Дом правительства. Сага о русской революции. Книга третья. Под следствием

* * *

Сергей Миронов (Король) вступил в должность начальника УНКВД Западной Сибири в конце декабря 1936 года, через два месяца после назначения Фриновского заместителем Ежова. С ним в Новосибирск приехали Агнесса, ее сестра Елена, племянник Боря (сын Елены) и племянница Агуля (дочь ее брата), которую они с Мироновым удочерили и воспитывали как свою. По воспоминаниям Агнессы, их поселили в бывшей губернаторской резиденции. Первый визит они нанесли секретарю крайкома Роберту Эйхе.

И вот представьте себе. Зима. Сибирь. Мороз сорок градусов, кругом лес – ели, сосны, лиственницы. Глухомань, тайга, и вдруг среди этой стужи и снега в глубине поляны – забор, за ним сверкающий сверху донизу огнями дворец!

Мы поднимаемся по ступеням, нас встречает швейцар, кланяется почтительно, открывает перед нами дверь, и мы с мороза попадаем сразу в южную теплынь. К нам кидаются «подхалимы», то бишь, простите, «обслуга», помогают раздеться, а тепло, тепло, как летом. Огромный, залитый светом вестибюль. Прямо – лестница, покрытая мягким ковром, а справа и слева в горшках на каждой ступени – живые распускающиеся лилии. Такой роскоши я никогда еще не видела! Даже у нас в губернаторском особняке такого не было.

Входим в залу. Стены обтянуты красновато-коричневым шелком, а уж шторы, а стол… Словом, ни в сказке сказать, ни пером описать!

Встречает сам Эйхе – высокий, сухощавый, лицо строгое, про него говорили, что он человек честный и культурный, но вельможа.

Пожал руку Сереже, на меня только взглянул – я была со вкусом, хорошо одета, – взглянул мимоходом, поздоровался, но как-то небрежно. Я сразу это пренебрежение к себе почувствовала, вот до сих пор забыть не могу. В зале стол накрыт, как в царском дворце. Несколько женщин – все «синие чулки», одеты в темное, безо всякой косметики. Эйхе представил нам их, свою жену Елену Евсеевну в строгом, очень хорошо сшитом английском костюме (я уже знала, что она весьма образованная дама, кончила два факультета), а я – в светло-сиреневом платье с золотой искрой, шея, плечи открыты (я всегда считала, что женщина не должна прятать своего тела, а в пределах приличного открывать его – это же красиво!), на высоких каблуках, в меру подкрашена. Бог мой, какое сравнение! В их глазах, конечно, барынька, расфуфыренная пустышка… Я тотчас поняла, почему Эйхе глянул на меня с таким пренебрежением.

Впрочем, за столом он старался быть любезным, протянул мне меню первой, спросил, что я выберу, а я сама не знала, глаза разбегаются. Я и призналась – не знаю… А он говорит мне, как ребенку, упрощая снисходительно, даже ласково:

– А я знаю. Закажите телячьи ножки фрикассе…

За трапезой разговор о том о сем. Общие места: как вам понравилось в Сибири, какова наша зима? Но тут, мол, очень сухо, морозы переносятся легче – всякое такое, что всегда о Сибири говорят.

Потом мужчины ушли в соседнюю комнату играть в бильярд. Миронов – коренастый, плотный, широкий; Эйхе – высокий, сухой, тонкий[132 - Яковенко, Агнесса, http://www.memo.ru/history/agnessa/. Жену Эйхе звали Евгения Евсеевна Рубцова.].

Роберт Эйхе

Через несколько дней Эйхе уехал в инспекционную поездку в Кузбасс. На собрании в Кузнецке новый директор металлургического комбината Константин Бутенко (чья жена недавно отличилась на всесоюзной конференции общественниц) рассказал о «непосредственной помощи товарища Эйхе и соответствующих органов» в разоблачении скрытых врагов. Товарищ Эйхе рассказал о помощи, которую он оказал городским властям Новосибирска.

Когда мы запросили товарищей, которые этим делом должны заниматься, о причинах плохой работы водопровода, нам вначале прислали кучу бумажек с общими объяснениями. Я просил объяснить более обстоятельно. Объяснили раз, объяснили два. Непонятно. Объяснили третий раз. Тоже непонятно. Непонятно потому, что люди во всем видят только общие причины, а не желают как следует вникнуть в дело… Когда поглубже вникли в дело, то оказалось, что на водопроводе окопались заклятые враги[133 - С. Папков, Сталинский террор в Сибири 1928–1941 (Новосибирск: Изд-во Новосибирского отделения РАН, 1997), с. 184–185.].

