Марфа Васильевна. Таинственная юродивая. Киевская ведьма

Глава четвертая. Мщение, страх и судьба

A кому мы это спели –
Тому будет добро! –
Слава!

    Песня свадебная

Кому вынется, тому сбудется,
Тому сбудется – не минуется!

    Гадание на кольцах

Баян окончил песню свою. Замолкли звуки волшебного голоса, затихли в воздухе трели струмента златострунного, а Рогнеда все слушает, как будто песенка еще льется соловьиными переливами. Думка-невидимка не дремлет: лишь только Баян окончил песенку и опустил, по-прежнему, в раздумье головушку, она слетела с открытого чела его, ударилась о землю и стала кручинкою-невидимкою. Порхнула кручинка-невидимка в открытое окно, уселась на лебединую грудь Рогнеды-красавицы, и грудь княгини внезапно взволновалась, застучало сердечко, словно наружу просится, и слезы горючие потекли из глаз ее светлым ручьем… Выглянула Рогнеда из разноцветного окна и промолвила, серебристым голосом:

– Кто ты, откуда, искусной певец, и где научился песням моей родины?..

Приподнялся Баян с места своего, отряхнул кудри русые и, поклонившись Рогнеде почтительно, молвил:

– Учился я песням своим на твоей, княгиня, родине, в славном городе Полоцке; а родина твоя – есть мое отечество; я видел, Рогнеда, смерть твоих братьев и отца, видел невзгоду полоцкую, и вместе с струнами могучее сердце взывает невольно ко мщению.

Кручинка-невидимка не спит и не дремлет, щекочет сердечко княгини страшными думами, и красавица говорит Баяну в ответ:

– Давно! Давно, молодой мой певец, пылаю и сама за обиду отчизны своей, за смерть родных своих мщением, давно своей, неопытной в бранях, рукой хватаюсь за меч-кладенец, но рука невольно дрожит при одной мысли, что я должна мстить властителю великого Киева Владимиру Красному Солнышку… Меж тем кручинка порхает… то с груди красавицы на Баяново чело и шепчет речи могучие, то на грудь княгини-красавицы и напевает мысли ужасные…

Баян говорит княгине:

– Напрасно, красавица, скоро забыла ты погибель твоей родины, напрасно тратишь золотые дни в золотых цепях…

Чем больше хлопочет невидимка, тем больше разгорается сердце красавицы и звучат сильнее речи Баяна вещего. Много и долго говорили Баян с княгинею; всего нам не припомнить и не высказать, наконец Рогнеда ему молвила:

– Верить я тебе верю, доброй молодец, но исполнить заветную мысль страшуся я, отыщи мне в привольном Киеве дорогую вещунью, чтоб рассказала мне всю подноготную… страшно прибегать к силе Чернобога[33 - У славян были между прочими два божества: Бельбог – Бог добра и Чернобог или Бог зла.], да, по крайней мере, я узнаю судьбу свою…

В это время думка-невидимка села на открытое чело Баяново, прошептала ему что-то на ухо, и он отвечал с усмешкою:

– Есть, княгиня, здесь, в Киеве, за Днепром в убогой хижине старушка умная, вещунья мудрая, коли прикажешь, приведу ее пред твои очи ясные…

Согласилась княгиня на слова Баяновы. Отвесил Баян Рогнеде низкой поклон и пошел путем-дорогою. Разноцветное окно захлопнулось, невидимка порхнула сорокою к северу, потухли огни в гриднице великокняжеской, започивал Владимир Красное Солнышко и злого совещания как не было!..

Глава пятая. Колдунья

Едет в ступе, заметает
След горячим помелом. –

А кто это выпьет, тому будет худо…

    Аскольдова могила.

День на исходе. Воздух веет вечерней прохладою; красное солнышко, медленно спускаясь к западу, окунулось в быстрых водах Днепра широкого, и последний луч его отражается пожарным заревом на позолоченной крыше Перунова капища[34 - Перун был верховный Бог славян, а дом, где приносились ему жертвы и молитвы, именовался капищем.]. По берегу быстрого Днепра пробирается заморской Баян, и направляет Баян путь к дворцу великокняжескому; за Баяном бежит вприпрыжку старушонка немудрая, тщедушная, а сама-то и знай, что-то под нос себе нашептывает. Подошли путники к дворцу великокняжескому, Баян уселся на дерновую скамью, под знакомыми ветвями серебристого тополя, а старушонка обежала высокий частокол, подошла к тесовым воротам с медными запорами, ударила тяжелым кольцом о медную бляху, калитка отворилась, и старушонка нырнула, как будто ее и не было…

Сидит Рогнеда в светлице своей подгорюнившись, склонила головушку на белоснежную ручку свою, по которой вьются васильковые жилочки и на ее ясных, соколиных очах блестит по светлой слезиночке, словно по жемчужинке, нежная, лебединая грудь ее волнуется частыми вздохами и колышет дорогую фату. Последние лучи заходящего солнца играют на разноцветных окнах ее терема, и Рогнеда любуется радужными переливами солнечных лучей, – как дверь отворяется и сенная девушка, подошедши к княгине, низко поклонилась и промолвила:

– Какая-то старушка пришла и говорит, что живет она за широким Днепром и хочет предстать пред твои очи ясные.

