Плата за рай

И уже начало было казаться, что безмерные, невероятные страдания и муки остались позади… Но случилось несчастье.

XVI

Постоянное чувство вины, преследовавшее Афанасия Кирилловича в юрте Арсена Касеновича (особенно при виде Тилека), достигало апогея и стало невыносимым для него. Ранним утром следующего после объяснения дня, тысячекратно извиняясь, плача и ссылаясь на нехорошее самочувствие, он уехал домой.

Тилек, пробыв один день дома, отправился в горы исполнять свой долг и заменить пришедшего на помощь соседа, который смотрел за скотиной, пока Тилек ездил домой. Спустя две недели Арсен Касенович проснулся от приглушенных криков, которые доносились со двора: «Арсен Байке, кырсы-ы-ык[16 - Кырсык – беда, несчастье (кырг.).], кырсы-ы-ык!» К нему бежал, задыхаясь впопыхах, сын односельчанина – мальчишка лет десяти по имени Жолборс[17 - Жолборс – тигр (кырг.). В данном случае – мужское имя.].

Позже выяснилось, что Канат-ата[18 - Ата – отец (кырг.).], дом, которого находился ближе всех к горам, стал встречать разбредшихся тут и там овец, и по клейму признал в них скот Арсена Касеновича. Затем пошел искать чабана, чтобы сообщить ему об овцах. Искал его вдоль одной из речушек, полагая, что в конечном итоге стадо всегда приходит к воде, а чабан идет за стадом. Речка была маленькая, словно ручеек. Спустя некоторое время Канат-ата заметил кровь в воде. Полагая, что рядом волк, он начал осматриваться и увидел у подножья горы, с которой вытекал тот самый ручеек, лежавшую на земле лошадь. Подойдя поближе, заметил лежавшего метрах в пяти от лошади человека, то был Тилек.

Труп лошади был изглодан волками. Кругом была кровь. Углубления в земле от копыт животных из стада были доверху заполнены кровью, так что не видно и дна. Лицо Тилека было частично обглодано, обезображено. Но, несмотря на запекшуюся кровь, Канат-ата признал в лежавшем человеке мальчишку, который не раз помогал ему пересечь ров возле дома, а иной раз и покосить траву на лугах за селом.

Состоялись похороны, и на них присутствовал Афанасий Кириллович как близкий друг Арсена Касеновича. Односельчане, пришедшие проводить Тилека в последний путь, говорили о произошедшем как о несчастном случае. Связь между недавними новостями про сбежавшую невесту и смертью сына была очевидна, но Арсен Касенович, будучи мусульманином, не хотел верить в возможное самоубийство, так как, совершив подобный акт, Тилек обрекал себя на вечное пребывание в аду. У несчастного отца не было сил искать общее между этими событиями. Он был разбит. Он любил своего сына, как и большинство отцов, больше себя самого, большего всего на свете, с первого и до последнего вздоха. Тилек был единственным сыном Арсена Касеновича; на нем его род прервался. Отеческой скорби не было предела. Несмотря на утрату, Арсен Касеинович не позволил себе обвинить своего друга в случившемся.

Афанасий Кириллович, в свою очередь, был сам не свой. Он сидел рядом и не знал, как выразить свои чувства, которые нахлынули на него, будто тайфун. Он не находил слов, чтобы выразить свои искренние соболезнования; он просто заливался слезами. Афанасий Кириллович потерял дочь, а теперь и мальчишку, который в следующем году должен был стать его сыном. Сыном и мужем любимой дочери, которые вместе должны были подарить ему первых внуков. От тянущей боли в груди его рассудок помутился. Ему казалось, что все взоры направлены на него. Что все шепотом обвиняют именно его за смерть Тилека. Что руки его теперь окровавлены, и он, несомненно, повинен в смерти бедного мальчика, еще не начавшего жить. Ему стало казаться, что это он сбросил Тилека со скалы. В таких горьких думах Афанасий Кириллович упал на землю, лицом вниз со скамьи, стоявшей у входа в юрту усопшего, на которой сидели и он, Арсен Касенович, и другие мужчины. У него случился второй и последний удар. Он умер. Его тело для похорон было переправлено друзьями Арсена Касеновича домой. Сам же Арсен Касенович не смог принять участие в похоронной процессии по известным читателю причинам.

