Учительница нежная моя

– Ты рассказала ему, что была моей учительницей? Зачем? Он же теперь поймет, что ты здесь неспроста.

– Ничего он не поймет. Для него я "дочка", он меня так и называл все время. Его интересы сейчас – это банька, коньячок, рыбалка, просмотр хоккея. К тому же он человек старой закалки. Ему просто в голову никогда не придет, что между учительницей и учеником может быть что-то такое.

– И что ты ему наплела? Как объяснила, почему ты, учительница, притащилась за сотни километров от своего города в воинскую часть бывшего ученика и теперь самозабвенно моешь здесь полы?

– Сочинила сказку, что меня наняли твои родители, чтобы я присматривала за тобой. Мол, после армии тебе придется поступать в вуз, и лучшего репетитора по русскому им не найти. Поэтому я уволилась из школы и приехала. Увидела вакансию уборщицы в части и устроилась сюда. Как видишь, мне даже не пришлось врать. Ну, почти.

– И он поверил, что ради уроков с каким-то учеником ты бросила школу?

– Ты знаешь, я так убедительно описала ему нашу Коняеву, что он аж зашелся от волнения. Молодец, говорит, дочка, что ушла от этих злыдней, здесь тебя никто не обидит. Представляешь? А потом – бац! – и благословил.

– Как это? – опешил Ярослав.

– Говорит мне: «Этот Молчанов – боец справный, ты тоже добросовестная. Я таких люблю и уважаю». Завтра же, говорит, вывешу приказ, чтобы дважды в неделю ты с ним занималась русским языком. Надо парню готовиться к поступлению в институт? Надо! И пусть только попробует, говорит, не поступить – «высушу!». Так и сказал. Я чуть в обморок не упала. А Сысоев расчувствовался, обнимает меня.

– Обнимает?

– По-дружески, естественно. Выхватил из шкафа бутылку "Белого аиста" и давай наливать. Я протестую, отмахиваюсь. Но без толку, его не переспоришь. Пришлось махнуть пару рюмашек. Хочу улизнуть, говорю, мне еще пол-этажа мыть. Не пускает, конфетки сует. Распалился, раскраснелся, китель стащил. Начал мне жаловаться на начальство, опять стал тыкать пальцем в фотографии своих дочек-внучек. Сидит передо мной в одной майке, почесывается. Тут смотрю: черный угорек у него на плече. Дайте, говорю, я его вам выдавлю. «Дави!» – говорит. С такой, знаешь, решительностью, словно полк в бой отправляет. А мне уже трын-трава, я пьяная. Зашла ему за спину, прицелилась острыми ногтями – и аккуратно так угорь выдернула. А он: "Ух ты, я ничего и не почувствовал". А я еще один угорь заметила, на шее. Цоп – и его долой. Он в экстаз пришел: «Экая ты мастерица!» Давай, говорит, ты будешь ко мне захаживать и угри вытаскивать, а то спасу от них нет. В общем, нашла я еще одну работенку на свою голову.

– Спасительница ты моя, – улыбнулся он, целуя ее в коньячные губы.

Вовне, за пределами ленинской комнаты, внезапно визгнул Кулиев:

– Рота, смирно!

Это означало, что явился кто-то из офицеров. Мышино шурхнули торопливые шаги.

– Где он, Кулиев? – рванулся фальцетный голос Зотова.

– Кто?

– Молчанов!

– В ленинский комнат он.

С перепугу у Кулиева всегда усиливался акцент.

Дверь в ленкомнату нервно рванулась, словно пришпоренная. Капитан влетел в нее – рот ощерен, усы вздёрнуты. Хотел что-то рыкнуть, но поперхнулся, увидев Ирину.

– Что вы здесь делаете?

Непонимающе уставился на неё. На её обтянутые колготками коленки, одна нога заброшена на другую. Сидя боком к парте, она держала на отлете учебник диктантов за 10-й класс и мерно читала текст. Ярослав прилежно писал.