Вышла Рогнеда из задумчивости, услышавши слова сенной девушки, и молча подала знак рукою. Девушка вышла, а чрез минуту в светлице пред княгинею очутилась старушонка, словно старый гриб, бедные лохмотья покрывали ее, и Рогнеда тотчас узнала в ней нищую, которой часто, во имя Перуна, подавала милостыню. Смиренно стояла старуха пред княгинею, опершись на толстую клюку, а глаза горели у ведьмы словно у ястреба, когда он увидит голубицу белую… Несколько минут в тереме продолжалось молчание…

Наконец ведьма прервала молчание первая и проговорила Рогнеде сиповатым голосом:

– Знаю я, княгиня, кручину твою и по первому призыву тотчас поспешила в палаты великокняжеские… Светло в красиво в палатах твоих, парча и золотые ткани на ложе твоем, а все сердечку твоему невесело, мысли мрачные бродят в головушке и одно только мщение… оно принесет тебе отрадушку… Так пел под окном твоим вещий Баян, и пел он княгиня, правду сущую…

Загорелось, словно зарево, лицо Рогнеды, она бросила к ногам зловещей старухи горсть золота и проговорила едва внятным голосом:

– Никогда не прибегала я к чарам и колдовству, никогда мысль о страшном чернобоге не входила мне в голову, теперь я готова испытать все, только раскрой мне судьбу мою и покажи мне силою заклинаний твоих, что я должна делать… должна ли мстить или покориться своей участи?..

Спрятала старуха проворно золото, низенько поклонилась Рогнеде и молвила:

– Прикажи, княгиня, своим красным девушкам принести сулеечку студеной воды, чтобы почерпнули, красные, ту воду прямо из батюшки – широкого Днепра и чтоб черпали они ее не правой рукою, а левою…

Махнула Рогнеда белоснежной рукой, и две девицы красные, что стояли у резных дверей, по знаку княгини скрылись. Прошел час… и красные снова явились в светлицу с большим сосудом чистого серебра, а в сосуде том была водица студеная; принимала сосуд тот старуха зловещая, ставила его чинно на дубовой стол, вынимала связку диковинных корней и припасы разные… Разложивши все по порядку на стол, она сказала Рогнеде:

– Готовы, княгиня, все снадобья, но время еще не пришло начинать волхвование, не настал еще полуночной час… не прикажешь ли пока вещему Баяну потешить тебя сладкой песенкой?.. Авось она прогонит твою грусть-кручинушку.

Согласилась княгиня на предложение старухи, и ведьмы в тереме как не было…

Сидит Рогнеда у растворенного окна, под окном раздается песня Баяна вещего, сильно звучат золотые струны на струменте диковинном, а княгиня ту песенку слушает.

Баян поет

Хорошо соловеюшко в клеточке свищет,
Быстро серенький по золотой порхает;
Но еще того лучше певал он на воле,
Сидя, в прохладном лесу, на зеленой на ветке!
Хорошо жить красавице во неволе,
И золота и парчи у нее много;
Но еще того лучше ей было в отчизне,
Посреди своих близких, родимых…

Порхает думка-невидимка и туда и сюда: с открытого чела Баянова на белоснежную грудь княгини-красавицы, а с белоснежной груди красавицы на Баяново чело…

Глава шестая. Страшные видения

Есть многое и на земле и в небе, о чем мечтать не смеет наша мудрость…

    Гамлет

Мой дедушка видел мою бабушку на девятую ночь после смерти покойницы…

    Рассказ Осипа Васильича по прозванию Шишка

Уснул Киев спокойным сном, знать, такой уж был там обычай, чтобы спать каждую ночь. Не спит Рогнеда в своем тереме, сидит Рогнеда неподвижно на широкой дубовой скамье и смотрит на чудную старуху, которая нашептывает какие-то таинственные слова над дорогим сосудом с водицею днепровскою, кидает в воду коренья чудесные, и вода клокочет белою пеною. Дивится княгиня на страшные чары и содрогается, глядя на страшное лицо старой колдуньи… Густой пар подымается из дорогого сосуда, расстилается туманными облаками по терему и скрывает от глаз Рогнеды страшный образ старухи… Кроют тучи своим мрачным покровом небо бирюзовое и летят в тучи прямо с полуночи; режет воздух фиолетовой стрелой молния, и сильные перекаты грома потрясают храмину; среди бури слышатся вопли колдуньи старой, и княгиня трепещет от ужаса и, закрывши лицо свое дорогой фатой, зовет к себе на помощь красных девушек… Но тут, в мгновение ока, наступает по-прежнему безмолвие, летят тучи назад к полуночи и давят одна другую на полете своем, – проясняется небо бирюзовое, блещут звездочки светлые, и молодой месяц показывается серебряным серпом, – знать, то случилось в ночь новолуния. Является старуха, по-прежнему, очам красавицы, но посмотреть на нее еще было ужаснее: нечесаные клочки седых волос, выбившись из под черной повязки, сыплются в беспорядке, словно змеи шипучие, и закрывают до половины посинелое лицо старухино, глаза колдуньи, налившиеся кровью, сверкают словно очи совы полуночные… все возвещает, что с нею происходило недоброе. Но колдунья, как будто ни в чем не была, стряхнула клочки седых волос, манит рукою княгиню к себе и, улыбаясь, указывает на сосуд, да велит глядеться ей в свое снадобье…