Гражданин Ватикана (вторая книга казанской трилогии)

– Отличная новость! И…

– Да, неплохая. Ты же знаком с председателем Центрального суда?.. Лёша просил поспособствовать ему в этом деле.

– Слушай Дмитрий, я ведь не ты, – я бесплатно работать не буду. Сто тысяч рублей – эта та сумма, за которую я могу приехать, оставив свои важные дела, в Казань и один раз встретится с Команданте. Естественно, что никаких гарантий я не даю, вообще не будем употреблять слово «гарантии» касательно этой ситуации.

– Я всё понял, передам.

– Ну, а как малышка? Растёт?

Глава 21

Пятница. Формально последний день груза ответственности. Теперь мне понадобиться ещё как минимум неделя, чтобы что называется «отписаться», – закончить и исправить все протоколы, сделать все запросы, разослать извещения и повестки, забить данные о ходе движения дел в специальную компьютерную программу, заполнить журнал по форме девяносто, по форме два и, чёрт знает ещё по каким формам. Я не питаю иллюзий, я знаю, что меня могут кинуть на новое испытание чуть ли не в самый понедельник первой недели, и уже не будет помощницы, которая половину работы делала за меня, не будет остроумца и обаяшки судьи Арбенина, музыкальные вкусы и чувство юмора которого мне так нравились (по крайней мере не раздражали). Дадут какую-нибудь судью с шилом в заднице и помощника, который будет меня посылать и проклинать по-татарски и я даже ничего не пойму. Как я и ожидал, у меня не возникает чувство важности и нужности проделанной мной работы. Зато имеется неотвязное чувство, что я портачу. Засыпаю. Пишу Аркадию: «От недосыпа мир делится на полосы, а потом эти полосы разъезжаются в противоположные стороны, как в видеоэффектах дешёвой камеры на заре формата VHS». Протокол судебного заседания. Протокол вашей никчёмной жизни: «Рождение: дата, время, дополнений нет. Ясли, сад, школа, дополнений нет. Первый секс, женитьба, последний секс, дополнений нет. Судебное заседание жизни объявляется закрытым такого-то числа, такого-то года, в пятнадцать часов тринадцать минут, по причине острой сердечной недостаточности. Дополнений нет…» Смотри помощница, я паралитик, Стивен Хокинг, мать твою. Джик-джик-жиииик. Катаюсь на кресле с колёсиками, делая вид, что около правой руки джойстик управления, как на инвалидном кресле. Так, что это? Смс-ка от Тони: «Что почитать из Мураками?» Я: «Из Мураками лучше почитать Довлатова». Тони: «Понятно». Я такой… Могу посоветовать «есличё». А если бы Тони спросил то же у Аркадия, то услышал бы уточняющий вопрос: «Рю или Харуки?»

Примерно часов в пятнадцать тридцать я шёл в канцелярию по гражданским делам, а в этот момент через турникет проходной, показывая открытое удостоверение приставам, шёл тот красавец-адвокат, которого я видел на уголовном процессе примерно месяц назад. Мы встретились глазами и, я понял, что он меня тоже узнал. «Здравствуйте», – промолвил я. «Здравствуйте», – ответил адвокат. Он был одет примерно так же как тогда, – в меру облегающие джинсы, рубашка, сверху куртка из мягкой тонкой кожи похожая на мотоциклетную, только более интеллигентная, на ногах – винтажные туфли. Его манеры были мягкие и какие-то по-женски принуждённые, от лицезрения того, как он держался, возникало ощущение как от прикосновения к шёлку или кашемиру. Этот принц точно бы понравился Эн. Может их познакомить, ха-ха… Наверное, к нему бы я точно не ревновал Эн. Да-да, – не чета тем придуркам, которые у неё были; мда, – продолжал я анализировать предыдущую мысль, небо и земля прямо. Моё настроение улучшилось, – если существуют такие красивые люди, то жизнь имеет смысл, даже если этот смысл в понимании того, что есть только мгновение совершенства и, если ты его застал и осознал, то можешь считаться спасённым, что бы это слово ни обозначало; спасён от небытия, спасён от повседневности, спасён от надоевшего себя.

В двадцать один тридцать я ехал в сторону дома, сзади сидела девушка-пассажир. Почти все люди, которых я вёз в это время, возвращались с работы и большинство из них были настроены на философский лад, все хотели поговорить, а точнее все хотели, чтобы их кто-нибудь выслушал. Я знал, что выслушивание чужих историй – часть работы таксиста, поэтому был заранее к этому готов. Девушка рассказывала про своего парня, о том, что их отношениям подходит конец и, задав мне какой-то личный вопрос, не подождав ответа, продолжила говорить о своём.

