До встречи не в этом мире

Мученика – Христа,
Горькая моя ненависть
Лучше наверняка,
Чем прописная стенопись
Русского языка.

Все же, в давние времена, несмотря на опалу, мне везде были рады, всем хотелось послушать, а то и переписать мои крамольные сочинения.

И тогда я отправился за славой, а также на поиски приключений в Мекку советских писателей – Дом творчества «Коктебель».

В Коктебеле я устроился в Дом творчества чинить катер. Мной руководил среднего ранга начальник по фамилии Черненок. Едва мы катер починили, как он пропал. Обвинили, естественно, меня. С какой стороны ни посмотри – это был абсурд.

Я купался, загорал и ждал следователя. Понятно, что никакой следователь не приехал. Через неделю катер нашли у того, с кем я его ремонтировал. Поселили меня в домике, где жила врач – Оксана Петровна Бузук. Она не только всех лечила, но еще и сочиняла песни на стихи разных авторов.

Мелодии немного смахивали одна на другую, но вкус у нее был, и голос. И тексты она подбирала очень хорошие. По вечерам у нее собирались поклонники, и она пела. Я тогда сочинял еще и песни, и исполнял их неплохо, а стихи читал вообще удивительно.

Еще бы: у меня было одно время намерение поступить во МХАТ.

Я усердно готовился, занимался дикцией и сценическим мастерством у прекрасной актрисы Зои Александровны Сахновской… Как-то раз я немного спел, немного почитал – все были ошеломлены.

Меня стали приглашать в приличные писательские дачи, и даже старая графиня Изоргина, вылитая Пиковая дама, прониклась ко мне до такой степени, что угостила однажды обедом, чего не удостаивался ни один из коктебельских мэтров.

Я очень скоро стал знаменит и везде вхож. Директор Дома творчества Николай Васильевич Дегтярев был человеком парадоксальным. Прежде он был секретарем Судакского райкома партии, и на людях вел себя как ортодоксальный коммунист.

Однако жилка свободолюбия у него была. Ему нравились песни Высоцкого. Он даже учинил просмотр запретного тогда фильма, что было весьма рискованно. После катера он мне грязной работы не поручал, да и вообще работой ту ерунду, что я выполнял, назвать было нельзя. Тем не менее, он платил мне зарплату, кормил в рабочей столовой, которая была во сто крат лучше писательской.

Нередко приглашал меня послушать мои стихи, угощал коньяком и относился с явным уважением. У нас сложились настоящие дружеские отношения.

Я стал бывать на даче у писательницы Наталии Лесиной. Мы подружились. Я вписался в коктебельский круг, словно всегда там и был.

Год после Коктебеля прошел в адской работе. Я связал все, что говорил Бродский, со словами Юнны Мориц, к этому добавилось сердечное отношение Булата Окуджавы, поделившегося секретами мастерства, Саши Величанского бескорыстная помощь и многих других. Я трудился над стихами, как галерник.

И результат превзошел все ожидания. Даже КГБ стало посылать по моим стопам своих топтунов. К тому же я сочинил смехотворную повесть про старого чекиста и милиционера, увлекся акварелью и написал серию «Лениниана».

Там Ленин был изображен настолько отталкивающе, что самой невинной была акварелька, где на субботнике рабочие тащат огромное бревно, сгибаясь под его тяжестью, а на бревне, скрестив ножки, сидит Ильич и похабненько улыбается. Хранилась основная масса моей антисоветчины в сейфе моего друга – подполковника МВД, на Житной, с моей бумажкой, что все это я сдаю добровольно, верю исключительно в Советскую власть и впредь отказываюсь от сочинительства и распространения своих, теперь в моих глазах, гнусных измышлений. Только числа там не было. Ручка была…

Едва дождавшись весны, я вернулся в Коктебель. Как прекрасна коктебельская весна! Как прекрасен Коктебель! Как не похож он на себя теперь! Коля Дегтярев тут же принял меня на работу садовником. В мои обязанности входило прохаживаться с огромными ножницами по писательскому парку, и при виде писателей время от времени что-нибудь ими срезать…

Юная Анна Михалкова в окружении свиты дочек Чаковского и иных, увидев меня, спросила:

– Ты кто?

– Не видишь – парикмахер.

– А меня подстрижешь?

– Да.

Ну и слегка подстриг. Мы подружились. Как-то встречаю ее в 35-градусную жару в мохеровом свитере.

– Ты с чего это так вырядилась? – спрашиваю.

– А вчера вышла в трусах – стало холодно, и дождь пошел. Снять-то я его всегда могу, – добавила она лукаво.

И я сочинил песенку:

Трет глаза морской водою
Дом поэтов – Коктебель.
Горы в складках надо мною,
Словно смятая постель.
И счастливою подковой
Солнце пляжное встает —
Только Ане Михалковой
Почему-то не везет.
Если из дому одета
Выйдет в майку и трусы,
То уж точно до обеда
Жди отъявленной грозы.
А когда она степенно
Одевает свитера,
Наступает непременно
Африканская жара.
Всех ошибочных прогнозов
Невозможно сосчитать,
А ведь можно очень просто
О погоде узнавать.
Нужно только к Михалковым
Забежать с утра успеть:
Аньку выспросить толково,
Что ей хочется надеть…

Я написал ноты и подарил песенку ей. Интересно: сохранилась ли она у нее?

Постепенно стали собираться дачники и любители стихов. Приехала и Юнна Петровна со своими друзьями. Как-то она меня пригласила, и я всю ночь читал им на веранде за чаем стихи, а больше пародии, и громкий, яркий, какой уже никогда не будет звучать в нашей стране, смех разносился по спящему писательскому поселку.

Меня повсюду приглашали. Один раз я читал у Гарика Лисициана. Было прохладно, и он накинул на меня свой пиджак.

Поднимаясь, я сказал:

– Вот – возвращаю пиджак великого артиста.

В ответ услышал:

– …Побывавший на великом поэте…

Приехала Лесина. Закружилась параллельная поэтическая карусель. В Коктебель приехал Витя Цой со своей бандой. Они ходили от моря к своему дому, оглушительно распевая песни. Встречал я там и Игоря Талькова. Он, в отличие от Цоя, вел себя очень тихо и скромно, и на людях я его не видел. В Коктебеле мне было на редкость хорошо. Меня все признали. Очаровательные барышни в меня влюблялись, и я сам симпатизировал двоим. К одной – Оле, напоминавшей бабочку махаон, я после ездил в Харьков. А другая – Маша была постоянно с маман, которая не сводила с очаровательной дочери глаз, не отпуская ее ни на минуту. Но однажды, сидя на скамейке возле писательского кафе, я почувствовал, как чья-то ручка меня нежно-нежно гладит по шее, забирается в волосы…

После баловница, как ни в чем не бывало, вышла из-за скамейки, невинно глядя в глаза мамаше, только в глазах сверкали золотистые искорки.

Я часто ездил в Феодосию – прекрасный город, воспетый Александром Грином, боготворившим Крым, и в Солнечную Долину – место фантастических скал. Между прочими похожденьями я помог получить Оксане квартиру, о чем она через пару лет благополучно забыла. Какое-то время я снимал комнату у соседки Оксаны – Марии. У нее была кошка – подросток, совершенно черная. Красоты необыкновенной. Настоящая маленькая пума. Во двор приходили ухаживать за ней большие матерые коты. Анфиса – так звали кошку, налетала на них, как вихрь, сбивала с ног и валяла по двору, так что только пыль клубком по двору завивалась. Я старался с ней подружиться. Но она была очень строгой, и ни с кем не изъявляла желания общаться.