Разорвав, наконец-то, сеть,
я плыву не туда, куда
все. Сверкает кругом «вода».
Этот мир сочинил урод.
Все здесь нужно наоборот
понимать. Но теперь я «пас» —
обойдется кретинский класс,
и стихи, что слагались в знак,
пусть летят кто куда, кто как…
Что добавить к сему? Ни здесь,
ни на небе еще не весь
спектр познанья, что мне смешны
юбилеи и дурней сны.
А уж если и жалко кого – травы
да дегенератской молвы.
И иду я в густой толпе,
как в лесу по глухой тропе,
презирая сверканье звезд,
ненавидя бессилье слез,
лишь свое про себя шепча,
будто гаснущая свеча.
«С неких пор я все чаще…»
И. Бродскому
С неких пор я все чаще
с завидным упрямством куклы,
словно в мусорный ящик,
бросаю в почтовый буквы
USA. Там начинка:
я жду и бросаю снова,
как японец в пачинко,
играю с судьбой на слово.
Лучше я расскажу Вам,
о чем мои письма – это
миражи стеклодува
и метапсихоз поэта,
что дешевле монетки
в подвале кофейни злачной —
промороженный в ветке
пылающий шар прозрачный.
Дальше бредни о грусти,
сравнимой с налетом пыли,
про настенные гусли,
поющие «жили-были»,
про всенощную мессу
в присутствии дамы в черном
по пречистому лесу
на детском окне узорном.
В общем, темы посланья
закланного для Эриний —
«Превращенье дыханья
в поземку» и «Крови в иней»,
до ворсинок продрогший
квартальный отчет за зиму:
«Отношенье издохшей
собаки к теплу и дыму».
В завершенье тирады —
привет от запорошенных,
от церковной ограды
и дома умалишенных,
от рассеянных искр
и служенья холодной лире.
Вот и все, пан Магистр.
До встречи не в этом мире.
Приложения
Жене
Вечер. Картинки по желтым стенкам.
Два букетика незабудок
в сговоре с золотым оттенком
прядок, испытывают рассудок.
Он ли, она ли его целует —
тень поцелуя под облаками.
Больше Вселенной не существует —
только щекотка под языками.
Улица Е. Егоровой. В сонном
воздухе слышится: до свиданья.
Что ж от всех курточек с капюшоном
так перехватывает дыханье?
Что ж обезумевшим пассажиром
против движенья в тоннеле мчится