В колдовской логике поиска козлов отпущения общее и частное меняются местами. Справки о проржавевших трубах и неисправных насосах становятся общими, а предположения о наличии скрытых врагов – частными. По прибытии в Новосибирск Миронов расширил начатую его предшественником (В. М. Курским) операцию против троцкистов и добился нескольких важных признаний. Один бывший красный партизан, которого Миронов и Эйхе допрашивали лично, сознался в том, что он подлец и террорист[134 - Там же, с. 189–191.].

Этого было недостаточно. Начальник секретариата НКВД Яков Дейч регулярно писал Миронову о «блестящих делах», которые центр получает из других областей, и предупреждал о растущем нетерпении Ежова. По словам Агнессы, Миронов «приходил поздно, очень уставал, я стала замечать – нервничает. До того времени он умел скрывать свои переживания, когда они у него на работе случались, а тут что-то в нем стало подтачиваться»[135 - Тепляков, Опричники Сталина, с. 228; Тепляков, Машина террора, с. 477.].

На февральско-мартовском пленуме Миронов, по его воспоминаниям, пожаловался Ежову на большое количество сфабрикованных дел, которые он унаследовал от своего предшественника. Ежов сказал, что «надо иметь нервы покрепче». Тогда же Фриновский сказал Миронову, что Ежов «справедливо недоволен» низкими темпами работы. Вернувшись в Новосибирск, Эйхе и Миронов выступили на партконференции. Эйхе назвал «позором» тот факт, что никто из директоров предприятий не сообщил в НКВД о конкретных случаях вредительства. (Константин Бутенко крикнул с места, что один раз сообщил). Миронов признал, что в годы коллективизации его наркомат нередко подменял частные репрессии общими: «У нас тогда был термин «стричь», и мы «стригли» контрреволюцию; глубокие же корни контрреволюции мы уже и в тот период не вскрыли»[136 - Тепляков, Опричники Сталина, с. 229–230; Тепляков, Машина террора, с. 478; Папков, Сталинский террор в Сибири, с. 203–205.].

Сергей Миронов. Предоставлено Р. Гликман

Западная Сибирь была местом ссылки, а следовательно, вместилищем бывших врагов. Бывшие враги были, по определению, сегодняшними террористами. За весну Миронов вскрыл несколько террористических организаций, в том числе «правотроцкистский заговор» в партаппарате, «военно-фашистский заговор» в Сибирском военном округе, «Русский общевоинский союз» (РОВС) среди «бывших» и подпольные организации «сектантов», красных партизан и ссыльных меньшевиков и эсеров. Некоторых заключенных Миронов допрашивал сам. Один из них, начальник строительства Турксиба Владимир Шатов, хорошо знал Миронова и Агнессу по совместной работе в Казахстане. По рассказу Агнессы: «Однажды привезли каких-то заключенных, и ему доложили, что один из них просит свидания с ним, Мироновым. Миронов приказал – привести. Шатов и вида не подал, что они знакомы. О чем они говорили, Сережа мне не рассказал, но очень потом переживал, не спал, курил, думал, на мои расспросы не поддавался». Шатова обвинили в шпионаже в пользу Японии. Он отказался признать свою вину и в октябре был расстрелян[137 - Тепляков, Опричники Сталина, с. 226–230, 247–248; Тепляков, Машина террора, с. 356–363; Папков, Сталинский террор в Сибири, с. 187–207; Яковенко, Агнесса, http://www.memo.ru/history/agnessa/].

Четырнадцатого мая, за день до начала массовых арестов среди военных, Миронов выступил перед сотрудниками Пятого (особого) отдела своего управления.

Наша задача – очистить армию от всех проходящих по нашим делам. Их будет не 50, возможно, 100–150, а может, и больше… Борьба будет напряженная. У вас будет минимум времени на обед. А когда арестованных будет 50–100 человек, вам придется сидеть день и ночь. В силу этого вам придется забросить все семейное, личное. Окажутся люди, у которых, может быть, нервы не позволят сделать это, здесь будут видны все… Здесь – поле боя. Колебания того или иного сотрудника равносильны измене…

Я уверен, что дело у нас быстро пойдет… У вас, товарищи, начинается настоящая чекистская жизнь[138 - Папков, Сталинский террор в Сибири, с. 196.].