Известие о смерти мужа привело Екатерину Сергеевну в окончательное помешательство, и так она и осталась до конца жизни. Убитым горем Антону и Григорию пришлось взять на себя заботу о больной матери. Судьба и злой рок отняли у них право на беззаботную юность. Друг Афанасия Кирилловича и по совместительству бригадир тракторной бригады устроил братьев-близнецов на завод по изготовлению сельскохозяйственных орудий. Доходы от трудовой деятельности были невелики, но их хватало, чтобы заботиться и обеспечивать всем необходимым больную мать. С Екатериной Сергеевной до конца ее несчастной жизни случались эпилептические припадки. Доктор настаивал на круглосуточном уходе за больной. И по просьбе бедных мальчишек, которые остались один на один с жестокостью мира сего, и которые были не готовы к тому, чтобы пережить случившееся большое горе, Алина Сарыгаевна переехала в дом Богдановых, чтобы ухаживать за больной подругой.

Алина Сарыгаевна нашла свое успокоение в мальчишках, в которых затаилась та же обида на судьбу, что и у нее самой. Она прожила в доме Богдановых до самой смерти, а мальчишки Антон и Григорий, став для нее родными, скрасили остаток ее дней. Братья-близнецы, хоть и не называли ее мамой, но любили, как мать, и горько плакали, переживая уже знакомую им боль утраты, когда ее не стало. Ее похоронили как члена семьи Богдановых с почестями и обрядами, рядом с Афанасием Кирилловичем и Екатериной Сергеевной.

Братья-близнецы никогда не простили сестру Валерию. Антон и Григорий после смерти всех близких им людей окончательно замкнулись в себе и, проклиная Бога за его необоснованную жестокость, стали атеистами.

Сын же Алины Сарыгаевны так и не вернулся в родное село.

XVII

В день смерти отца исполнился месяц, как Валерия жила со своим избранником, который – она свято в это верила – в ближайшей перспективе должен был стать ее законным супругом. Проживали они на съёмной однокомнатной квартире в городе Бишкек Кыргызской Республики.

На самом деле Валерия была предана Тилеку до смерти, но расстояние, разделявшее их, было непреодолимым препятствием для ее чувств. А ее неуменье управлять раскрывшимися, словно цветок, женскими инстинктами, неуменье распознать мнимых ценителей стало ее злым роком. Ее красота, как и любая другая неземная красота, была проклята. Она притягивала жадных стервятников, желанием которых являлось лишь оторвать лепесток от цветущего дива, но не взрастить, не поливать, не удобрять, не ухаживать и не любоваться.

Валерия, как это обычно бывает с молодежью, живущей по всевозможным правилам, ограничивающим свободу, ощутила в себе жажду большего. Ей казалось, что, оставшись в селе, в скудных условиях существования, со своей семьей, придерживающейся строгой морали, среди передовиков труда – людей, не имеющих право на ошибку, она обречена на заурядную жизнь. А она хотела романтики, хотела быть принцессой на балах, каждый день в новых одеяниях, в сиянии свиты, восторженных подруг и поклонников. Хотела восхищенных ее красотою взглядов, хотела покорять сердца и высочайшие людские вершины мира. Валерия желала сверкнуть в небе яркою звездою и осветить весь род человеческий своим ослепительным светом.

Но детским мечтам не суждено было сбыться. Валерия захлебнулась в своих грезах и неукротимом желании изведать доселе неизведанное. Она соблазнилась прекрасным будущим, которое искусно, в ярких красках описал ей жадный ворон – Ифрис, ее мнимый будущий супруг, в чьи руки она, не задумываясь, отдала судьбу всего рода Богдановых. Ее вера в воображаемое достигала такой степени, когда люди сами уже жаждут быть обманутыми.

Ифрис, молодой человек двадцати семи лет, приехавший в село Карл Маркс и случайно познакомившийся с Валерией, охотно рассказывал ей именно то, что она хотела услышать.

