Сказки про Выхухоль. Основано на реальных событиях

Солнце встало совсем высоко и жгло макушку.

Выхоль поднялась, отряхнула зад от травинок, отодрала репейные колючки, которые в зоне доступа оказались, и пошла по тропинке домой.

Потом повернулась и спросила:

– Слушай, а как по-японски «до свидания»?

– Саёнара! Ой, нет, это значит «прощай!» – Рыбка заволновалась и завертелась в воде. – Лучше… лучше говори «цзя мата» – «еще увидимся»!

– А, ну это почти по-китайски – «цзай-цзянь»! У китайцев и взяли, наверное. Ох, уж эти мне японцы. Может, тебе поесть что принести? Риса там какого-нибудь? У нас как раз в сельпо завезли, краснодарский, мягковат, только кашу из него варить, но для сельской местности сойдет. В воде размочишь, что тебе еще надо?

– Спасибо, мне водорослей хватает. В них йода много. И витаминов. Ой, а японского зонтика у вас нет случайно?

Выхухоль и раздумье

Выхухоль любила думать.

Она, собственно, этим и занимала почти все свое время.

Нет, конечно, она ходила за грибами, косила траву, сажала цветы, ела сливы с дерева, качалась в гамаке, воспитывала окружающих в духе добра и терпимости, но главное, она думала.

Если бы ее спросили, о чем она думает, Выхухоль вряд ли бы ответила.

Однако по ночам у нее в скворечнике часто горел свет.

«Думает», – думал Борис, выходя ночью под звездное небо.

Иногда он надевал на лоб фонарик для ночной рыбалки и высвечивал пятном света изумрудно-серебряную лужайку у дома и седые стволы елей.

– Борис! – говорила укоризненно Выхухоль, выходя из скворечника.

Борис поспешно выключал фонарик, восстанавливая природное равновесие, а Выхухоль уходила к себе.

Им было не скучно наедине с собой и своими мыслями – Выхухоли в своем скворечнике, а Борису на росистой траве под звездным небом. Огромным, дырявым.

Борис босиком ходил по щекочущей ступни росе, а потом, нахолодавшись, с удовольствием нырял в теплую постель!

Жалко только, что Выхухоль боялась росы. «Не полезно для шерсти», – говорила она.

Выхухоль и наука

– Борис, наука нам нужна? – спросила Выхухоль.

– Странный вопрос, – ответил Борис.

Дело в том, что Борис Дубов сам был ученым, и еще каким, он занимался ихтиологией, медициной и краеведением, когда-то работал фельдшером на скорой помощи, а потом стал биологом, увлекался историей дворянских усадеб, у него были усы, густая шевелюра, умные глаза и обаятельная усмешка, он многое знал про рыб и людей, про движение жизни в организме, про уловки и ужимки митохондрий, и вообще, стоило его копнуть, как открывались большие научные глубины. При этом смеяться не очень любил. Зато если уж смеялся, то очень заразительно.

– Что ты знаешь о бифуркации, например? – спросила Выхухоль. – Или об уровне многочленов по плоскости?

Борис покривился.

– Я в высшей математике не петрю, – сказал он. – Это слишком специально.

– А вот кто в ней петрит, это хороший человек? – спросила Выхухоль. – И сама ответила: – Думаю, очень хороший. Ведь когда он об этом думает, он не мучает животных, не кричит по ночам под окнами пьяным голосом, не обворовывает дачи, не бросает мусор в лесу, не гоняет жену.

– А если гоняет?

– Тогда это не ученый, – ответила Выхухоль. – Разве это научно – гонять жену, да еще в пьяном виде, да еще наверняка небритым, в рваной рубашке, без ботинок.

– Куда-то ты не туда заехала, – сказал Борис.

– Туда, туда, – сказала Выхухоль. – Люблю науку.

Выхухоль и Гремучая змейка-2

Выхухоль и Борис Дубов часто прогуливались по лесу. В лесу у них была любимая солнечная полянка. Не та, которая подальше, слегка под наклоном, почти у оврага, а другая, в ближнем лесу, небольшая, но тоже круглая, веселая, в орешнике, елках и березах.

Они часто туда ходили – до тех пор, пока на полянке не построил дом местный лесник.

Он отгрохал огромную домину и огородил полянку забором, прямо по самым земляничным местам.

Выхухоль и Борис теперь обходили полянку стороной, стараясь не смотреть на зеленый забор.

И сейчас они направлялись в дальний лес.

Из-за кустов бузины раздалась песня:

– Я в ответ улыбаюсь смущенно,
Опускаю ресницы смущенно,
И молчу я, как будто смущенно,
Ну а сердце от счастья поет…

Слабый голос дрожал и пришептывал.

– Песенка Синеглазки, – сказал Борис. – Слова Энтина, музыка Гладкова.

– Кто это там шепелявит? – удивилась Выхухоль.

Они заглянули за кусты.

На траве за ними лежала Гремучая змейка, она обвилась вокруг высокого мощного мухомора, и, приподнявшись, любовалась своим отражением в лужице воды, скопившейся в углублении красной, с белыми точками, облупившейся по краям шляпки.

– Ах, глаза у Синеглазки… – Она увидела Выхухоль и Бориса и замолкла.

– Пой, красавица, пой, – разрешила Выхухоль.

Гремучая змейка смущенно улыбнулась, этак натянуто, стараясь не трогать правую сторону, но рот все равно приоткрылся и обнаружил отсутствие зуба.