Убить грешника. Остросюжетная ироническая история

Тимофей попытался сфокусировать взгляд на старике:

– А вы? Кто вы?

Старик медлил с ответом. Он вытащил из кармана халата портсигар. Раскрыл с музыкальным звоном и протянул Тимофею:

– Курите?

– Нет. Спасибо.

– А я с вашего разрешения закурю. Дурная привычка. С шести лет курю и каждую неделю хочу бросить, но «увы» и «ах».

Старик закурил и продолжил:

– Вот вы спрашиваете: «Кто я?» С какого места вам рассказать? С того, как родился? Крестился? Первый раз сел в тюрьму? Вопрос ты задал интересный. Действительно – кто я? Вы меня не знаете, но в определённых узких кругах моя личность широко известна. В данном остроге мы соседствуем. Я рядом с вами в одиночке обитаю. Решил полюбопытствовать и навязаться вам в знакомцы. Знаете ли, не с кем нормальным словом перекинуться. Хочется побеседовать о вещах вечных, без фени. Я ведь, знаете ли, Пушкина люблю. Тютчевым душу тешу. Похохатываю над Аверченко. Народец здешний манерами грубоват. Без надзора могут кучу глупостей натворить и кровью будут умываться. Судить их за это, язык, право слово, не поворачивается. Все они жертвы агитпрома, побитые жизнью.

У Тимофея от удивления вытянулось лицо:

– Что-то новое. Зеки жертвы агитпрома?

– Да, уважаемый. Кстати, как вас звать величать?

– Просто Тимофей. Без отчества.

– Я, Александр Васильевич. Поставлен обществом следить за порядком в этом остроге. Так вот, Тимофей, я образованием не испорчен. Свои университеты я прошёл у хозяина за колючкой. Я достаточно старый человек, чтобы делать выводы из прошлого. Нас, простой народ, силком прогнали по этапу из России в СССР и обратно. По пути на уши навешали столько лапши, что люди перестали верить всем обещаниям грядущего счастья. Чабаны человеческого стада в любые времена жили, как сыр в масле. У маленького человека желание жить хорошо меньше не становится. Ему предлагают потерпеть, ужаться, мол, завтра всем будет счастье. Почти сто лет простых людей водят за нос, обещая шоколадное будущее. По факту бытия простые люди, как были рабочей скотиной, так ею и остаются. Человек не птица, но он тоже хочет вырваться из безнадёги и взлететь в синее небо выше облаков. Он желает счастья не завтра, а сейчас и здесь, но его, как не было сто лет назад, так и не видно. Дурит агитпром головы простым людями душу мутит, обещая удовлетворить все «хотелки» к понедельнику, к пасхе. В крайнем случае на следующий год с госгарантией. Проходят годы, меняются господа-товарищи Обещалкины, обвиняя ушедших во всех российских бедах и, пуще прежнего, обещают подданным лучшую долю. Опять враньё. Спасение утопающих, дело рук самих утопающих. Люди, обманутые агитпромом, в отчаянии сами пытаются поймать золотую рыбку или жар-птицу за хвост. Дорога в острог вымощена разбитыми надеждами. Вас к нам каким ветром занесло? Вы не сиделец? Сразу видно, что в нашей компании случайный человек.

Тимофей успокоился. Седой инвалид в коляске не мог представлять серьёзной угрозы. Наоборот, вызывал расположение и желание общения.

– Александр Васильевич, рад знакомству. Вы правы. Я у вас не по определению суда, а, так сказать, проездом. Не по желанию, а по нужде. Приютите под своё крыло дней на десять?

– Что так скоро? Уверены, беда рассосётся?

– Нет, не уверен, но правило игры вынужден соблюдать.

– Боже! Как перелопатили мир, если человек от беды вынужден прятаться в тюрьме. Простите за стариковское любопытство, что от вас хотят?

– Ничего сверхъестественного. Желают убить. В качестве бонуса получил отсрочку от свидания со смертью на десять суток, в виде добровольного заключения в тюрьме.

