Ханна, ведьма

– А ты сам-то будешь? – спросил бомж.

– Буду. Я голодный.

– Тогда держи – он протянул мне пакет, и я взял в руки дурманящее пахнущий арабский пирог.

– А глотнуть?

– Нет, спасибо, я не буду. Мне нужно на рассвете уехать.

– Ну и что? – удивился Герой – Глоток виски еще никому в этой жизни не помешал, можешь мне поверить… Поедешь с ветерком!..

Я послушно приложился к бутылке. Сразу стало тепло, хотя раньше я и не чувствовал, что замерз. Кебаб был восхитительным. Уютно трещали ветки в огне. Было потрясающе.

Я вдруг остро почувствовал, насколько волки (да и вообще – животные) свободней и счастливей людей, смотрящих на мир из крошечных окон своих душных комнаток.

Минуту или две мы молчали. Первым заговорил я.

– Спасибо, что подарил мне этот день, Герой. Спасибо за чудо.

– Чудо?!.. – бомж даже оторвался от бутылки, повернув ко мне удивленные глаза – Какое еще на хрен чудо?! Ты меня вообще за кого держишь? За этого…как его…Гарри Поттера?! Чудо… На, глотни, прочисти мозги…

Он протянул мне бутылку, и я послушно сделал большой глоток. Затем, не отрывая глаз от лютующуго в бочке огня, второй…

– Чудо!.. – сердито проворчал Американский Герой – Надо же такое загнуть!.. – он с видимым удовольствием надкусил очередной кебаб.

Мы вообще разговаривали с набитыми ртами, но при этом прекрасно понимали друг друга.

– Я потер тебе пуговку на удачу! На у-да-чу, понял?! А удача и чудо – разные вещи, Стиви – бой. Совершенно разные, не путай…

Я вспомнил об Энни и сердце кольнуло, как будто в него вонзили длинный корявый шип.

– Одной удачей мне не обойтись, Герой. Мне нужно чудо…

– Мало ли что тебе нужно! – покончив с последним кебабом, он придвинул скрипнувший ящик ближе к огню и бросил пакет в бочку – За чудесами – это не ко мне. Да и вообще, держись от них подальше, мой тебе совет! Вот удача – другое дело, она еще никому не мешала… Дай глотнуть…

– Держи – я протянул ему бутылку – А чем чудо хуже удачи?

Американский герой ответил не сразу. Сначала глотнул виски, медленно закрутил бутылку и с удовольствием закурил, достав мятую пачку сигарет.

– Ну, хотя бы тем, что за него всегда приходиться дорого платить… – медленно и задумчиво проговорил он, наконец.

А я вдруг почувствовал, что опьянел, хоть и выпил совсем немного, пару глотков. К тому же, вслед за мыслями об Энни на меня обрушилась целая гора неизвестно как проникших в это лесное укрытие воспоминаний и чувств. Главным из них была обида на мир. Я вдруг остро почувствовал себя ребенком – несправедливо обиженным, брошенным в мир чужих, взрослых, злых и несправедливых людей. И даже не удивился, почувствовав на глазах слезы – в этот миг мне было семь, а не двадцать семь, поэтому плакать было совсем не стыдно.

Американский Герой все так же молча курил, глядя в огонь.

– Почему ты никогда ничего не рассказываешь о себе, Герой? – спросил я, молясь, чтобы он не заметил моих слез.

– А зачем? – не поворачиваясь, отозвался он – Бог и так все знает, а людям хватает своего горя…

– А хочешь, я расскажу тебе свою жизнь? – шмыгнув носом, спросил я.

– Нет, не хочу – вздохнул Герой – Но ты же все равно расскажешь, так что можешь начинать…

И он задумчиво бросил окурок в раскаленную бочку.

* * *

– Я родился в Беннинг Вилле, Оклахома. Сейчас мне самому дико слышать это, но так оно и есть. Самое смешное, что я не чувствовал себя несчастным в этом городке одинаковых домиков и белых заборов. Детство же не знает, что где-то там, за тысячу миль, есть другая жизнь, поэтому радуется тому, что имеет.

Мой отец всю жизнь – от окончания школы и до смерти – проработал дежурным механиком на местной электрической подстанции. Мама каждое утро провожала его на работу, с нежной улыбкой упаковывая большие бутерброды в чистый пластиковый пакет.

