– Ну, что же, – сказал затем царь, – то лекарство, составя, приготовить.
Этой формулой клалась санкция на приготовление лекарства для царя.
После этого доктора откланялись царю и вместе с Матвеевым отправились в старую аптеку.
– Зачем же мы в аптеку идем? – по дороге спросил Аглин Коллинса.
– А смотреть за приготовлением царского лекарства. Это не так-то легко.
Действительно, это оказалось не так-то легко, и Аглину пришлось воочию убедиться, какими формальностями обставлено дело приготовления лекарства для царя.
Когда они прибыли в аптеку, то их там уже ждал дьяк Аптекарского приказа Виниус, вызванный Матвеевым.
– Ну, дьяк, отмыкай казенку, – произнес последний.
Все отборные врачебные средства, «пристойные про великого государя», хранились в аптеке в особой комнате, называвшейся особой казенкой. Она находилась всегда за печатью дьяка Аптекарского приказа, и без него никто не имел сюда доступа, не исключая царских докторов и аптекарей. Врачебные средства стояли здесь в запечатанных ящиках и склянках.
Аптекарь, приняв роспись, занес ее в книги аптеки и отдал дьяку, чтобы тот, в свою очередь, занес ее в книги Аптекарского приказа.
Затем приступили к составлению лекарства, что делалось чрезвычайно тщательно, и имена составителей тоже были занесены в книгу.
– Кто понесет лекарство государю? – спросил дьяк, держа в руках склянку с приготовленным лекарством.
– Давай мне, я понесу, – сказал Матвеев, протягивая руку.
– Повремени малость, боярин, надлежит его прежде откушать господам дохтурам. Али забыл, что наказ говорит?
– Верно, верно слово твое, дьяк, – ответил сконфуженный Матвеев и протянул склянку докторам и аптекарям.
Аптекарь принес небольшой серебряный стаканчик, и каждый из врачей, налив туда немного лекарства, выпивал его. Когда проделал это и боярин Матвеев, то склянку запечатали и передали последнему.
Аглин, по примеру прочих докторов попробовавший приготовленное для царя лекарство, спросил тихонько по-немецки Розенбурга:
– Разве это необходимо?
– Обязательно, – так же тихо ответил тот. – Со мной раз был такой случай, когда мне пришлось выпить целую склянку лекарства, приготовленного для царицы, только потому, что оно вызвало тошноту у одной ближней придворной, пробовавшей это лекарство перед поднесением его царице. А теперь вот боярину Матвееву придется пробовать его, прежде чем царь сам будет пить его.
Матвеев, бережно приняв в свои руки лекарство, повез его на Верх.
XVI
Аглин был зачислен на царскую службу. Каждый день он ходил в Аптекарский приказ за получением каких-либо приказаний, а оттуда в которую-нибудь из аптек. Иногда ему давалось поручение лечить кого-нибудь из ближних царских людей; он принимался за это с усердием и лечил со старанием.
В лечении ему везло: чуть ли не все поручаемые его знаниям и искусству больные быстро выздоравливали.
Это стало даже возбуждать косые и недовольные взгляды со стороны других товарищей-врачей, которые с течением времени стали переходить уже в явную зависть.
Особенно невзлюбил его Гаден. Быть может, последний сознавал, что прекрасно образованный врач, учившийся в западных университетах, каким был Аглин, по своим знаниям стоял гораздо выше его, эмпирика, бывшего цирюльника, случайно попавшего ко двору и получившего степень доктора медицины не обычным путем, то есть не по заслугам, а лишь по милости московского царя. Или, быть может, потому, что Аглин, чутьем понявший Гадена, относился к нему сдержанно, не пускался с ним ни в какие откровенные разговоры и на приглашения Гадена прийти к нему в гости ограничивался одними благодарностями. Как бы то ни было, но Гаден вдруг и сам стал сдержан с Аглиным и за спиной того стал даже распускать кое-какие сплетни.