Александр Васильевич пыхнул сигаретой. Выпустил разом изо рта и ноздрей клубы дыма. Почесал концом нефритового мундштука козлиную бороду и тихо изрёк:

– Вы находите мужество шутить на краю собственной могилы? Надеюсь, вы понимаете, если не уничтожить заказчика, то вас непременно убьют. Не спасут и тюремные стены. Поверьте моему опыту – ваше спасение в вашей памяти. Никто лучше вас не знает страницы прожитых вами дней. В прошлом вы встречались с заказчиком на ваше убийство. Ваш контакт с ним, причина его радикальных мер.

Тимофей с интересом заглянул в чёрные глаза Александра Васильевича и не смог отвести взгляд. Глаза воровского авторитета, как магнит приковывали к себе внимание, незаметно, на «кошачьих лапах» влезали в душу, и мягко лишали желания сопротивления чужим мыслям. Добрые. Ласковые слова седого старичка сладкой патокой вливались в уши Тимофея. Хотелось от всего сердца обнять дедушку и, взяв его руку, пойти вместе в страну Счастья, где нет ни забот, ни хлопот, где царит мир, любовь и порядок. Остатками критического самосознания Тимофей чётко понял: «Это гипноз. Старик хочет выпотрошить меня, как селёдку. Срочно падаю в обморок и мордой об пол!»

*******

За четыре месяца до описываемых событий…

Кабинет начальника тюрьмы поражал своей аскетичностью. Ничего лишнего. Вся мебель советского производства 50-летней давности с металлическими блямбами инвентарных номеров. Начальственный стол покрыт зелёным сукном с фиолетовыми пятнами чернил. Поверх лежало толстое оргстекло. Под ним приютились в разных местах, иногда налегая друг на друга, белые листочки с чёрными буквами информации. Некоторые из них потеряли свой первоначальный вид и смысл, но хозяин кабинета привык к пожелтевшему виду листков и у него не поднималась рука выбросить их в мусор.

Достопримечательностью кабинета были два десятка венских стульев, сработанных тюремными сидельцами лет 70 назад. Минимум дерева и крепёжных деталей при максимуме умения и любви к делу, явили миру невероятно крепкие, лёгкие и долговечные стулья.

На столе, слева от начальника, стояла настольная деревянная лампа, покрытая воздушной затейливой резьбой. При её включении, в воздухе разливался аромат свежеспиленной сосны. Лампой начальник гордился и при случае упоминал, мол, это единственный подарок от зеков за тридцать лет безупречной службы.

С наружности начальник тюрьмы полковник Ремер Станислав Григорьевич производил впечатление бравого служаки: почти двухметровый рост, строен не по годам, на обличье мужествен и красив. Не речист. Мог выражаться коротко и ясно на трёх языках: По-русски, по фене и по матушке. Аскетизм в своём имидже поддерживал, и сознательно его культивировал, чтобы, Боже упаси, ни у кого не возникло и тени подозрения об использовании им служебного положения в личных целях.

Святее Папы Римского господин полковник не был и стать не мечтал. Он имел свой маленький гешефт от надёжных людей за кое-какие послабления избранным тюремным сидельцам. Серьёзные люди подохли бы от смеха от гешефта Станислава Григорьевича, но больше брать и чаще он опасался. Боялся не суда, а зависти ближних. Она многолика и многохитра на подлости. Многих довела до нар и параши.

Господин полковник тридцать лет почти безупречной службы ждал случая хапнуть быстро, много и сразу скрыться. Слинять от сослуживцев, семьи, друзей и подруг со сменой паспорта, личности и страны проживания.

Ждал, сцепив зубы, глядя на эпидемию воровства среди бывших порядочных граждан, облечённых властью.

Ждал своего шанса разбогатеть и безжалостно душил в себе желание, в компании себе подобных, рвать куски бюджетного пирога. Соотношение аппетита, риска и результата не внушал оптимизма. Полковник с терпением паука-крестовика тридцать лет подкарауливал случай набить мошну под завязку и ещё чуть-чуть в карманы. На текущие расходы.

