ни вдовамъ, ни сиротамъ забвенiя.
Радовался царь Огыла на нихъ,
молилъ Бога, чтобъ росли здравые,
чтобъ николи ихъ беда не тронула
да чтобъ слово свое исполнили,
что давали, бляхи целуючи.
И случилась съ врагами тутъ война лихая,
налетели в ночи, побили многихъ,
и скочили царевичи наконь,
за врагами погнались, отбили полонниковъ,
сами врагов въ полонъ взяли, къ возам пригнали,
и съ того часа стали мужать они,
во всемъ царю покорялися, въ силу вошли,
и всякiй разъ враговъ били въ сече крепкой,
другъ за друга летя, какъ голуби,
другъ дружку храня въ бою лихом,
и какъ соколы враговъ когтили,
боронитися не давали имъ,
а людей своихъ защищали саблюкою,
и рубили сплеча, пополамъ къ седлу
врага злого, незадачного.
Вотъ и стал царь Огыла хворать,
сталъ и силы лишаться опрежнiя,
да хотел воза поднять единожды
одной рукой, какъ опреждева,
да не смогъ и двумя изъ ямы вытягнуть,
и селъ наземь, уплакался,
сталъ речи вести, что не може онъ более жити,
надъ народомъ своимъ царевати,
якъ силы давно лишался той,
а и самъ враговъ бить не могъ больше.
И пришли предъ него два сына-царевича,
и сказали так: «Что плачешь, отецъ,
а разве мы не руки твои?
А разве мы не сила твоя страшенная?
А разве ты не глава наша мудрая,
сединами войны убеленная?
И речешь намо, что делати,
такъ и будемъ то делать тебе!»
И всталъ царь Огыла отъ плача своего,
благословилъ сыновей на царствованье,
и сказалъ имъ, чтобъ любили друг друга,
а самъ до воза полезъ, ногу закинулъ,
чтобъ прилечь отдохнуть, и не могъ уже,
и подняли его царевичи, как перушко,
положили на коврецы бархатные,
обложили кругомъ подушками
и сказали: «Теперь сиди, отец нашъ,
на возу своемъ гремячiемъ,
и прави нами, будь главою нашей,