Сказки про Выхухоль. Основано на реальных событиях

– На свалку не повезли, вот у нас и сбросили. Не первый раз.

– На голову бы им сбросить. Где там Борис? В общем, вот что я вам скажу, дорогие товарищи…

– В смысле единочаятели…

– Ну да, дорогие мои товарищи, пора это безобразие прекращать! Будем родину защищать, то есть, тьфу, природу эту. Раз сама не может.

– А как защищать? С насилием? – оживился Мотылек. – Я готов!

– Если надо будет, с насилием. Засаду сделаем. Покажем врагам кулак добра.

– Ладонь будды покажем! – Мотылек подскочил на месте. – Здорово! Чур я первый пойду!

– Не суетись, суета суетная. Мы с Борисом сами управимся. Дело такое… тревожное, ты лучше на стреме постоишь.

– На стреме это бандиты стоят, а я буду вас прикрывать. Вот только… – Шелкопряд озабоченно потер затылок. – Только хорошо бы не сегодня, ладно? Я вечером схожу кое-куда, по срочному делу.

– Куда это? Опять к этой, Бабочке? К Шоколаднице? На пруд? То-то я смотрю, она сегодня раз двадцать к нашей калитке подкатывала, глазки свои строила смазливые…

– Не смазливые, а красивые. – Шелкопряд посмотрел на часы. – Так, в общем, к ужину можете меня не ждать, а завтра давай и устроим эту твою засаду, ладно?

– Ладно. Ты загляни еще к Печнику, у него два мотка веревки есть, толстой, прочной, попроси на время, хорошо?

Из сада пришел Борис с двумя ведрами слив. Сливы были некрупные, зато слаще сахара. Старый сад приносил последние свои урожаи. Яблоки были обычные, хотя и самых разных сортов, а вот сливы удивительные на вкус. На одних плоды созревали черные и мелкие, на других розовые с проседью, но тоже сочные, с сахарной мякотью.

– Вот, смотрите, красота какая, – сказал Борис, – сейчас снова пойду, еще наберу, только кваса попью. А пива нет?

– Не наработал еще на пиво, – сказала Выхухоль. – Завтра в засаду пойдем, готовься.

– Опять? – уныло спросил Борис.

– Что опять? Ты когда еще со мной в засаду ходил?

– Так я с тобой все время как в засаде, – дерзко сказал Борис. – Помнишь зимой, против зайцев?

– Ты тогда из дома даже не высунулся! Спал как убитый.

– Если бы надо было, высунулся бы. Они просто до меня не дошли. Я бы им дал жару, – Борис грозно подкрутил ус, сделал глоток. – Квас опять теплый! Трудно в холодильник поставить?

– Ну да, сами не дошли, – сказала Выхухоль. – Шли, шли, и не дошли, как немцы под Москвой. Ладно, давай готовь снаряжение, на рыбалку сегодня не ходи. Приготовь лопаты, топор. Грабли не забудь.

– А зачем нам в засаде грабли?

– Ты вопросов поменьше задавай, шевелись лучше!

За разговором они не заметили, что Шелкопряд исчез. К ужину тоже не явился. «Ох, уж эта Шоколадница, – подумала Выхухоль. – Вертихвостка, всех задурила, и нашего задурит.»

Мотылек пришел в темноте. Сапожки были по обрез в глине, даже крылья – и те загвазданы. Не заходя внутрь, скинул в прихожей рюкзак, штормовку, юркнул в комнату с печью, чем-то там брякал, звенел и только потом вышел в комнату.

Выхухоль с Борисом пили чай и перебирали сливы. Борис отбирал негодные, с подгнившими бочками, для компостной ямы, а хорошие клал в ивовую корзину.

– Пожрать оставили? – спросил Шелкопряд, потирая ладошки и подсаживаясь к столу. Он сунул в рот кусок колбасы с черным хлебом, схватил пучок зеленого лука и огурец, макнул в соль, с аппетитом захрустел.

– Что за выражения? И не чавкай, сколько раз говорить!

– В Китае если чавкаешь, значит – вкусно, – ответил Мотылек.

– Так это только когда суп ешь или лапшу, знаем, сами с усами, – возразила Выхухоль. – Да не хватай ты холодное, не перебивай аппетит, желудок испортишь! Руки опять не мыл? – Она сходила на кухню и принесла горячую еще сковородку жареной картошки, прихватив железную ручку тряпкой. На жареную картошку в последнее время крепко подсел Мотылек, а Борис так вообще обожал ее с раннего детства («с босоного детства», как он любил говорить).