Фортуна – дамочка слепая и ветреная. Не случилось бы Станиславу Григорьевичу счастья, если бы «Яшка Бычара» не вогнал «Свистуну» заточку в ливер по самое не балуйся. «Яшка» и «Свистун» правильные пацаны. Они на этапе ещё схватились. Конвой с овчарками растащил их, но все понимали: не дай Бог им встретиться на зоне – схватятся до смерти. Причину взаимной ненависти никто достоверно не знал. Поговаривали о карточном долге, о какой-то козырной бабе ангельской красоты, но большинство уверяло, мол, «Свистун» на последнем деле кинул «Яшку Бычару» на лимон зелёных. Бобло при аресте краснопёрые шмонали на три круга. Бесполезно. Если слух в цвет, то «Свистун» заготовил себе неплохую нычку на день торжественного выхода на волю. Не получилось. Сланый пацан «Свистун» словил заточку в ливер, и через четыре часа мучений и бесполезной возни медиков отбыл в страну вечных снов.

Полковник Ремер попытался лично допросить «Свистуна» перед смертью и узнать причину драки с «Яшкой Бычарой», но успеха не имел. Записал бред умирающего «Свистуна» на диктофон и удалился не солоно хлебавши.

«Яшка Бычара» пережил своего врага на сорок восемь часов. Его в карцере запинали до смерти вертухаи.

И не случилось бы никаких сенсаций, не стой за «Яшкой» и «Свистуном» по кодле из отмороженных зеков. На прогулке они бросились друг на друга в яростную и беспощадную поножовщину. Пластались молча. Насмерть.

У молодых вертухаев заиграла романтика в жопе и они кинулись, очертя голову, в кровавую мясорубку озверевших зеков с благородной целью: разнять и образумить разъяренных мужиков.

Двое из пяти бесшабашных вертухаев сразу налетели на зековские ножи и рухнули, не успев сказать «мама» на сыру землю. Троих взяли в заложники. Кровавое побоище, собрав смертельную жатву из двух вертухаев и шестерых зеков, волшебным образом прекратилось. Толпа орущих, матюгающихся зеков с заложниками откатилась в блок «А». По пути разгромили пищеблок, прачечную, подожгли санчасть.

Станислав Григорьевич поднял по тревоге личный состав, усилил охрану периметра для предупреждения попыток побега, доложил по команде в УФСИН о бунте заключённых и рискнул, без оружия, в одиночку, вступить в переговоры с лидерами бунтарей. Зеки мужество начальника тюрьмы оценили. Внимательно и долго слушали, как полковник вяжет словесные кружева и вешает им лапшу на уши.

Наконец до них дошло – полкан тянет время в ожидании прибытия волкодавов спецподразделения УФСИН с бронетехникой, для подавления бунта.

Зеки заткнули фонтан полковничьего красноречия и выкатили свои требования:

Всех ссученных за сутки отправить на этап. Иначе поставим их на ножи.

«Кума» сменить, иначе зарежем заложников.

Вертухаев, замеченных в избиении зеков, привлечь к ответственности и уволить из органов.

Для поддержания порядка требуем смотрящим «Деда Хасана» из Возжаевской зоны Амурской области.

Для людей далёких от нюансов криминальной жизни, требования взбунтовавшихся заключённых, на первый взгляд, не представляли что-то из ряда вон выходящим.

Станислав Григорьевич сразу оценил наглость выдвинутых условий. Тюрьма под руководством полковника, после тяжёлой и долгой борьбы, избавилась от звания «синей», и уголовные авторитеты уже не правили свой бал. Тюрьма стала «красной». В ней в течение 15 лет царили «краснопёрые». Порядки жёсткие. Вертухаи с помощью актива, из числа ссученных, ломали настоящих пацанов с их принципами воровского закона.

«Кум» – начальник оперчасти майор Рыбалко Олег Николаевич – реальный победитель «синих» и торжества «краснопёрых». Без него, без актива, удержать тюрьму в «красной зоне» почти невозможно.

В довершение всех бед – требование этапировать из Возжаевской колонии смотрящим «Деда Хасана». Полковник много слышал о принципиальном старом воровском авторитете. О его знаменитых «тёрках» между зеками и администрацией. Мнение старого вора в законе обсуждению не подлежало, а приговор не обжаловался. Перед ним преклонялись «синие» и уважали «красные», но тюрьма полковника с появлением «Деда Хасана» безусловно обретёт ярко синий цвет.

Всё понятно. Кроме одного: во сколько трупов обойдётся штурм тюрьмы, и кого назначат крайним?