До встречи не в этом мире

Я долго за ней ухаживал, покупал изысканные лакомства, которые она отвергала. Но потом она уловила во мне настоящую любовь, и угощенье мое приняла. Но есть стала, только когда я отошел достаточно далеко. И вот как-то раз я лежу, не спится, дверь чуть открыта – жарко. Входит Анфиса, вспрыгивает на подушку и ложится вокруг моей головы.

Я говорю Маше:

– Это заколдованная принцесса, прошу у тебя ее руки.

Скорее всего, оно так и было. Принцесса она была… А потом пришла пора уезжать. Я не решился вмешаться в ее судьбу. Мы грустно простились. А она впервые потерлась о мое лицо.

– Ты смотри, не увези ее, гад, – ревновала Маша.

У нее дома Анфиса вела себя независимо и нежностей никому не позволяла. Гладить ее опасались – она тут же уходила, и можно было без руки остаться. Я не увез ее. Слишком она была мне дорога, чтобы вмешаться в ее судьбу.

Ко мне привязывались животные, любили меня. Однажды нас с мамой пригласили в деревню. Хозяйкина дочка выходила замуж за поселкового, и меня пригласили на свадьбу. В поселке я уже прославился тем, что носился на налаженном за литр самогонки дореволюционном мотоцикле и посылал всех недовольных, что было мне особенно свойственно в ту пору. Среди «посланных» был брат жениха, молодой, задиристый парень. И вот на свадьбе он долго «выпрашивал», а потом предложил «отойти». Предвидя подобное развитие событий заранее, я задолго тщательно обследовал место назревавших событий, подобно Суворову. Ну, мы отошли. Я встал спиной к амбару, в котором в огромном ларе хранилась мука. Он ударил меня – сила-то молодецкая – и выломал две доски из амбара.

И тут мне пришла оригинальная мысль. Всегда надо заниматься спортом – когда-нибудь пригодится. Зацепив его железной самбисткой хваткой, я вволок его в амбар и, невзирая на сопротивление, в выходном черном костюме засунул в ларь с мукой и накинул крючок. Сам вернулся к столу и, потупив глазки, стал понемножку выпивать и закусывать. И тут возникла сцена, о которой наверняка пожалел бы Иванов, сотворивший «Явление Христа народу».

Весь белый, с трогательным, обращенным к народу, лицом, наподобие ивановского «Христа», но с обилием упущенных художником деталей, предстал перед гостями несостоявшийся натурщик великой картины. Не припомню, слышал ли я когда такой хохот. На каждой свадьбе случается что-то необычное, но это представление заслуживает войти в историю…

Естественно, со следующего же дня напротив дома, где я жил, стала дежурить бригада типа «скорой помощи» во главе с братом жениха.

По этой оказии я стал носить за поясом топор и всячески любезно зазывал их во двор, притворно обещая выпивку и всяческое угощение. Кто-то из них уже отсидел, поэтому во двор они не заходили, как я их ни умолял, а приглашали меня поболтать на улице, на что я, в свою очередь, не соглашался.

Вскоре мне стало скучно, и я повадился кормить хлебом овец, которые у хозяйки были одна к одной, словно с картины Буше.

И вот однажды я их угощаю, как вдруг кто-то меня сзади как подденет маленькими рожками! Оборачиваюсь – маленькая черная овечка, а на лбу белая звездочка. А в глазах написано: гляди, какая я прелесть, а ты на меня не обращаешь вниманья… С того дня мы подружились и стали вместе гулять по задкам.

В доме с нами жила милая добрая женщина – Капитолина – или просто Капа. У нее была девятилетняя, такая же милая, дочка Наталья и муж Павлик. Трезвый он был спокойный, но, выпив, становился буйным и бросался на жену и дочку.

Во время очередного приступа бешенства я его выбросил в окно вместе с рамой и стеклами, выпрыгнул за ним сам и чуть не до смерти избил.

А наутро предупредил:

– В следующий раз – убью!

Странно, но он как-то затих и особо не докучал. Так к нашим прогулкам присоединилась Наташка. Она была очень робкая, поскольку писалась из-за этого идиота, и очень ласковая. Мы подолгу гуляли, а когда я садился спиной к огромному дереву, Звездочка клала мне головку на одно бедро, Наталья – на другое, и так мы мирно дремали под заканчивавшуюся жару. Они повсюду ходили со мной, как собачки.

Перед отъездом мне хозяйка говорит:

– Забирай Звездочку в Москву. А то и с Наташкой вместе…

Я подумал: «Куда ж я их возьму?» Не взял. Только боль навсегда осталась в сердце, словно заноза. Да светлые воспоминанья.

В период моих скитаний меня занесло во Владивосток, где я познакомился с тестем военкома Находки – Володей и корейцем – Ляном.

