Днище

Взяли его быстро, и, согнув корпус параллельно полу, надели сзади на руки некрасивые браслеты далеко не ювелирной работы.

– Суки, отпустите, козлы, ай, руки, сволочи, падлы, – убеждал Фисюн своих конвоиров, пока они везли его, минуя отделение милиции, прямиком в место сбора людей с нестандартными взглядами на действительность.

Это было очередное яблоко, правда, не упавшее, а сорванное с дерева второго подъезда дома №12 по улице Безымянной. Этот самый подъезд каждый день покидал Пашка, чтобы зайти за своим лучшим другом Сашкой, проживающим в соседнем подъезде в квартире, которая находилась точно под квартирой Катковых.

Глава 15

Говорят, что в Гондурасе, на берегу какой-то там реки растут такие непроходимые джунгли, что даже змеи обползают их стороной, будучи не в силах пробраться через плотное сплетение ветвей. Все учёные мира считают это место самым непроходимым на земле.

Но если бы хоть один учёный удосужился познакомиться с человеком, которого зовут Григорий Терентьевич Способ, то этот учёный тут же стал бы нобелевским лауреатом в области открытия непроходимостей, если такая вообще существует. Тупость Григория Терентьевича была непроходимей знаменитых джунглей в два с половиной, а то и во все три раза. Но это, как часто бывает, компенсировалось золотыми руками, которые, казалось, делаю всё без ожидания команды, в обычных случаях поступающей от мозга.

Долгое время Григорий Терентьевич был вольной пташкой. Взмахами крылышек перебрасывая себя с место на место, он нигде долго не засиживался, а своего гнезда у него не было очень давно. Лет 20, а точнее 42 года назад, когда Гриша возвращался с завода к жене для того, чтобы жить вместе долго и счастливо, в горе и в радости, в богатстве и как обычно, с ним приключилась история, определившая его будущую биографию.

– О, Гришка, давай к нам, третьим будешь, – предложил ему Михаил, бывший коллега по цеху, ушедший в пожизненный отпуск из-за проблем со здоровьем, которые он ежедневно пытался урегулировать народными методами.

– Да я, ребята, к жене спешу, – попытался Гриша отбиться мелкой картой от Мишиного козыря.

Компаньон же Михаила по недобору компании сидел, безучастно глядя на происходящее. Казалось, его ничто не волнует, хотя должно, так как День Здоровья на сегодня не планировался. Загвоздка же была в сумме денег, с появлением третьего участника мероприятия обещавшей более благородные напитки, чем те, что продаются в аптеке.

– Гриша, дорогой ты мой человек, – не отступал шулер, готовясь достать из загашника козырей столько, сколько того требовала ситуация, – тут же дело пяти минут. По чуть-чуть и по домам. А?

– Дак, это, Нинка-то меня прибьёт, если учует посторонние запахи. У ней нюх, как у овчарки.

– А мы лука возьмём. Репчатого. Можем и зелёного, для витаминов.

– Ну…это…

– Соглашайся, раз-два и дома.

– Да оставь ты его в покое, Мишка, – раздался голос доселе аморфного соглядатая, который числился номером вторым, – он же подкаблучник.

– Кто подкаблучник?! Я?! – Гриша вздохнул, словно последний день женат, и, не желая навсегда расставаться с мужской гордостью в такой прекрасный вечер, сказал:

– Ладно, давайте.

Эти слова можно было впоследствии поместить на камень, установленный на могиле счастливой семейной жизни. А всё из-за закона Ньютона, который затерялся в его мемуарах и его никто не опубликовал, и уж тем более ему не было присвоено порядкового номера. Этот закон гласит: Одна бутылка, выпитая на троих в день получки хотя бы одного из участников, притягивает к себе как минимум ещё две поллитры, с последующей потерей документов и утренним пробуждением в трезвяке. Так и написал Ньютон своей собственной рукой: «в трезвяке».

А уж законы физики, в отличие от юридических, обойти невозможно. Да и сила, с которой тело притягивалось к земле, тоже не дала никому ни малейшего шанса.

Утром, ощущая все четыре угла своей квадратной головы, Гриша Способ рассчитался с формальностями и неуверенно направился на допрос с последующей экзекуцией в оклеенную дешёвыми обоями квартиру.

– Гришенька, родненький мой, вернулся, – встретила его Нина, словно он был солдат, пришедший с фронта живым и невредимым, – Господи, а я всю ночь плакала, думала, может тебя бандиты убили. Или ещё что. Всё, думаю, не увижу больше Гришку своего, любимого, – слёзы оставили на груди Гриши два пятна, как будто это были две медали за отвагу, продолжавшие неуместную аналогию.

–Ну, где ты был? Тебя побили?

– Ох, как побили, Нинка, и руками, и ногами, – в голове мелькнула мысль, что ведь может обойтись и без семейного трибунала, – и документы забрали, и получку всю, гады!

– Ой, надо ж в милицию бежать!

– Да я оттуда только. Приметы описал, пусть ловят козлов. Эх, денег жалко.

– Да чёрт с ними, с деньгами. Главное, живой!

На заводе, где Григорий трудился пять дней в неделю, начальство оказалось не столь любвеобильно и доверчиво. Всю увлекательную историю, рассказанную Способом в лицах, перечеркнуло извещение с места его ночёвки. Там тоже была история, но краткая и правдивая, лишённая романтического налёта. Она так пришлась по душе отделу кадров, что её даже переписали слово в слово в личное дело, стараясь ничего не упустить, и от себя добавив лишь выговор с занесением.