Ифрис был хорошо слажен, у него были длинные курчавые черные волосы, за которыми он особенно ухаживал и которые производили на молоденьких девушек неотразимый эффект. Этот юноша был баловнем судьбы. На его овальном лице с вытянутым и всегда гладко выбритым подбородком, со сглаженными скулами, с хитрыми бегающими глазками и небольшим, правильной формы, носом можно было разглядеть печать порока. Именно того порока, который настолько глубоко въедается в человека, что становится неотъемлемой частью его существа и проявляется даже в запахе, движениях, манере поведения.

Его родители были невероятно богаты, зарабатывая на жизнь нечестным путем. Они закрывали глаза на мелкие пакости своего чада. Каждый родитель в силу своего развития сам определяет, что подразумевать под «мелкими пакостями» и самостоятельно устанавливает для своего дитя порог, переступив который, оно нарушает внутренние нормы дома. А дом, в котором жил Ифрис, прощал ему употребление наркотиков, воспринимая его страсть как «мелкую пакость».

К слову, отец Ифриса занимался торговлей наркотиками в особо крупных масштабах, но сам никогда эту гадость не употреблял. Когда он узнал о том, что его сын начал принимать наркотики, то взял было его на контроль и даже был полон решимости отучить от вредной привычки. Но дело закончилось лишь запирательством. Отец, уходя травить народ, попросту запирал Ифриса в отдельной комнате на втором этаже дома. Будучи отрезанным от мира, Ифрис стонал от жутких ломок, вызванных привычкой организма к ядовитому веществу. Мать, находившаяся здесь же, в доме, спасаясь от нечеловеческих криков, выбегала во двор, но и там ее настигали вопли, рвущие душу: «Мама, помоги!», «Мама, умоляю!!!»

Бедная мать, не ведая о последствиях своей слабости, желала лишь одного: облегчить муки сына, чтобы ее бедное дитя перестало стонать от боли. И каждый день, поддаваясь материнским инстинктам, обливаясь слезами, бежала с лопатой в гараж, где под крики сына раскапывала и вновь потом закапывала полметра земли, а под ней в деревянном гробу хранился кокаин, предназначенный для оптовой продажи. Посылочка из гроба, которая впоследствии полностью подавит волю Ифриса. Изо дня в день плачущая мать копалась в грязи под сыновьи завывания: «Скорее, мама! Прошу тебя! О! Спаси, прошу тебя скорей!..» Так, не сетуя на судьбу, в бесконечных переживаниях и молитвах за свое чадо, изо дня в день, ни в чем не повинная женщина теряла свое здоровье. Временами мать, судорожно роя землю, впопыхах кричала сыну в ответ: «Бегу, мальчик мой! Бегу, мой родненький!.. Подожди, мой сыночек, мамочка уже идет…»

Болезненные чувства, возникшие из жалости к оступившемуся сыну, заставили отца сдаться. Обычные методы борьбы с зависимостью сына были в данном случае бесполезны. И после нескольких запирательств, ни к чему ни приведших, отец понял, что сделать что-либо бессилен. Оставаясь наедине, он часами напролет размышлял о том, как поступить в сложившейся ситуации, чтобы помочь сыну. Имея большой опыт, отец хорошо знал, как из-за наркозависимости рушатся жизни людей, он видел, на что те готовы пойти ради пакетика с забвением. Бесконечно прокручивая в голове ужасные картины из прошлого, отец пришел к выводу, что лучше будет, если он сам станет давать сыну наркотики, нежели тот самостоятельно будет их добывать, расплачиваясь неизвестно какой монетой. Ради сына отец принес в жертву здравый смысл. Отец не мог вынести ломок сына, так же, как и избавить его от них, поэтому пришлось пожертвовать своими принципами и волей, за что наркоделец себя ненавидел. И несмотря на жесткость в делах, ему не хватало жесткости в личных отношениях внутри семьи, чтобы довести начатое было избавление сына от пагубной зависимости. Отец боялся потерять сына и, разумея, что запреты в конечном итоге приведут к бегству, согласился принять непозволительную слабость сына к наркотикам. Да, отец Ифриса все время сокрушался, что собственными руками убивает ребенка, и проклинал себя за это.

Итак, отец расплачивался собственным сыном за мерзкие свои деяния – непомерная цена за непомерные грехи. Жуткая ирония судьбы заключалась в том, что сгубила его сына отрава, которой он травил людей. Плеть, которой он бил народ, вернувшись, поразила рядом стоявшего сына.

