Расплата

– Только новое объяснение, почему они так упорно шли вперед, – за ними гнались японские миноносцы… Что ж вы думаете? Брандеры, что ли, были посланы? Ну-ка зажгите современный миноносец! Японцы, поди, не глупее нас…

– Назначение пароходов, как брандеров, могло быть второстепенным. Главное, очевидно, заградить выход из гавани!

– Безумная затея!..

– Однако американцы пытались же заградить этим способом выход из Сант-Яго?

– Пытались – и неудачно[31 - 3 июня 1898 г., во время испано-американской войны, американцы сделали попытку заблокировать корабли адмирала Серверы в бухте Сантьяго-де-Куба. Для этого они ввели во входной фарватер угольный транспорт «Мерримак» водоизмещением около 7000 т, намереваясь затопить его. Однако огнем испанских береговых батарей транспорт был потоплен не в том месте, которое наметили американцы, и фарватер остался свободным. – Примеч. ред.]!..

Спор прекратился за получением вполне определенного известия, что пароходы несомненно японские. Захватить в плен никого не удалось, так как в последний момент малочисленный экипаж покинул свои суда и на шлюпках, пользуясь темнотой ночи ушел в море, где их ждали миноносцы. Мертвый штиль, отсутствие даже зыби как нельзя лучше благоприятствовали осуществлению такого плана.

Из-за Маячной горы все еще подымались густые клубы дыма, а временами, несмотря на дневной свет, видно было и пламя. С разрешения командира я взял паровой катер и поехал взглянуть.

Затея японцев вовсе не показалась мне такой безумной, какой ее признавали некоторые из сослуживцев на «Ангаре». Брандер, выскочивший на берег под Маячной горой, не дойдя до «Ретвизана» каких-нибудь 100 саженей, был пароходом, на глаз, тысячи в четыре тонн. Если бы эта масса врезалась в искалеченный, полузатонувший броненосец, то вряд ли еще осталась бы надежда на его спасение! Если бы даже таранный удар не произвел непосредственно надлежащего эффекта, то во всяком случае одно соседство, борт о борт, этого гигантского костра представляло огромную опасность даже для современного броненосца с его угольными ямами, запасами всяких горючих материалов, а главное – с его артиллерийскими и минными погребами…

Брандер, как рассказывали, не достиг своей цели единственно благодаря счастливой случайности. Обращенный на него ураган огня и железа не затронул ни одной из жизненных частей. Он шел неуклонно, параллельно берегу Тигрового полуострова, держа курс на середину броненосца, осыпавшего его снарядами, но, почти у цели, какой-то шальной снаряд или осколки его перебили цепочки, поддерживавшие на месте левый якорь… Именно: не сорвали якорь с места, не сбили его, а только «отдали»… Якорь «забрал»; брандер бросился носом влево и выскочил на берег… Уголь, наполнявший его трюмы, был смочен керосином, так что в борьбе с огнем вода оказывалась бесполезной. Приходилось засыпать его землей. Тут и там в толще угля были заложены небольшие мины, частые взрывы которых сильно препятствовали успешному ходу тушения пожара. Не обошлось без жертв. В общем, работали, как на вулкане, потому что под слоем угля могла скрываться и какая-нибудь грандиозная мина, только ждавшая своей очереди…

Далеко на горизонте смутно виднелись силуэты трех миноносцев.

Лихо вышел из гавани и промчался мимо меня «Новик», очевидно, посланный прогнать этих соглядатаев. Я не мог проследить за его действиями, так как был отпущен на самый короткий срок и спешил возвратиться на «Ангару».

В 8 ч 30 мин утра из юго-восточной части горизонта появился отряд легких японских крейсеров – «Читозе», «Касаги», «Такасаго» и «Иосино»[32 - В соответствии с современными правилами названия японских кораблей в русской транскрипции пишутся следующим образом: – броненосцы: «Микаса», «Асахи», «Хацусе», «Сикисима», «Фудзи», «Ясима», «Тин-Эн»; – броненосные крейсеры: «Ивате», «Идзумо», «Якумо», «Адзума», «Асама», «Токива», «Касуга», «Ниссин»; – быстроходные бронепалубные крейсеры (у В. И. Семенова – «собачки»): «Титосе», «Касаги», «Такасаго», «Иосино»; – бронепалубные крейсеры: «Идзуми», «Такатихо», «Нанива», «Акаси», «Сума», «Тийода», «Акицусима», «Нийтака», «Цусима», «Отова»; – старые крейсеры (суда береговой обороны): «Мацесима», «Ицукусима», «Хасидате», «Каймон», «Такао», «Цукуси»; – минные крейсеры (авизо): «Мияко», «Тацута», «Яеяма», «Тихайя». Здесь и далее все названия японских кораблей и географических пунктов сохранены в транскрипции автора.].

