За рубежом и на Москве

– Если так, то пусть ваш король напишет нашему царю ответное письмо, – сказал Потемкин. – И титло царское выпишите вы все, полностью, не спутывайте его. И дайте мне его загодя посмотреть, нет ли ошибок.

Льон обещал Потемкину исполнить его просьбу, а Кольбер еще сказал, что ему будет возвращена вся сумма, которую он уплатил байонской таможне.

Этим закончился первый деловой разговор русского посольства с французским правительством. Затем опять был подан, как и в первый день, хороший завтрак, и русские отбыли, причем французская гвардия опять отдавала им честь.

XIV

С Яглиным сделалось что-то страшное: он как будто окаменел. Ему ничего не хотелось, ничего не было жалко. Образ Элеоноры порой мелькал в его воображении точно виденный много лет тому назад во сне. На душе ощущалась какая-то пустота. Им овладела апатия.

– Романушка, что с тобою, дорогой? – спросил Прокофьич, видя, что Яглин не отвечает на дважды заданный ему вопрос. – Болен ты, что ли, опять?

– Нет, ничего, – неохотно ответил Яглин, очнувшись как бы от сна.

– Так что же ты?

– Ничего, – опять так же апатично ответил Яглин.

– Али по Москве соскучился?

– Да… соскучился… – не сознавая сам, что он говорит, ответил Яглин.

– Это ты, братец, верно, – согласился подьячий. – Коли бы не служба царская, так, кажись, никогда не поехал бы в эти басурманские страны. И я страсть как соскучился по Москве! И когда только отделаемся мы от этих нехристей, чтобы им пусто было!..

– Разве тебе, Прокофьич, скучно здесь? – спросил Яглин. – Ведь, кажись, Париз – город веселый, хороший, получше нашей Москвы будет.

– Ну, уж сказал! – недовольно ответил Прокофьич. – Разве можно сменять Москву на какой-нибудь другой город? Там у нас одни храмы Божии – загляденье, от звона колокольного воздух стоном стонет. А здесь что? Ничего такого нет. А что жрут здесь? Ни поросеночка тебе в сметане, ни гуся с кашей, ни бараньего бока с печенкой, ни пирогов с белугой, ни квасу никакого – ничего!.. Хоть с голоду подыхай. Как тут не пожалеть о матушке-Москве, – чуть не со слезами в голосе закончил он. – А все же будет тебе никнуть-то головой! Пойдем-ка лучше с посланниками город смотреть. Авось свою тоску избудешь…

– И в самом деле, пойдем!

Весь этот день посольство посвятило осмотру Парижа.

Через день они отправились в экипажах осматривать Венский замок, а на обратном пути – Тюильри. Потемкин очень мало говорил о виденном, не желая попасть впросак своим мнением о вещах, которые он мало знал.

После того посетили фабрику гобеленов, где Лебрен показывал и свою мастерскую, в которой он набрасывал сюжеты, особенно нравившиеся в ту эпоху, то есть похождения богов, пасторали, любовные сцены и тому подобное. Потемкин смотрел на рисунки сдержанно; Румянцев целомудренно отворачивался, и лишь один Прокофьич чуть не облизывался, глядя на рискованные сюжеты, причем то и дело подталкивал Яглина.

– Гляди-кось, Романушка, как этот лебедь на женку-то наскочил!.. А этот пастух как девку-то облапил, а мальчонка с крылышками стрелу в них пущает. Ах, греховодники!.. Как хорошо все это они изображают!..

Оттуда посольство направилось в Лувр и между прочим осмотрело королевские кладовые, где хранилась мебель короля, которой французы хотели похвастаться.

Потемкин холодно выслушал эту похвальбу и произнес: «У его величества нашего государя есть много таких же хороших вещей», – и пошел дальше.

Пятнадцатого августа отправились в Версаль, где любовались колоссальным дворцом, выстроенным Людовиком XIV. Русских приводили в восхищение тянувшиеся на громадное расстояние фронтоны дворца с бесчисленными окнами между громадными колоннами и бюстами под высокими мансардными крышами. Всех поразила великолепная лестница, ведшая в залы верхнего этажа. Но более всего привели в восхищение Зеркальная галерея, где Лебрен увековечил деяния Людовика XIV, и сады, где группы деревьев, прямолинейных аллей и дорожек были не чем иным, как продолжением дворца, зеленой архитектурой, подражавшей каменной и дополнявшей ее. Этот сад был созданием гениального Ленотра и послужил образцом для устройства резиденций всех владетельных лиц той эпохи.