К концу 1937 года число арестованных участников «контрреволюционных формирований в частях СибВО» превысило 1100. У некоторых сотрудников Особого отдела, включая его начальника, сдали нервы. Некоторые следователи были уволены за «моральное разложение» (в основном пьянство); другие арестованы как шпионы и двурушники. Тогда же были разоблачены руководящие работники НКВД, связанные с Ягодой. 6 июня бывший начальник Миронова и организатор его свадьбы, В. А. Балицкий, получил шифровку с заданием арестовать начальника отдела контрразведки ГУГБ НКВД Льва Миронова (Кагана), который возвращался с Дальнего Востока. Через несколько дней Лев Миронов прибыл в Новосибирск. С ним был Балицкий. По воспоминаниям Агнессы:

Он приехал к нам с целой свитой. Все какие-то любезные офицеры, ручки дамам целуют, умеют танцевать превосходно. Сережа устроил для них прием. Зима, а у нас свежие парниковые овощи, из специальных оранжерей Новосибирска. Они все накинулись на эти овощи… ну и фрукты, конечно…

Миронова-гостя посадили на главное место, а он, как увидел нашу Агулю, ей тогда было четыре года, так уж и не смог от нее оторваться. Посадил ее на колени, гладит по голове, шепчет что-то, и она к нему приникла… Странно это мне как-то показалось – не к дамам поухаживать, не к мужчинам – выпить, поговорить, а к ребенку за лаской…

Я потом говорю Сереже:

– А Миронов-то был грустный…

Он встрепенулся, с вызовом:

– Что ты выдумываешь? С чего это ему быть грустным? С таким почетом принимали[139 - Яковенко, Агнесса, http://www.memo.ru/history/agnessa/].

Через несколько дней Балицкий арестовал Льва Миронова и всю его делегацию, посадил в специальный поезд и отправил в Москву. После этого он имел долгий разговор с Эйхе и Сергеем Мироновым (который помогал с инсценировкой). Миронов написал Ежову, что во время этого разговора Балицкий удивлялся аресту начальника киевского военного округа (и одного из сторонников «процентного уничтожения» донских казаков в 1919 году) Ионы Якира и жаловался на повальные аресты. 19 июня Ежов послал Балицкому выдержки из письма Миронова и велел немедленно сдать дела и прибыть в Москву. Балицкий написал Сталину («чувства жалости к врагу нет, сам умело и не раз применял самые острые формы репрессии»), но приказу подчинился и был арестован 7 июля и спустя четыре месяца расстрелян[140 - Там же; Тепляков, Опричники Сталина, с. 233–243; Хаустов, Самуэльсон, Сталин, НКВД и репрессии, с. 127; Петров, Скоркин, сост., Кто руководил НКВД, с. 99–100, 300–301.].

Тем временем Миронов, поощряемый Ежовым и Фриновским, всемерно расширял дело РОВСа. 9 июня он сообщил в Москву, что японские агенты в Монголии вооружают буддистских лам с целью организации восстания в Сибири. 17 июня, через три дня после ареста Льва Миронова, он направил Ежову записку о раскрытии крупного заговора с участием бывших эсеров, белых офицеров «и кадетско-монархических элементов из числа бывших людей и реакционной части профессуры и научных работников». По словам Миронова, террористические ячейки из разных городов Западной Сибири образовали подпольную армию под командованием пражских и харбинских белоэмигрантов и японских дипломатов. Личный состав вербовался из числа ссыльных кулаков. «Если учесть, что на территории Нарымского округа и Кузбасса расселено 280 400 чел. высланного кулачества и находится в административной ссылке 5350 чел. бывших белых офицеров, активных бандитов и карателей, станет ясным, на какой широкой базе была построена повстанческая работа». Своевременные аресты 382 человек привели к разоблачению 1317 членов организации, и не было сомнений, что общее число подлежащих аресту «значительно превысит уже выявленное нами количество участников». Тюрьмы были переполнены, транспортировка заключенных затруднена, а речная связь с Нарымом после сентября невозможна. Единственным решением, по мнению Миронова, было «ускорить присылку выездной сессии военного трибунала» или «предоставить нам право на месте в упрощенном порядке, через спецколлегию краевого суда или спецтройку, вынесение ВМН по эсеровско-ровсовским делам»[141 - Хаустов, Самуэльсон, Сталин, НКВД и репрессии, с. 262–263; Трагедия советской деревни, т. 5, кн. 1 (М.: РОССПЭН, 2004), с. 256–257, 601–602; Хаустов, Самуэльсон, Сталин, НКВД и репрессии, с. 332–335.].