Обретя свободу, Ифрис обзавелся друзьями с соответствующими интересами и наклонностями, которые крайне негативно влияли на юношу. Отца это волновало не менее, чем зависимость сына, и было поставлено условие: свой прожиточный минимум сын будет получать за конкретную оказанную отцу помощь. Отец полагал приблизить сына к своему страшному бизнесу и тем самым увлечь его, оторвать от нынешнего окружения. У Ифриса просто не оставалось иного выхода, кроме как подчиниться. Он даже делал успехи, за которые отец отправил его в село Карл Маркс с крупной партией наркотиков для передачи доверенному лицу – тот распространял их на территории Иссык-Кульской области. Село Карл Маркс было выбрано как наиболее тихое и неприметное место, подходящее для подобного рода операций. Отец не исключал вероятности, что Ифриса разоблачат, но будучи уверенным в успехе, все-таки рискнул.

Говоря по правде, отец не очень-то и волновался за сына. Он верил, что риск оправдан, и упивался мыслью о больших деньгах. В глубине души даже желал того, что Ифрис будет пойман и, возможно, осужден. Он молил Бога об исполнении таких своих желаний, чтобы как-то избавиться от тягостной душевной борьбы. Ощущая вину перед сыном, он сознательно положился на волю случая. Сам перевел сына через все подкупные посты, дал денег для дальнейшего передвижения, связался с доверенным лицом, проинструктировал сына, как действовать, и отправил его в путь-дорогу.

Ифрису неслыханно везло. Его внешний вид не вызывал подозрений, по крайней мере, ему так казалось. Он был одет в черный, хорошо сидящий костюм, белую рубашку, черный галстук и дочиста начищенные туфли. А манера уверенно и даже несколько надменно себя держать, наряду с его бледным – от систематического потребления наркотиков – лицом вызывали у людей хоть и не восхищение, но уважение и желание дистанцироваться, которыми он охотно и весьма умело пользовался. В дополнение ко всему, Ифрис был очень изворотлив на язык. Говоря в сущности полную ересь, он и сам искренне верил в нее. Всегда говорил с воодушевлением, при этом строя тяжелые для восприятия словесные конструкции, тем самым обезоруживая собеседника – у того создавалось впечатление, что он общается с представителем высших кругов, с достопочтенной натурой, которая знает всё больше и лучше. Если у кого-то и возникали какие-либо подозрения, то Ифрис начинал возвышенно беседовать о мире грез, делая несерьезными домыслы о его причастности к преступному миру.

Так он без особых усилий добрался с товаром до села Карл Маркс. Самое опасное – дорога – осталась позади. Первая часть задания отца была выполнена, теперь нужно было лишь дождаться связного. Предполагая, что ожидание займет день, в крайнем случае, два, он снял маленькую уединенную комнатушку в одном из домов, расположенных подле дома Алины Сарыгаевны. По наказу отца на улице он лишний раз не появлялся, а если уж была нужда выйти, то Ифрис держался неприметно.

Пошел четвертый день сидения взаперти, но связной не появлялся. Малое пространство и одуряющее действие очередной дозы наркотика приводили Ифриса в исступление; он сходил с ума. Он чувствовал острую необходимость заняться хоть чем-нибудь – неважно, будь то рисование или убийство человека. Плохо контролируя себя, он вышел на улицу в надежде развеяться и отогнать столь губительные для дела мысли, а заодно и подкрепиться. За все проведенное в этом селе время он обедал в одном и том же буфете и, несмотря на нетрадиционное для здешних мест одеяние, оставался незамеченным. Нельзя сказать, что буфет пользовался популярностью, но посетители в нем встречались, а в то время, когда Ифрис являлся перекусить, в нем вообще оставались лишь сельские пьяницы. Ифрис заключил, что в данное заведение приходят в основном забыться после долгого, изнурительного рабочего дня, и не надеялся найти здесь интересных людей. Но случилось следующее.