Всё, казалось, может закончиться хорошо, оставив заранее купленный участок на кладбище семейной жизни нетронутым. Но с этого момента жизни Гришу стали избивать и грабить с завидной периодичностью, иногда выгребая всё до копейки и оставляя лишь аромат перегоревшей водки во рту. Естественно, что такой заработок был не по душе Нине, и она сочла неинтересным дальнейшее совместное проживание с Гришей.

И однажды, с помощью проверенной схемы «прекрасный день-замена замков-вещи-форточка», Григорий Терентьевич Способ стал той самой пташкой, порхавшей с ветки на ветку железной дороги целых сорок лет.

Но, видя невдалеке алый закат своей серой жизни, Григорий Терентьевич осел, как накипь оседает в чайнике, в одном небольшом городке. А потом, в силу неутраченных навыков в восстановлении целостности всяких вещей, предметов и даже интерьера, он занял сразу три должности при дворе Ираиды Викторовны Немецкой: гражданского мужа, сожителя и приживальщика.

Финансовая сторона жизни не смущала монументальную во всех отношениях Ираиду Викторовну, ибо она занимала одну из самых востребованных ниш рынка, удовлетворяя спрос дома №12 по улице Безымянной в дешёвом некачественном алкоголе.

Вторая жена никогда не называла Григория Терентьевича Гришенькой, любимым и родненьким. Она говорила или «эй, ты», или «слышь». А, будучи в хорошем настроении, расщедривалась на ласковое «Гришка».

Часто, засыпая на кухонном полу без необходимых спальных принадлежностей, Григорий тихонько плакал от физического оскорбления, нанесенного увесистым кулаком Ираиды его туловищу.

Как-то Гриша выскочил из квартиры, а вернулся через два часа и не смог сказать ни одного слова.

– И откуда ж у тебя деньги появились? – с подозрительным спокойствием спросила Ираида Викторовна.

Григорий только с трудом пожал худыми плечами, как бы говоря: «пути господни неисповедимы». Женщина как гепард метнулась к антресоли и достала оттуда наполовину пустую, или, как говорят оптимисты, наполовину полную трёхлитровую банку.

– Ах ты скотина, сукин сын какой! Ты смотри, вылакал полбанки и домой припхался! Да я тя щас… – она не договорила, потому что заканчивала проникновенную речь деревянная скалка, которая доходчиво и аргументированно объяснила Григорию Терентьевичу всю порочность его поступка.

Такие казусы случались довольно часто, но Способ не желал покидать эту обитель несправедливости, а лишь выплёскивал горечь солёными слезами, впитывающимися в старое пальто, которое скрывало дефекты кухонного пола. Конечно, в силу отсутствия навыков мышления он не мог понять, но каким-то образом осознавал, что отказавшись от крова над головой в свои 67 лет с наступлением холодов окажется там, куда пока отправляться не планировал.

Глава 16

Этой осенью воображаемая старушка Судьба как никогда трясла воображаемое дерево второго подъезда дома №12 по улице Безымянной. Но, чтобы отведать не совсем дозревшие плоды, одного шатания ствола не хватало. И Судьба вспомнила, как маленькой девочкой в саду у своей бабушки, которую звали Вечность, она надевала пластиковую бутылку с отрезанным дном и надрезанным вдоль корпусом на длинную палку, и как легко было этим нехитрым устройством собирать немного кислые, зеленоватые, но сочные яблоки.

Конечно, понимать всё это нужно в переносном смысле. В качестве палки была использована милиция, а в качестве разрезанной бутылки – приказ всем участковым до Нового Года выполнить план по разоблачению и прекращению деятельности людей, выбравших своим хобби самогоноварение.

И Ираида Викторовна Немецкая, которая до этого момента так плотно висела на ветке и пряталась от солнца, дабы не созреть раньше срока, полетела в бутылку с треском, оставив хвостик на дереве.

Ах, как скучны судебные заседания, когда рассматриваемое дело столь банально. То ли дело в Америке с их судами присяжных, когда, опираясь на прецедент, горстка людей может победить Его Величество Закон. Да уж, там по процессу можно было бы написать целый остросюжетный роман, а не скромную главу в замшелом рассказе.

Итак, Америка-матушка. Пышный зал, но в то же время скромно убранный портретами великих людей и цитатами из Библии. Обязательно флаг, кусок ткани, за неуважительное отношение к которому могут отправить в штат Колыма. Обязательно мебель, добротно сделанная, чтоб служить великому делу великой страны не один десяток лет.

Зал постепенно заполняется людьми, среди которых журналисты с радио, телевидения и из газет. Яблоку негде упасть, если такое сравнение будет уместно. Лицом к залу, словно на первом месте пьедестала, судья в мантии, и, может, шапочке. Или без. Обязательный успокоительный молоток по правую руку.

С одной стороны от судьи, не важно, с какой, обвиняемая в самогоноварении Ираида Викторовна. Это благочестивая дама в летах, одета во всё чёрное, как на траур. В комплекте идёт даже чёрная вуаль.

С другой стороны место свидетеля, пока вакантное. Перпендикулярно стоят две скамейки с полит корректным составом присяжных, которые являются последним штрихом, и:

– Дело по обвинению миссис Ираиды Немецкой в фальсификации алкогольной продукции объявляю открытым, – говорит судья, не называя отчества обвиняемой, ибо в Америке это не принято, и подтверждает свои слова подтверждающим молотком.

Некоторые неинтересные моменты можно опустить, но самые яркие нужно описать как можно подробнее.