Двадцать второго июня Ежов переправил записку Миронова Сталину и предложил создать в Западно-Сибирском крае «тройки по внесудебному рассмотрению дел по ликвидированным антисоветским повстанческим организациям». Спустя шесть дней Политбюро приняло решение применить высшую меру наказания «в отношении всех активистов повстанческой организации среди высланных кулаков», а для ускоренного рассмотрения дел «создать тройку в составе начальника НКВД по Западной Сибири т. Миронова (председатель), прокурора по Западной Сибири т. Баркова и секретаря Запсибкрайкома т. Эйхе». На следующий день начальник секретариата НКВД Дейч сообщил Миронову о решении Политбюро[142 - Хаустов, Самуэльсон, Сталин, НКВД и репрессии, с. 332; Трагедия советской деревни, т. 5, с. 258.].

Второго июля Политбюро распространило инициативу Миронова на весь Советский Союз (и положило начало Большому террору), утвердив директиву «Об антисоветских элементах». 3 июля она была разослана всем секретарям областных и краевых парторганизаций.

Замечено, что большая часть бывших кулаков и уголовников, высланных одно время из разных областей в северные и сибирские районы, а потом по истечении срока высылки вернувшихся в свои области, – являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений, как в колхозах и совхозах, так и на транспорте и в некоторых отраслях промышленности.

ЦК ВКП(б) предлагает всем секретарям областных и краевых организаций и всем областным, краевым и республиканским представителям НКВД взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки, а остальные менее активные, но все же враждебные элементы были бы переписаны и высланы в районы по указанию НКВД[143 - М. Юнге, Г. Бордюгов, Р. Биннер, Вертикаль большого террора. История операции по приказу НКВД № 00447 (М.: Новый Хронограф, 2008), с. 57.].

В тот же день Ежов направил начальникам областных управлений НКВД директиву «разделить всех учтенных кулаков и уголовников» на две категории – подлежащих расстрелу (№ 1) и подлежащих высылке (№ 2) – и сообщить о результатах к 8 июля. В назначенный день Миронов доложил, что в 110 городах и 20 станциях на его территории учтено 25 960 человек, из них 6642 кулака и 4282 уголовника по первой категории и 8201 и 6835 по второй. «Несмотря на большое количество подлежащих изъятию, – писал он, – оперативно-политическое обеспечение операции в крае нами гарантируется». В рамках подготовки к операции было открыто десять новых тюрем на 9 тысяч человек. (Двумя неделями ранее начальник ГУЛАГа Матвей Берман приказал перевести часть заключенных из тюрем в лагеря; его родственник, начальник Управления НКВД Северной области Борис Бак, предложил очистить тюрьмы посредством «изъятия» врагов народа.) Два дня спустя Миронов попросил у Ежова разрешения распространить действие директивы «не только на кулаков, но и на всех бывших людей и белогвардейски-эсеровский актив»[144 - Юнге, Бордюгов, Биннер, Вертикаль большого террора, с. 58; М. Вылцан, В. Данилов, «Применение ВМН «нами гарантируется», Наука и жизнь (1997, № 9), с. 70; Тепляков, Машина террора, с. 273–274, 347–348; Хаустов, Самуэльсон, Сталин, НКВД и репрессии, с. 265.].

Шестнадцатого июля начальники управлений НКВД были вызваны в Москву. Согласно Миронову, «Ежов дал общую оперативно-политическую директиву, а Фриновский уже в развитие ее прорабатывал с каждым начальником управления оперативный лимит» (то есть задания по первой и второй категории). Миронов впоследствии утверждал, что рассказал Ежову об «очень неубедительных» показаниях о «причастности ряда лиц» и что Ежов ответил: «Посадите их, а потом разберетесь – на кого не будет показаний, потом отсеете… С вашего разрешения могут начальники отделов применять и физические методы воздействия»[145 - Трагедия советской деревни, т. 5, с. 602; Юнге, Бордюгов, Биннер, Вертикаль большого террора, с. 32–33; Хаустов, Самуэльсон, Сталин, НКВД и репрессии, с. 264; Тепляков, Опричники Сталина, с. 253–254.].