С самого начала войны эти четыре крейсера, несшие обязанности передового, разведочного отряда японской эскадры, были окрещены в Артуре прозвищем «собачек». Всякому было известно, что если «собачки» пришли, понюхали и ушли прочь – значит, ожидай скорого появления главных сил.

В тот день это правило еще не было установлено, а потому против «собачек», в поддержку «Новику», были высланы в море «Баян» и «Аскольд».

Однако вскоре же их вернули всех троих, так как следом за «собачками» появился японский флот почти в полном составе…

С того места, где стояла «Ангара» (с ее верхнего мостика), в просвет между Маячной и Золотой горами открывался свободный вид на юго-восточную часть горизонта. Ту именно, откуда обычно появлялись японцы.

Странное, совсем новое, жуткое чувство испытывал я, вглядываясь в силуэты знакомых броненосцев, яснее и яснее вырисовывавшиеся в голубоватой дымке дали…

«Враги!.. Почему?.. Давно ли были друзьями?..» – мелькало в мозгу, и впервые почти бессознательно я чувствовал себя перед той колеблющейся завесой, которая скрывает от нашего умственного взора роковую тайну – смысл войны.

Вот «Асахи»… Командир – Номото. Старый приятель. Если бы сейчас он был здесь, лицом к лицу со мной, разве он не крикнул бы мне со своей знакомой широкой улыбкой: «Здравствуй, дорогой!» Нет! Там, далеко, на горизонте он готовит свою артиллерию, жадно ждет момента, когда флагман позволит открыть огонь, когда его 12-дюймовки бросят смерть и страдание в ряды его недавних друзей… Почему?.. Какая нелепость!..

Резкие звуки боевой тревоги мигом стряхнули очарование, навеянное странными грезами… Словно назло кому-то, словно заглушая чей-то голос, со дна души поднималось страстное желание, почти мольба, чтобы «они» подошли поближе, чтобы и нам, с нашими 120-мм пушками, довелось принять участие в предстоящем бою.

Бой не состоялся, японцы только прошлись в виду Порт-Артура и скрылись на западе.

В предположении, что они ушли на ночь в Печилийский залив, вечером отряд миноносцев[33 - Миноносцы, находившиеся в Порт-Артуре, были разделены на два отряда: 1-й состоял из более крупных, надежных, французской и немецкой постройки, а 2-й – из миноносцев, построенных собственными средствами по типу «Сокола». В смысле активной деятельности рассчитывали исключительно на 1-й отряд, второй же предназначался главным образом для охранной и сторожевой службы. – Примеч. авт.] был послан следом за ними.

В ночь, как только зашла луна (около 1 ч) и вплоть до 4 ч утра японские миноносцы произвели целый ряд атак на «Ретвизан», но безрезультатно. С рассветом 13 февраля вернулись и наши, тоже безрезультатно, если не считать гибели «Внушительного». Им не посчастливилось. Они встретились с неприятелем уже при дневном свете, когда приходилось думать не об атаке, а о том, как бы самим унести ноги. Ведь лозунг «не рисковать, беречь суда» все еще был в силе. «Внушительный» почему-то замешкался и, отрезанный японскими крейсерами от Порт-Артура, бросился в Голубиную бухту, ища спасения.

Оказалось, однако же, что батареи берегового фронта не могли прикрыть его здесь своим огнем от огня японцев, которые не спеша расстреливали его, как на учении. В результате командир затопил свой горящий миноносец, а сам с экипажем благополучно добрался до берега и пешком прибыл в Порт-Артур.

Того же 13 февраля, около 10 ч утра опять появилась в виду Порт-Артура японская эскадра. Опять были высланы в море «Баян», «Аскольд» и «Новик». Держась в районе действия береговых укреплений, они завязали перестрелку, в которой приняли участие Электрической утес и одна из батарей Тигрового полуострова. Вскоре, по неравенству сил, их вернули в гавань. У нас потерь не было. Около часа дня японцы скрылись.