Там, в Беннинг Вилле, все знали друг друга и здоровались. Лет до десяти я, как и остальные ребятишки, звал шерифа Пауэлла «дядя Джек». Двери домиков не закрывались. Воскресным утром город вымирал – все были в церкви, даже шериф с помощником, толстый доктор Батлер и обе его помощницы.

Телевизионных каналов, согласно общему единогласному решению, было восемь – как я понимаю теперь, самых скучных и консервативных в Соединенных Штатах Америки.

Компьютерами детям разрешали пользоваться только в школе, во время уроков.

Преступлений в Беннинг Вилле не совершали (я лично не припомню даже ни одной драки, кроме детских потасовок в школе). Никто не изменял мужьям и женам. Никто не переизбирал мэра Дэниэла Саттона, худого человека, который ездил на работу на велосипеде.

На уик – энды на всех лужайках перед домами загорались барбекю, и весь Беннинг Вилль пах жареными колбасками. Четвертое Июля и Рождество каждый год праздновали настолько одинаково, словно боялись допустить загадочную роковую ошибку.

Школьные матчи по баскетболу и спектакли смотрел весь городок (живущие около школы приходили, я помню, со своими стульями, чтобы никому не пришлось стоять).

Все свадьбы и похороны тоже выглядели одинаково. Умирали в Беннинг Вилле только от старости. Женились один раз. Никто ни разу не разводился.

Я не припомню ни одного странного имени. Моего отца звали Джон. Мою мать – Марша. В моем классе было четыре Джонсона, три Джексона, три Брауна и два Райта (включая меня).

Вот каким оно было – место на огромном земном шаре, где дежурный механик Джон Райт и его жена, домохозяйка Марта Райт подарили мне жизнь.

Но как же хорошо я помню день, когда изменился мир! Была пятница. Громко и причудливо просигналив, около нашего дома с визгом затормозила сверкающая машина без крыши. Из нее вышла стройная женщина с копной огненно – рыжих волос на голове, с хрустом потянулась, раскинув руки, и щелчком отбросила прямо на дорогу тонкую черную сигарету с золотым кончиком (я обмер – ни одной курящей женщины я до того дня не видел). Мне очень хотелось убежать, но ноги не слушались, поэтому я так и замер столбом прямо у порога. Джинсы обтягивали ноги незнакомки так сильно, что она казалась голой. Каблуки красных туфель были длинной с карандаш. Огромные черные очки прятали глаза. Ногти были длинными и багрово – красными, под цвет туфель.

Подойдя ко мне, она нагнулась и сдвинула очки на край носа, показав огромные и зеленые, как у сказочной кошки, глаза. Пахло от нее потрясающе.

– Это ты, шкет, Стивен, что ли? – с хрипловатой смешинкой спросила незнакомка – Ешь побольше морковки – телки, они любят высоких, понял?…

Так в моей жизни появилась Энни. Блудная младшая сестра моего отца, позор семьи, скелет в шкафу добропорядочного дома и страшный сон всего Беннинг Вилля. В шестнадцать лет она сбежала из дому, и вернулась только сейчас (ей было 25). Не удивительно, что я о ней ничего не знал! Вернувшаяся от соседки мать едва не упала в обморок, увидев Энни. И уж точно понятия не имела, о чем с ней говорить, пока не вернулся с работы отец, который тоже понятия не имел, о чем с ней говорить.

Но это было не страшно – Энни говорила за троих. Налив себе чуть не полстакана виски и покуривая свои красивые сигаретки, она бодро поведала, что живет в Нью – Йорке, второй раз замужем («его фамилия Родригес, бандит, ясное дело, и ревнивый, как сволочь, но зато бабок у него!!..)

За один вечер я, одиннадцатилетний, услышал в сто раз больше неприличных слов, чем за все предыдущие годы. Прежде, чем бледная, как полотно, мама опомнилась и тихо, с трудом произнесла:

– Стиви, дорогой, иди к себе…

– Да ладно, чего ты, в самом деле, Марша! – звонко возмутилась Энни – Завтра же выходной! Пусть пацан с нами потусуется, ему же интересно!..

Я, конечно же, послушал мать, поднялся, вежливо пожелал всем спокойной ночи, и ушел к себе. Но долго не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок. Я боялся, что отец выгонит свою «неприличную» сестру, и завтра, когда я проснусь, потрясающий инопланетный автомобиль уже не будет сверкать около нашего дома.

Но я ошибся. Скорее всего, отец боялся Энни не меньше меня. По другому, но не меньше.