Вернувшись в Новосибирск, Миронов провел совещание начальников отделов НКВД Западно-Сибирского края.

Эта операция является государственной тайной со всеми вытекающими отсюда последствиями. Когда я буду вас знакомить с планом по краю в целом, то всякие цифры, о которых вы услышите, по мере возможности должны в вашей голове умереть, а кому удастся, он должен эти цифры из головы выкинуть, кому же это не удастся, он должен совершить над собой насилие и все-таки их из головы выкинуть, потому что малейшее разглашение общей цифры – и виновные в этом пойдут под военный трибунал.

Допрашивать предполагалось не больше двух-трех свидетелей. В очных ставках необходимости не было. Все, что требовалось, – это «собственное признание арестованного» («можно ограничиться одним протоколом»). Конечная цель – «послать на тройку готовый проект постановления тройки». Выбор врагов и решение о расстреле или высылке предоставлялись на усмотрение следователей.

Лимит для первой операции 11 000 человек, то есть вы должны посадить 28 июля 11 000 человек. Ну, посадите 12 000, можно и 13 000 и даже 15 000, я даже вас не оговариваю этим количеством. Можно даже посадить по первой категории 20 000 человек, чтобы в дальнейшем отобрать то, что подходит к первой категории, и то, что из первой должно пойти будет во вторую категорию. На первую категорию лимит дан 10 800 человек. Повторяю, что можно посадить и 20 тыс., но с тем, чтобы из них отобрать то, что представляет наибольший интерес.

Миронов закончил «вопросами техники». Убийство и захоронение большого количества людей требовали серьезной подготовки. Некоторым «оперсекторам» предстояло «привести в исполнение приговора на 1000 человек, а по некоторым – до 2000 человек».

Чем должен быть занят начальник оперсектора, когда он приедет на место? Найти место, где будут приводиться приговора в исполнение, и место, где закапывать трупы. Если это будет в лесу, нужно, чтобы заранее был срезан дерн, и потом этим дерном покрыть это место, с тем чтобы всячески конспирировать место, где приведен приговор в исполнение, потому что эти места могут стать для контриков, для церковников местом религиозного фанатизма[146 - Юнге, Бордюгов, Биннер, Вертикаль большого террора, с. 94–96.].

По словам одного из участников, «это сообщение вызвало шумное одобрение всех присутствовавших, ибо в этом была острая необходимость, т. к. наши органы ничего существенного до этого не сделали из-за вражеского руководства Ягоды и его приспешников». Любое недоумение или растерянность прозвучали бы в кулуарных разговорах, «как это обычно бывает, когда речь идет о чем-либо новом в работе, а таких разговоров не было»[147 - Там же, с. 451.].

* * *

Тридцатого июля Ежов подписал оперативный приказ № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов». С учетом пожеланий областных начальников, в том числе Миронова, в список «контингентов, подлежащих репрессии», были включены бывшие белогвардейцы и члены политических партий, а также «церковники» и «сектантские активисты». Арестованные по первой категории подлежали «немедленному аресту и, по рассмотрении их дел на тройках, – расстрелу»; по второй – заключению в лагеря или тюрьмы на срок от 8 до 10 лет. Тройки формировались по западносибирскому образцу и состояли из начальника НКВД, партсекретаря и прокурора. Самые большие квоты были выделены для Московской области (5 тысяч по первой категории, 30 тысяч по второй) и Западно-Сибирского края (5 тысяч по первой, 12 тысяч по второй). Лагерям НКВД предписывалось расстрелять 10 тысяч человек. Всего аресту подлежали 268 950 человек, из них 75 950 по первой категории. Общее руководство операцией поручалось бывшему семинаристу Михаилу Фриновскому. 8 августа он подписал меморандум в дополнение к приказу № 00447: «Приговора троек объявлять осужденным только второй категории. Первой категории не объявлять. Повторяю – не объявлять»[148 - Там же, с. 98–114, 176, 597.]