решив быть с тобой с самого начала откровенным, скажу, что, из-за твоего брата, отношусь к тебе предвзято хорошо, но, без всякого сомнения, ты стоишь гораздо больше всех мыслимых авансов.
Марта в течение нескольких секунд внимательно смотрела на меня, затем спросила:
– Ты сильно обкурился?
– Порядком, – серьёзно и грустно проговорил я, а в следующее мгновение согнулся пополам от смеха.
Марта тоже смеялась, естественно, надо мной. Нам как будто было легко друг с другом. Мне было легко.
Я предложил приготовить чего-нибудь на скорую руку. Марта приняла идею с энтузиазмом.
После еды наступило умиротворение.
– Ты вкусно готовишь, – сказала Марта, откинувшись на спинку кресла. – Я помою посуду.
– О, спасибо, ты отлично моешь посуду, – хихикнул я, но смеяться дальше больше не хотелось.
Марта ушла с тарелками на кухню. Я включил телевизор.
«Митинг оппозиции прервало неожиданное появления…» – мы не платили за антенну, поэтому телевизор ловил плохо. – «…В итоге выяснилось, что это были представители независимой газеты, которая называется «Ля КрИтика».
– «Ла КритИка», идиоты, – прошептал я.
«В содержании номера не выявлено материалов оппозиционного характера…» Вернулась Марта. Я выключил звук.
– И почему вы подружились? – без всякого вступления спросила Марта.