– Помыл. Ух, роскошь какая! А пахнет как! Борис Леонидыч, не оживить ли нам дружеский вечер горькой настоечкой? – спросил Сяо-цань, потирая лапки.

– А не мал еще? – спросила Выхухоль.

– У нас год за пять идет, – ответил Мотылек.

Борис сходил за настойкой, и, ставя бутылку на стол, заметил на правом крыле Шелкопряда масляное пятно. Взял тряпку, еще теплую от сковородки, принялся деликатно оттирать.

– Солью бы присыпать, – сказал он. – Или залить чем. Не оттирается.

– Да ладно тебе, забей, – отмахнулся Мотылек. – Потом постираем. Ну что, по маленькой?

Они с Борисом выпили. Борис принюхался. Рассмотрел на свет рюмку, понюхал еще, вдохнул поглубже.

– Что-то оружейным маслом отдает, – сказал он. Посмотрел на крылышко Мотылька. Тот хрумкал прожаренными, золотистыми картофельными ломтиками, не обращая ни на что внимания.

– Откуда у нас оружейное? Кстати, подсолнечного надо прикупить. И знаешь что, давай-ка не увлекайся, – Выхухоль взяла бутылку и унесла на кухню в шкафчик. Вернулась с чайником.

– Что я, оружейное масло не отличу? – обиделся Борис. – Я его в армии в оружейке нанюхался, когда ДШК свой в порядок приводил. Да ты сама понюхай!

Борис служил на советско-китайской границе на Дальнем Востоке, на Амуре. Тогда, давно, как раз произошли бои между китайцами и советскими пограничниками на острове Даманский, на реке Уссури, не так уж далеко от участка границы, где служил Борис. Он лежал мартовскими синими ночами в дозоре, в снежном окопе, в меховом полушубке поверх ватника, гимнастерки и греющей душу тельняшки с начесом – подарком друга с Северного флота, в ватных штанах и валенках, меховой шапке с завязанными ушами, в обнимку со своим верным крупнокалиберным пулеметом системы Дегтярева-Шпагина, и изо всех своих юношеских сил стерег рубеж. Трещал, раскалывая ветки и стволы деревьев, запоздалый дальневосточный мороз, впереди в темноте раскинулся пугающий бесчисленным народом Китай, Борису было очень страшно, до дрожи, но он любил Родину с большой буквы. Еще он был крепким и отчаянным, хотя и умным, и однажды на спор с дедом (так назывались старослужащие, которые нередко обижали молодых солдат, а Борис и был тогда молодым, пока не стал со временем дедом) съел на раз банку горчицы, ему чуть не сожгло все кишки, и Борис долго лежал в окружном госпитале в Благовещенске, где ему понравилась симпатичная медсестра, которую звали то ли Раиса, то ли Лариса. Армейскую историю про одномоментное поедание горчицы Борис любил иногда рассказывать. В ней были и геройство и тонкий юмор. В меру тонкий, конечно, потому как в армии не до тонкостей, там все тонкое непременно рвется…

– Что я нюхать должна? Откуда у нас оружейное масло? – прервала его воспоминания Выхухль.

Борис кивнул на крылышко Мотылька. Тот уже поел и, откинувшись на спинку стула, прочищал острые зубки шелковистой нитью.

– Сяо-цань, это что – правда оружейное масло?

– Где? А-а… Да какое там оружейное? – сказал беспечно Шелкопряд. – Просто масло. Или грязь. Где-то капнуло.

– Где капнуло? Ты же с этой, с Шоколадницей крутил?

– Ну, а с кем еще?. Гуляли… э-э-э… цветочки нюхали. Сидели с ней на травке у пруда. А, вспомнил! Помнишь березу двойную? Там, у самого пруда, ну, под которой Борис своих карасей ловит?

– Борис, есть там двойная береза?

– Я к флоре на рыбалке не приглядываюсь, мне на поплавок надо смотреть. Но вроде есть. Справа. Забрасывать мешает ветками своими.

– Вот! – сказал Шелкопряд. – Мы сели, обнялись, а сыро уже, я крылышко свое Шоколаднице и подстелил. А там, наверное, кто-то масло с машины сливал. Под березу.