Последние достигли как-то ушей Коллинса, и добродушный англичанин предупредил об этом Аглина и советовал ему быть поосторожнее с Гаденом. Аглин на это только пожал плечами, но поблагодарил Коллинса и обещал следовать его совету.
Однажды Гаден, вернувшись из Аптекарского приказа, только что сел обедать, как к нему пришел неожиданный гость – дьяк Посольского приказа Румянцев.
– Благодарю за честь, дьяк, – сказал, встречая гостя, доктор. – Каким ветром занесло тебя в нашу слободу?
– По делу, дохтур, – ответил дьяк. – Кабы без дела, так кто пошел бы в вашу Немецкую слободу.
– Или болен? Давай тогда полечу. Без ног если будешь, то так выпользую, что хоть через неделю тебя женить можно будет.
– При живой-то жене? Выдумаешь тоже, дохтур! Нет, я по другому делу, особливо важному.
– Ну, коли по другому, так будем говорить. Погоди только малость: я прикажу, чтобы нам сюда меду холодненького подали.
– Это – дело!
Через минуту Гаден и Румянцев уже сидели за стопками меда.
– Ну, говори, дьяк, что за дело, которое тебя из твоего приказа занесло к нам на Кокуй.
Дьяк выпил меду и, обтерев усы, начал:
– Вот видишь ли ты, что это за дело. Были мы со стольником Петром Ивановичем Потемкиным за рубежом в посольстве. Прибыли тогда к французскому королю в город Париз. И был у нас тогда в посольстве некий молодой парень за толмача, по прозванию Яглин Роман. И вот, когда мы выехали из Париза и через одну какую-то реку переходили, у нас этот Яглин вдруг пропал. Стали искать его и нашли на берегу его одежу. Куда парень девался, как ты думаешь, дохтур?
– Ну, конечно, потонул, – ответил Гаден.
– Верно рассудил. Раз одежа на берегу, а человека нигде нет, то, конечно, одно: потонул где-нибудь. Ладно. Ну-с, а вот теперь слухай дальше. Ни много ни мало лет прошло – и приезжает на Москву заморский дохтур, Аглин Роман… Слышишь, Степан?
– Слышу, – весь насторожившись, ответил Гаден, улавливая тут какую-то связь.
– И пришел этот дохтур Роман Аглин к нам в Посольский приказ и принес грамоты свои. Смотрю я это в эти грамоты, вижу, что дохтур этот – французского короля подданный и учился он в разных высоких школах, откуда ему и эти грамоты даны, а пред глазами – ну, вот хоть голову мне отруби, – живой Яглин Ромашка, толмач.
– Так ты думаешь… – в волнении вскричал, вскакивая с места, Гаден.
– Да ничего я не думаю… Да сиди ты, ради бога, и слушай до конца!
Гаден сел, и только по блеску его черных глаз можно было судить о том волнении, которое он переживал в ту минуту.
– Ну, вот как взглянул на этого дохтура, так и обомлел. Кто же предо мною: заморский ли дохтур или Яглин Ромашка, толмач?
– Так ты думаешь, что ваш Яглин и этот доктор – один и тот же человек!
– Да кто ж его знает? Лицо как будто одинаковое; у этого только усы больше и борода длиннее. Да и имя-то, прозвище одинаковое: там Яглин, тут Аглин…
Гаден встал и в волнении заходил по комнате.
– Вот оно что! – говорил он, потирая руки. – Оба – одна и та же персона! Ну и храбрость же: сбежать из посольства неведомо куда, а потом приехать на родину под чужим видом, с чужими бумагами! Впрочем, нет: бумаги у него собственные. Он, должно быть, учился где-нибудь за рубежом в высоких школах; ведь не учившись нельзя так сдать испытания, как он сдал в Аптекарском приказе. Да. А ты верно, дьяк, знаешь, что этот дохтур – тот самый… как, бишь, его?
– Яглин? Говорю, что голову прозакладываю. Положим, я говорил уже об этом с одним нашим подьячим, который тоже в этом посольстве был, да он, пьяница, не признает его.