Глава 22

Я помогаю копать ему яму. Через какое-то время я понимаю, что это могила для него самого. Сейчас он ляжет спать в последний раз, а утром мы его похороним в этой самой яме, которую он сейчас с моей помощью копает. Мне жалко его, я всегда считал его хорошим человеком и, внутри своего сознания, благодарил за то, что он тратит свою жизнь на мою маму. Работа закончена, он уходит спать. Опираюсь на лопату, провожаю взглядом. Я тихо плачу. Откуда-то берётся уверенность, что мы увидимся на другом свете.

Просыпаюсь. Суббота. Я проспал до пяти часов вечера. Завтрако-ужинаю. Ругаюсь с мамой:

– Ты знаешь, что «телевизор – это просто маленькое прозрачное окошко в трубе духовного мусоропровода. Ты всю жизнь загипнотизировано смотришь на бесконечный поток помоев, ощущая себя живой только тогда, когда узнаёшь банку от знакомых консервов».

– Ты постоянно мать оскорбляешь. Как тебе не стыдно…

– А ты постоянно о себе в третьем лице говоришь! Совсем ку-ку?!

– Я молюсь… Молюсь, чтобы не стать свидетелем того, как Бог тебя накажет.

– Я бы посмотрел на твою рожу, если бы я при тебе вышиб себе мозги. Ты бы, наверное, знатно пересралась!

Переписываюсь, якобы глубокими мыслями с Аркадием: «Я рад, что не взгромоздил на себя ответственность за других людей. Рад, что у меня нет ни жены, ни детей. В этом мире я отвечаю только за своё туловище, а это где-то шестьдесят килограмм веса, в фунтах даже не знаю сколько…»

Смотрю старинный фильм с Брандо. Снова пишу Аркадию: «Голливудские фильмы про Конец Света захлестнули экран (моего компьютера), шутливые и серьёзные. А что если КС и вправду будет!». Примерно через час Аркадий пишет: «Не будет». Я отвечаю: «Ну-ну, голубчик, не будьте таким пессимистом, надо надеяться… надо надеяться…» Каждый сукин сын, понабравший кредитов, надеется, что упавший астероид или вспышка на солнце спишет долги. Аркадий пишет: «Хочу жить в роскоши». Я отвечаю: «Хочу жить».

Заглянул в клетку к дурачкам на палочках. Последнюю газету они уже «прочитали», я начал стелить им новую. «Вот вам раздел политических новостей республики, – насрите на лицо местного политика; я слышал, что эти граждане любят подобные забавы». У Кеши с Сашей разница в возрасте, по человеческим меркам, больше чем у Чаплина с его последней женой. Мне понравилось это образное сравнение. Я настроился на художественно-оптимистический лад. Позвонил Тони. Встретились с ним около подъезда. Тони рассказывал какую-то хохму:

– Короче, мы притормаживаем, и я спрашиваю: «Куда?» Он мне: «До центра», я: «Сколько?», этот мужик: «Сто, ёпте!» А Стронг такой: «Что ещё за валюта такая «Ёпте»? Северокорейская, что-ли? У нас рубли в ходу…»

Меж тем пора поработать на неквалифицированной, но хорошо оплачиваемой работе. В суд я решил сегодня не поехать, оставлю незаконченную работу на воскресенье и… ещё на неделю.

*****

В воскресенье вечером мы снова ненадолго увиделись с Тони.

– Я завтра ложусь в больницу, алкоголь и табак меня доконали, но может быть они ни при чём, – сказал мне Антон, закуривая вторую подряд.

– А я снова бросил пить и курить, но организм всё равно не справляется с нагрузкой, проклятая работа на мистера президента меня добивает, – ответил я. На том и разошлись. Во вторник вроде бы выходной, какой-то национальный праздник, в такие моменты я начинаю любить татар.