У нас созрел план забраться в погранотряд и собрать столько морской капусты, сколько сможет увезти трехтонный грузовик. Выдирать мы ее собирались ясеневыми шестами, для чего нарубили ясеня и изготовили орудия лова. Шест представлял собой мощную ясеневую палку, на конце которой прикручивались намертво похожие на пальцы ясеневые же палки.

В воде ясень размокал, пальцы накручивались на куст – рывок – и куст оторвался. Теперь его в лодку и – на берег, где надо связать листья в сноп и оставить сушить.

Мы обзавелись двумя моторками – в процессе Володя получил прозвище «знаток подвесных моторов и ясеневых шестов» – и отправились в погранотряд, бухту не то Тазгоу, не то Юзгоу – сейчас не вспомнить.

По приезде разбили у берега палатку. Утром я проснулся, вышел. Туман был такой, что носа не было видно. Вдруг – шаги совсем рядом. Я напугался – не видно же. Спрашиваю:

– Кто здесь?

Молчание. А шаги – все ближе. И тут рядом с моим лицом – рыжая золотая лошадиная голова, красоты неописуемой. Я ее приласкал, а она – меня. Любовь с первого взгляда. Лошадь звали Люстра.

Лошадей на заставе было много, но она была не рабочая, какие там требовались, а скаковая. Вася – конюх, ее ненавидел, да и остальные не очень любили. В дозор на ней нельзя, пахать нельзя, возить нельзя. Бесполезное животное. От Васи ей попадало, из-за чего у нас с ним начались мелкие стычки. А я в свободное время ходил с ней гулять вокруг бухты, угощал ее свежеиспеченным хлебом с сахарным песком.

Старый Лян – отец Толи, жаловался:

– Сто-то сахаля стало мало. Сто будем делять – я не знаю…

Что должно случиться – случается. Вася решил возить на Люстре сено. Поиздеваться. Стыдно бы: мужик два метра ростом, в плечах косая сажень. Раз пошел по землянику – наткнулся на матерого уголовника, бежавшего из лагеря. Тот Васю увидел – поднял руки…

Так и пришли на заставу, а Вася веточки землянички сплевывал.

Потешившись, Вася привязал Люстру к дереву и ушел. Овода – размером с полпальца – вмиг прогрызли в ее шкуре дыру и стали жрать ее целой оравой.

Она обезумела, оборвала вожжи, не разбирая дороги, – в овраг. Там телега сломалась и осталась. А Люстра скрылась неизвестно куда. Это я узнал от Васи, который мне сказал на прощанье:

– Найду твою Люстру – заставлю вытаскивать телегу, а заартачится – убью.

– А я тебя убью, – сказал я.

Чтобы лишить Васю возможности глумиться над Люстрой, я вытащил телегу из оврага сам. При этом в голове у меня что-то лопнуло, в ушах возник звон, а изо рта пошла кровь.

Я пошел на берег, опустил голову в воду. Где-то через час боль прошла. И я пошел на заставу. Подойдя к забору, я увидел, как Вася бьет Люстру кордовым ремнем. Не помню, как перемахнул забор, прыгнул на него и в секунду снес все, что было у него на лице. Он отшвырнул меня, как щенка, тогда я колом завинтил ему по ключице, и на этом не собирался останавливаться.

Вася заперся в конюшне, а я стал делать вид, что хочу поджечь. Кричал:

– Спалю тебя, сука, вместе с твоей Ночкой!

Ночка – любимая Васина кобыла. Солдаты меня оттащили. Дело замяли. Вася Люстру больше не трогал, а вскоре демобилизовался. Мы наготовили столько капусты, сколько предполагали. Пришла пора уезжать.

Я простился с Люстрой. Что делать… Мы погрузили капусту в огромный военный грузовик. Попрощались с начальником заставы. И поехали. Люстра бежала за грузовиком до вершины перевала. Я попросил водителя остановиться. Целовал ее, обнимал, говорил нежные слова. И, наконец, произнес:

– Ну не могу я тебя взять с собой и остаться не могу.

Я люблю тебя. Но мы расстаемся…

Она все поняла. Опустила голову и медленно побрела вниз. А я увозил в себе еще одну дыру в сердце, которые нечем было ни залатать, ни зашить.

Но вернусь в Коктебель. Кончилось лето. Я съездил в Харьков к своей симпатии. Надарил ей цветов, драгоценных коктебельских камней и даже понравился ее бабушке…

Вернулся в Москву.

В ту пору я, спасаясь от гебнюков, мечтавших выселить меня из Москвы, «на почте служил ямщиком» – служил ночным сторожем в музее драматурга Островского. Благословенное место! Сколько там было написано стихов – боже мой! Все молоденькие экскурсоводши были в меня влюблены, с одной только я никак не пересекался.

Она, наслышавшись обо мне, решила меня проучить.