Мельком скосив на капитана свои глубокие красивые глаза, Ирина продолжила диктовку:

Всё спряталось и безмолвствовало, и бездушные предметы, казалось, разделяли зловещее предчувствие. Деревья перестали покачиваться и задевать друг друга сучьями; они выпрямились; только изредка наклонялись верхушками между собою, как будто взаимно предупреждая себя шёпотом о близкой опасности…

Ярослав писал, беззвучно хохоча. Еле сдерживался, чтобы не скорчиться в лютых конвульсиях.

– Что здесь происходит? – прохрипел Зотов.

Ирина вновь подняла на него глаза, теперь насупленные.

– Приказ полковника Сысоева – заниматься с курсантом Молчановым русским языком.

Она воздела листок приказа.

Зотов нехорошо зарозовел, аллергичными пятнами. Подойдя к Ирине, взглянул на приказ. Долго смотрел на него выпуклыми глазами, часто моргая.

– Но гауптвахту никто не отменял, – просипел он.

– Отменял, – улыбнулась Ирина. – Точнее, дезавуировал. Командир части лично. Не верите? Сходите в штаб и проверьте.

– Проверю.

Зотов хлопнул дверью.

Они остались одни. Переглянулись. Отложили учебник и листок с ручкой.

Где-то на улице, далеко за окном, маршировал строй. Глухо и смутно, как во сне, звучал хор шагов, даже монотонное «раз, раз, раз-два-три» какого-то командира звучало убаюкивающее. Где-то в другой стороне бормотал разогреваемый двигатель ЗИЛа, приехавшего в столовую разгружаться.

Ярослав ощущал объемную, упругую свободу. Он отнял у Ирины книгу Гончарова (впрочем, она и не противилась) и легко подхватил первый попавшийся стул, сунул ножкой в дверную ручку.

А дальше – всё. Растворение друг в друге, освобождение от всего ненужного.

Облачно качались над ними круглые плафоны ламп. Колыхались шторы, словно ризы. И даже белый Ленин сделался похож на апостола.

Fructus temporum

7 января (http://days.peoples.ru/0107/) 1990 (http://days.peoples.ru/year/1990/). Закрытие Пизанской башни

Падающая Пизанская башня закрывается для публики, так как ускоренный темп наклона вызывает беспокойство за безопасность ее многочисленных посетителей.

25.

Их жизнь перешла в иное измерение. Бумага, данная командиром части Сысоевым, давала им возможность видеться два раза в неделю. В эти дни после занятий вся рота возвращалась в казарму, а Ярослав оставался в учебном корпусе. Туда приходила подчеркнуто строгая Ирина, и они занимались русским языком. Правда, под надзором кого-то из сержантов. Ирина с Ярославом могли себе позволить разве что тихонько поскрестись ногами.

Но иногда им удавалось остаться наедине, если сержанту надоедало торчать в учебном корпусе, и он линял по своим делам. Тогда Ирина моментально сворачивала занятие, и они с Ярославом неслись к полосе препятствий, к родной яме. Проползали тоннель, врывались в штабную комнату. И тут же набрасывались друг на друга с энергией борцов.

В роте вокруг Ярослава образовался странный вакуум. Вернувшийся с «губы» Игорь его избегал. Он не мог понять, как получилось, что Ярослав не попал туда вместе с ним. Подозревал какой-то подвох. А тут еще и невиданная поблажка Ярославу в виде занятий с учительницей.

Говорить вслух и даже намекать на возможное стукачество Игорь боялся. Но на всякий случай стал обходить Ярослава стороной. Даже про "губу" не хотел говорить. Только после долгих уговоров, глядя куда-то в сторону, рассказал, как их ночью будили и заставляли маршировать босиком. Как он отбивался от лютых дежурных. Нехотя показал зуб со скошенным краем – половину отбили после того, как он отказался отжиматься от пола сразу после завтрака.

– Один парень отжался, так его тут же вывернуло наизнанку пшенкой. Его заставили собирать эту дрянь руками, без тряпки. А потом – снова отжиматься.

После этого Игорь замкнулся. Ярослав начертал на дверце туалета:

Уехал друг мой навсегда,