Ночь. Корвалол неожиданно закончился. Я лежу под одеялом и дрожу от страха. Вспомнились времена, когда я жил в Питере и числился студентом второго курса РГГУ; это был период новорождённой свободы действий и свободы совести. У меня была работа и возможность не появляться в доме отца неделями. Я вроде ощущал некий страх от неожиданно приобретённой самостоятельности, но эйфория независимости перевешивала, в итоге становясь счастьем быть самим собой. Тогда, бессонными ночами, напиваясь до предпредкоматозного состояния и выясняя отношения с реальностью, которые иной раз оканчивались кровавыми побоищами с малознакомыми или вовсе незнакомыми людьми, я не испытывал того предчувствия неумолимо надвигающейся катастрофы, которое испытываю сейчас, лёжа на диване в своей комнате в материнском доме; личная ли это катастрофа, или это то, что ждёт нас всех – этого я определить не мог. Весь мир вибрирует, крошится штукатурка, скоро откроются голые несущие конструкции, им не выдержать такого сотрясения.

Глава 23

Понедельник был примечателен только тем, что ровно в шесть вечера я захлопнул компьютер, убрал его в сумку и уехал домой. И ещё примечателен тем, что у каждого второго работника суда диагностировалась злокачественная опухоль рожи; у каждого первого пристава; у каждого третьего судьи. Пьют всё-таки.

Красавица помощница решила со мной заговорить:

– Ты ведь не знаешь татарский язык, чувак? Учи татарский, чувак! – сказала она, подойдя вплотную.

– Я кое-что знаю по-татарски, – сделал я шаг назад, чтобы не упасть в обморок от перевозбуждения.

– Ну-ка!.. – снова приблизилась она.

– Кыш-бабай. Это значит – Санта-Клаус.

– Ты смешной… – выдохнула она в мою сторону ментоловым дыханием. – Девочки говорили, что ты писатель.

– Да это так, – покраснев, сказал я.

– В каком жанре пишешь, – нацеливалась она на долгий разговор.

– А вы в каком жанре живёте? – спросил я как можно мягче.

– В смысле?

– «Разделять искусство на категории можно лишь в теории», – Станиславский сказал, не я.

– Кто?

– Кыс… Кыс… Станиславский, не я…

Вот вы думаете, что мне очень приятно корчить из себя высоколобого зануду? Нет, уважаемые, я бы променял тысячу своих мыслей на тысячу ваших рублей.

*****

Утро вторника. Пишу Аркадию: «Почти до утра думал, что надо бы сходить на приём к психиатру – попросить рецепт на пилюли с названием «Мне нравится жить в этой стране» 200мг. Или с название «Мне все равно» 300 таблеток в упаковке». Аркадий ничего не ответил. Тогда я написал, что собираюсь уволиться с работы и вплотную засесть за написание своего первого романа, по примеру Харпер Ли. Мне хочется сбрить все волосы на теле и сидеть в запертой квартире пока не отрастут». На что Аркадий почти сразу ответил: «Я бы на твоём месте «сидел на жопе ровно (адаптированный перевод «щит хэппенс»), так как слово «суд» в нашей стране ещё что-то да значит. А выражение «писатель-фрилансер» равняется по смыслу «без-работы-без-денег». Я отвечаю: «Думаешь так легко каждое утро идти на три буквы, причём вторая буква «у?» Ответа не последовало.

Среда явилась переломным днём в некотором смысле. Пауза. Чик-чик, – щёлкаю пальцами перед носом читателя, чтобы сосредоточить его внимание на повествовании. Повторяю предыдущее предложение. Среда явилась переломным днём… в некотором смысле. Председатель собрал весь судейский «планктон» в актовом зале, положил перед собой все наши личные дела и, в течение полутора часов, каждый, чьё дело оказывалось в руках Команданте, встав со скамейки, отвечал на довольно личные вопросы, которые задавал шеф, обращаясь то на русском, то на татарском. Команданте без остановки хохмил: его шуточки звучали так же коряво, как дословный перевод на русский с татарского. Сначала шли вопросы о том, как человек себя чувствует на своей должности, справляется ли. Потом шли вопросы о личной жизни и о планах на неё, – кто с кем встречается из сотрудников, кто с кем живёт, кто планирует декрет. Люди заметно нервничали, путали слова и смыслы. Девочка, которая сидела рядом со мной – бесспорная красавица, – тяжело и страстно дышала, когда пришла её очередь вставать и отвечать на вопросы шефа. Ритм её дыхания рождал в моём воображении недвусмысленные ассоциации и, даже что-то было шевельнулось у меня в… «Гончаров!», – выкрикнул Команданте. Дошла моя очередь.

– Здесь, – встав, чётко сказал я.

– Как нравится работа?

– Кажется, я не очень справляюсь, – решил честно отвечать я.

– На «уголовку» хочешь? – прочитал мои мысли шеф.