Вечером, ввиду особой предприимчивости, проявлявшейся неприятелем, с судов, обреченных на бездействие (в том числе, конечно, с «Ангары»), свезли десант – всего около 500 человек – на подмогу гарнизону. Надо заметить, что в то время все полевые войска – стрелки и артиллерия – находились в Цзинь-Чжоу, на Нангалине, в Дальнем и на других промежуточных позициях. Предписано было впредь свозить такой десант ежедневно.

За ночь было несколько тревог. Около 11 ч вечера открыли огонь береговые батареи, поддержанные «Ретвизаном». С моря отвечали. Слышался свист снарядов. Отчетливо видели, как один разорвался на южном склоне Золотой горы. Затем около 3,5 ч утра стрелял Электрический утес, а в 4,5 ч – мортирная батарея Золотой горы. В чем было дело? Кто именно подходил? – достоверно узнать не удалось.

Был ли в эти дни наместник в Порт-Артуре или уже отбыл в Мукден, – не знаю. В моем дневнике ничего об этом не записано, а так как ни в каких боях или стычках он непосредственного участия никогда не принимал, то на эскадре, кроме начальствующих лиц, никто не интересовался вопросом: где он и что делает?

В течение полутора недель японцев не было видно. Куда они делись? Далеко ли ушли? Скоро ли вернутся?.. Может быть, кое-кому и приходили в голову такие вопросы, но к разрешению их никаких мер не принималось…

– Послали бы нас на разведки!.. мечтала молодежь в кают-компании «Ангары», – ведь кроме этого дела ни на кой черт не годна наша посудина!..

Смелые мечты получили неожиданное разрешение. Приказано было… разоружаться.

«Ввиду решающего значения, которое при отражении японских брандеров всецело принадлежало скорострельной артиллерии броненосца «Ретвизан», чем обнаружился крупный пробел в организации обороны внешнего рейда и входа в гавань, и, принимая во внимание, что, с одной стороны, броненосец при первой возможности будет снят с мели и введен в бассейн, а с другой – что крепость не обладает средствами для усиления защиты входа, каковое признано необходимым, постановлено на обращенных к морю склонах Золотой и Маячной гор построить две батареи, вооружив их 120-мм орудиями с крейсера «Ангара», причем орудия расположить возможно ниже, т. е. ближе к уровню моря, дабы в полной мере использовать преимущества настильности и тем восполнить недостаток высоко расположенных орудий батарей берегового фронта, обладающих значительным мертвым углом, а потому и т. д.»…

Приблизительно так гласило официальное постановление.

С тяжелым сердцем принялись мы за работу…

Батареи строились нашей же командой, под руководством наших же офицеров, которым только давали указания военные инженеры. Изготовление деревянных и металлических частей временных установок орудий происходило частью в порту, частью на месте, средствами порта.

В общем, приходилось довольно трудно. Почти половина команды все время была либо на работах по постройке батарей, либо в десанте. Десант свозился не только на ночь, но иногда оставался на берегу и по суткам. Производились облавы и массовые обыски окрестных китайских деревень. На основании многих данных, главным образом ввиду той уверенности, с которой японцы обходили наши минные заграждения, являлось убеждение, что каждый наш шаг в точности известен неприятелю. Помимо самих китайцев, одинаково ненавидевших всех пришельцев и готовых за деньги служить и нашим, и вашим, в первые же дни войны в среде местного населения было обнаружено немало переодетых японцев. Установилось даже, как правило, при аресте подозрительного субъекта раньше всего дернуть его за косу, которая часто оказывалась привязанной. Но даже подлинность косы не всегда служила доказательством национальности. Выяснилось, что японцы давно готовились к войне. Их агенты издавна посылались в южный Китай (например, в Кантон). Там они отращивали себе косу, выучивались говорить по-китайски, приобретали все обличие кантонца и затем приезжали на Квантун, якобы искать счастье на заработках. В таких случаях пасовал самый опытный и преданный (т. е. хорошо закупленный) сыщик-китаец. Надо было иметь особо музыкальный, тонкий слух, чтобы в северокитайском говоре уловить разницу в акценте настоящего кантонца и японца, много лет прожившего там же. Главной уликой служили необходимые ручные сигнальные фонари с угловым освещением (система вроде французской – «Le ratiere»). Очевидно, в обиходе мирного поселянина или портового рабочего они были совершенно излишними. Шпион-сигнальщик с таким фонарем был почти неуловим. Забившись между каменьями какого-нибудь мыса, он, повернув щель фонаря по известному направлению (конечно, в море), передавал по телеграфной азбуке какие угодно известия незримому во тьме разведчику, а патрули, обходившие берег, могли его обнаружить лишь случайно, наткнувшись на него, да и то врасплох. Ведь стоило ему совсем закрыть свой фонарь, забиться поплотнее между каменьями или в расщелину скалы, и самый бдительный дозор, идущий ночью по незнакомому, усеянному препятствиями берегу, мог пройти вплотную, ничего не подозревая.