В тот роковой день – день встречи Валерии с дьяволом, посеявшим в души Антона и Григория ненависть и злобу, забравшим жизни Афанасия Кирилловича и Екатерины Сергеевны, обрекшим саму Валерию на невыносимые страдания, дом Богдановых встречал гостей – родственников из соседнего села. Людей уважаемых и любимых. Подготовка шла полным ходом. Валерия и Екатерина Сергеевна разрывались от необходимости сделать множество дел. Афанасий Кириллович задерживался на работе. Гришка и Антошка ушли встречать возвращавшуюся с пастбищ скотину и куда-то запропастились. Гости должны были прибыть с минуту на минуту, а тут, как назло, обнаружили, что молоко закончилось. «Ну как встречать гостей без молока? Что люди скажут? Ладно, если бы в городе жили!..» – причитала Екатерина Сергеевна, отправляя дочь на поиски. Сама же осталась доделывать рагу с мясом и картошкой. Валерия, схватив бидон, побежала к соседям. Обежала всю улицу, пока не добралась до буфета. Заскочила в него, впопыхах позвала хозяйку и попросила наполнить посуду дополна.

– Баба Валя, в долг! Ей-богу, очень надо, завтра же отдадим! – просила Валерия.

– Нет, Лера, вы и так уже должны выше баб-Валиной крыши! – отказывалась хозяйка буфета.

– Ну, баба Валя, пожалуйста! Прошу вас, и мать просит… Ведь гостей без молока… –Валерия запнулась.

– Что без молока?! Никак достатком блеснуть хотите?! Вот, мол, смотрите, какие мы и сколько всего у нас!.. – с видимым удовольствием паясничала баба Валя.

– Ничем блеснуть не хотим, да и нечем. Просто уважить гостя душе дорогого, – весьма удивленная столь горячему и необоснованному нападению, оправдывалась Валерия.

– Тьфу! Ты, детонька, себя обманывай, а меня не надо! Тебе бабу Валю не обмануть, знаю я вас, Богдановых, все за статус, за положение в обществе бьетесь, слова людского боитесь, как кнута байского. Чего головой мотаешь? Говоришь, что вы не такие, а сама врешь ведь, что деньги завтра отдашь?! – почти в остервенении кричала баба Валя. – А то, что мне сыну на школьный бал-маскарад – из-за того, что такие, как вы, не отдают деньги, все в долг берут, – пришлось купить в аптеке противогриппозную маску и убедить мальчонку, что это наряд ниндзя?! Ты себе даже представить не можешь, как мой бедный мальчик убеждал одноклассников, что он ниндзя, а те его, бездушные сволочи, «пациентом», «больным», «заразным» дразнили!.. – горько всхлипывала баба Валя.

– Как бы там ни было, не думаю, что нужно так кричать, – встав рядом с Валерией, спокойным властным голосом произнес Ифрис.

– Ишь, раскомандовался! Ты смотри, какой бай нашелся! Видно же, что не суждено тебе на веку своем перенести испытаний, на нашу долю выпавшие. А приведи Господь испытать тяготы, равные нашим, – не выдержишь, и твой байский вой будет слышен на том берегу озера! – изливалась в ненависти баба Валя.

– Вот, возьмите, думаю, этого сполна хватит за бидон молока, – Ифрис протянул три тысячи сомов с мелочью хозяйке, которая, хоть изумилась, но быстро схватила деньги и, почти смеясь от радости, побежала во двор доить корову.

– Могу я спросить, зачем столь прекрасному цветку бегать самой в буфет за молоком, когда кругом ее верные слуги? – обратился Ифрис к Валерии.

– Я… я… гости… – Валерию поразила одежда, уверенность и манера речи Ифриса. Он словно был тем самым мужчиной с однажды увиденной журнальной обложки, о каком она грезила в юности. Рыцарь ее мечты, который ожил и после долгих томительных бессонных ночей пришел воздать ей за ожидание. Пришел за ней, пришел, чтобы выдернуть ее из болота, сделать царевной и забрать на самое высокое облако волшебного неба. Именно поэтому она даже не смогла найти слов, чтобы ответить на комплимент.

– А впрочем, неважно… – видя затруднения Валерии, продолжил молодой человек. И галантно представился: – Ифрис. Кто бы мог подумать, что среди зарослей камышей может взрасти столь дивный, столь удивительный цветок… – Произнося тонко и звучно слова, пристально глядя Валерии в глаза, Ифрис наклонился и поцеловал ей руку.