«А на конюшнях у короля стоят до тыщ лошадей хороших, и арабских, и перских, и турецких, – записал в своих заметках Румянцев. – А в сараях двести карет золоченых. И тысяча двести слуг, и восемьдесят красивых юношей, все в бархате и шелке, ходят за королем. Роскошь зело изрядная».

На обратном пути из Версаля посольство возвращалось через Сен-Клу, где остановилось в замке герцога Орлеанского и любовалось на фонтаны.

На следующий день посетили французскую Комедию, где труппа квартала Маре дала для них два представления.

Между тем за всеми этими удовольствиями не позабылось и дело. В скором времени Берлиз привез посланнику проект коммерческого регламента, составленного Кольбером и состоявшего из пятнадцати статей. В этом регламенте, после обещаний «союза и соглашения, совершенного единомыслия, братской любви и согласия», могущих в будущем соединить обоих государей и их наследников, говорилось далее об обеспечении купцам обеих стран свободы въезжать и находиться в данном государстве, покупать и продавать, подчиняться общему праву, строить, нанимать, быть судимым консулами своей нации, а также исполнять религиозные обряды по своей вере. При этом Кольбер настаивал, чтобы французские купцы платили половинную, против англичан, пошлину.

– Нам не дано права заключать какие-либо договоры, а о сем надлежит вам послать к нашему государю вашего посланника, – ответил на это Потемкин.

На следующий день к Потемкину, по приглашению Кольбера, явилось много купцов; они стали спрашивать посланников: какой товар можно посылать в Москву и в какой порт. Говорили об Архангельске, что там лед стоит целые полгода.

Потемкин не согласился на провоз водки и табака и указал на белое и красное вино, различные материи и подобное. Относительно же вывоза из Москвы он указал на меха, кожу, сало и пеньку. Купцы ушли, обещав в следующем году прислать в Архангельск корабль.

XV

Два дня тому назад исчез Баптист. Куда он девался – никто этого не знал. Яглин расспрашивал всех в посольстве, но никто не мог ему ничего сообщить.

– Сбежал, должно быть, – сказал Прокофьич. – Чего ему около нас-то околачиваться? Вольный казак он, ну, не понравилось – и ушел.

Это было очень неприятно Яглину. Он привык к солдату, который тоже, как казалось, привязался и к нему. К тому же Баптист своим видом постоянно напоминал Яглину об исчезнувшей прекрасной «гишпанке».

Роман стал ходить с Прокофьичем по парижским кабачкам, надеясь там встретить солдата. Но последнего там не находил. Тогда Яглин махнул на все рукой и с рвением принялся за посольские дела, стараясь усиленной работой заглушить свою тоску.

Двадцатого сентября Берлиз известил Потемкина, что двадцать третьего король даст русскому посольству прощальную аудиенцию и вручит ответное письмо царю, так как на следующий день он уедет в Шамбор.

Потемкин заволновался.

– Как же это так? – воскликнул он. – Да я же ведь просил королевских советников, чтобы они прежде дали мне на просмотр спись[28 - С п и с ь – копия.] с письма. Бог вас знает, что вы там напишете! Быть может, такое, что мне нельзя будет в Москву и глаза показать.

– У нас этого никогда не делается, – ответил Берлиз. – Мы письма отдаем всем посланникам запечатанными и заранее на просмотр не даем.

Потемкин заволновался еще более. В его уме уже вставало представление о «порухе» на великое царево имя, за что его в Москве по головке не погладят.

– Тогда я лучше дам отрубить себе голову, умру с голоду, дам себя разрубить на куски, а к королю вашему на отпуст[29 - О т п у с т – прощальная аудиенция.] не поеду! – в гневе закричал он.

Берлиз встал в тупик перед этой вспышкой гнева.

– Хорошо, я скажу об этом министру, – сказал он и, откланявшись, ушел.

На другой день он принес по поручению Льона латинскую копию письма короля к царю.

Получив в руки этот документ, Потемкин крайне обрадовался. Он поцеловал бумагу и приложил ее к глазам и к голове.

– Подать сюда вина! – распорядился он затем. – Хорошее дело всегда надо весело кончать. – Вино было подано, и Потемкин, разлив его по стаканам, предложил один Берлизу. – За здоровье короля, – возгласил он затем и, выпив вино, ударил о пол стаканом, который разбился вдребезги. – Пусть так разобьются и все враги короля! – воскликнул посланник. – Ну а теперь посмотрим, что там написано. Прочитай-кось, Роман! – обратился он к Яглину.

Молодой человек стал читать и уже с первых слов остановился.

– Ты что же? – спросил посланник.

– Да неладно титло царское поставлено, государь: «царь казанский и астраханский» поставлено после «князя смоленского».

– Как так? Это так нельзя. За это с меня в Посольском приказе спросят.

– Да титла «князя обдорского» нет.