О том, что делалось в это время на сухопутном фронте, у нас на эскадре не имелось подробных сведений. Говорили, что спешно вооружаются, достраиваются и даже вновь строятся укрепления, намеченные по плану обороны, из которых к началу военных действий часть оказалась невооруженными, другие – не законченными постройкой, а к сооружению иных и вовсе еще не приступали. Все это было довольно смутное.

Погода стояла переменная. Февраль в Порт-Артуре похож на наш апрель. При ясном небе, штиле или маловетрии южное солнце так припекало, что на верхней палубе ходили, расстегнув тужурки; но стоило задуть доброму норд-осту – и картина резко менялась: появлялись полушубки и валенки. Так, 14 февраля налетела гроза с градом и после нее – мороз 5°; а 20 февраля после южного ветра при +3° Реомюра и дождя – вдруг замела настоящая пурга, навалившая на палубу сугробы снега.

На эскадре, замерзшей в своей неподвижности, господствовало настроение какого-то томительного ожидания?.. Путейцев, пользовавшихся услугами железнодорожного телеграфа, беспрерывно осаждали вопросами: – Где Макаров? Когда приедет Макаров?.. 18 февраля прибыл в Мукден. Остановился на несколько дней для совещаний с наместником.

Это известие вызвало целую бурю.

– Нашел время разговаривать! Еще чего доброго канцелярщину разведут! Начнут решать вопросы, сноситься с Петербургом… Пиши – пропало! – сердились нетерпеливые.

– Этого не заговоришь! Этот не засидится! – возражали более уравновешенные.

На «Ангаре» мичмана (должен отдать справедливость, и до того весьма исполнительные) вдруг начали прямо надрываться в исполнении служебных обязанностей. Посылаемые с командой в десант или на постройку батарей, они по суткам не спали, питались чем попало и возвращались бодрые, веселые, готовые снова, хотя бы без отдыха, взяться за новую работу. Истинный смысл этого рвения вскоре же обнаружился, когда они, улучив удобный момент, чтобы остаться с глазу на глаз, поодиночке приходили ко мне в каюту и, после нескольких сбивчивых, запутанных фраз, вступлений, высказывали свои мечты уйти с разоруженного транспорта на боевой корабль. Каждый такой разговор неизменно заканчивался словами: – Адмирал вас хорошо знает; весь штаб – знакомый… Перевод мичмана – пустяки… Если я не гожусь – другое дело, но если… Вы сами можете судить… Обидно!.. Война, и вдруг – на транспорте!.. Неужели на боевом корабле не найдется мест?

Милая задорная молодежь! Как глубоко, как сердечно я им сочувствовал в их обиде!..

Глава IV

24 февраля в 8 ч утра командующий флотом Тихого океана, вице-адмирал Макаров, прибыл в Порт-Артур и до принятия дел эскадры от вице-адмирала Старка, находившегося на «Петропавловске», поднял свой флаг на «Аскольде».

Взглядывая на этот флаг, многие из команды снимали фуражки и крестились. Царило какое-то приподнятое, праздничное настроение.

Кессон для «Ретвизана» был закончен постройкой уже несколько дней тому назад, но при подводке его на место оказалось, что он плохо рассчитан, не вполне закрывает пробоину, или вернее – ее ответвления, и, несмотря на работу мощных турбин землесосов, вода в броненосце не убывает. Приходилось при посредстве водолазов разыскать эти щели и, хотя временно, прикрыть их надежными пластырями. Как раз в день приезда вновь назначенного командующего удалось выполнить эту работу. Броненосец всплыл и на буксире портовых пароходов был введен в Западный бассейн, где его поставили на бочки под носом «Ангары», к северу от нее.

– Хорошая примета! – говорили в кают-компании…

– Ишь, ты! Приехал – сейчас и распорядился! Не шутки шутит! Он, брат, сделает! – толковали на баке…