XVIII

Нельзя сказать, что Ифрис затеял беседу с Валерией из злого умысла. Она прилетела в его огород, словно падающая звезда. Ослепила невиданной доселе красотой.

Валерия была одета в летнее тонкое платьице выше колен, красного цвета, из шифона, окаймленное белой вставкой из бархата. Ее руки, плечи, шея были открыты. Волосы – уложены в маленький узелок на затылке. Тоненькие пальчики время от времени изящно рассекали воздух, когда она жестами сопровождала свои слова, и это говорило о ее эмоциональном состоянии. Кожаные сандалии на ремешках охватывали щиколотки так, чтобы не закрывать стопы.

Ифрис был сражен ее небывалою красотой. Валерия появилась в его жизни, словно провидение, говоря ему: «Вот я, та, ради которой ты вел свое жалкое существование все эти годы. Я пришла, чтобы ты начал жить».

В момент, когда она вошла, громыхая бидоном, Ифрис отправлял в рот кусочек котлеты. Увидев девушку, он невольно отложил котлету обратно на тарелку, но рот закрыть забыл. Ифрис был изумлен. Он не верил своим глазам. Он сравнивал пришелицу с богиней Афродитой, снизошедшей с небес в буфет за молоком – да еще и в долг. Несмотря на потрясение, он ловко воспользовался моментом, когда Валерии потребовалась помощь, и не стал скрывать своего обаяния. Увидев, что Афродита не имеет опыта ведения бесед с мужчинами, сообразив, что она юна, чиста и целомудренна, лицезря ее тело, полное сил, понимая, что она только на восходе и красота ее не достигла своего апогея, он страстно возжелал во чтобы то ни стало овладеть ею единолично и безраздельно навсегда.

Ифрис – завидный жених, под предлогом позднего времени и опасности, которая таится за теменью ночной, напросился проводить Валерию до дома. Несмотря на быстрый темп их ходьбы, учитывая, что Валерия уже изрядно опаздывала, Ифрис умудрился заинтересовать девушку, и следующая их встреча не заставила себя ждать. Встречи по просьбе Ифриса и с согласия Валерии проходили тайно и в таких местах, где никто не мог молодых людей увидеть. Их отношения всего за неделю переросли от невинного любопытства и столь же невинных поцелуев рук до уже откровенных любовных объятий, страстных поцелуев с решительным намерением связать свои жизни.

Ифрис благодарил судьбу за ситуацию, в которой он оказался. Он благодарил за задержку связного и молился, чтобы последний подольше не приезжал. Валерия же искусно скрывала свои чувства и вела себя, с виду как обычно, но внутри у нее горел неистовый огонь, способный сжечь всю высокую мораль и патриархальные ценности, которые с детства были заложены в нее родителями.

Она готова была плюнуть на все ради Ифриса. Она уже любила его больше себя, больше жизни, больше всего на свете и была готова ради него на все. Валерия искренне верила, что к ней пришла та самая желанная и долгожданная настоящая любовь, верила, что чувства не обманывают ее. «Ведь они искренние!» – считала она. Валерия чувствовала, что все, что с ней происходит, – подлинное, и подвергать свое счастье сомнениям грешно. Она хотела отказаться от всего и жить только ради любимого. Фатальная любовь способна убить человека изнутри, его внутренний мир, и превратить его в зверя. Валерия любила Ифриса фатальной любовью… Свободное время, которое Ифрис проводил, не покидая съемной комнаты, и неописуемое чувство восторга породили в нем мысли увезти Валерию к себе в Бишкек. Он был полон решимости по приезду домой заявить членам семьи о намерении вступить в брак с Валерией. Очередная доза наркотика рисовала все в радужных красках, и Ифрис начинал верить в реальность задуманного. Более того, учитывая обстоятельства (он уже знал про сватовство Валерии, про ее суженного, про братские отношения их отцов, про долг, обязывающий во что бы то ни стало стать женой Тилека, про отсутствие выбора у невесты), Ифрис не видел другого выхода, кроме как украсть Валерию по-настоящему.