Письмо потомкам. Дилогия

Архивариус провёл рукой в воздухе около сенсора, и из пола выдвинулась серебристая плита. Рядом же парила клавиатура символов.

Анализатор запроса.

Серафим помог мне разобраться в управлении, а я смотрела на гемму и впервые задумалась.

Что такого было в Стефане, что меня так влекло к нему?

Сначала я думала, что это гормоны. Но факт – влекло бы тогда ко всем, мало—мальски… Но влекло. Взять хотя бы Серафима – в чём-то он красивей моего повара. Лицо более хищное, правильные черты лица. Волосы длиной до колена, чёрные, как у госпожи, сведенные обручами из металла. И самая очаровательная улыбка из мною виденных…

Но нет, ничего. Рядом с ним я ощущала лишь полное спокойствие.

Значит, дело не в гормонах?

Я покраснела, смутилась ещё больше.

– Если что, я буду во Внешнем Зале. Стоит только позвать. – Серафим поклонился и поцеловал по традиции в запястье.

Я ничего не чувствовала. Мне были безразличны его прикосновение, равно как и присутствие. Серафим – замечательный друг.

Я ужаснулась. А что, если я просто влюбилась? Ведь со мной уже случалось такое и не раз. Моё сознание нуждалось в заботе и внимании. Я нуждалась в любви – это был единственный огонь, который поддерживал во мне жизнь.

Но с любовью мне не везло. Так уж сложилось, что все мои немногочисленные избранники рано или поздно умирали. Причём не своей смертью… В Империи бушевали восстания, эпидемии… причин потерям было множество. Но терять их каждый раз было невыносимо больно.

Но не так, как в первый.

А я и забыла, какого цвета твои глаза. Как звучит твой голос. Каковы на вкус твои губы.

Твой запах, мой король… Нет, ты не думай, я верна тебе, как и прежде. Мой мир – только твой, но я так слаба. Одной я быть не могу, тем более в страшном человеческом мире…

Прости меня, что порой я касаюсь других. Но думаю, ты бы понял.

Вынырнув из воспоминаний, я спешно провела рукой по клавиатуре.

Пора начинать мучение.

***

Из библиотеки я выползла поздним вечером. Зеленая, разбитая, но такая умная. Немного тошнило. Слова кружились в голове, сменяя друг друга, и поначалу я даже говорила на их сплаве:

– Дон’т парле, ки стат ёр йа эсер ассистрэ…

Подобной тарабарщиной я пыталась сказать следующее:

– Не говорите мне, что вместо вас мне будут помогать… – и тут же запнулась, понимая, что ужасно устала. Серафим молча, но посмеиваясь, убрал экран жестом, нажав что-то на своём браслете. Затем перенес моё бренное тело на диванчик неподалеку:

– Вы себя так вымотаете, Ульрианна. И в итоге играть будет не с кем.

– Ах, вот оно что! Только ради этого вы меня бережёте? – пыталась прошипеть я, избегая встреч с древними словами.

Серафим подал мне стакан воды. Залпом выпив холодную прозрачную жидкость, я блаженно смотрела в высокий мозаичный потолок. В животе заурчало.

– Вы голодны. Позвольте принести кайер? – и тут же осёкся, испуганно глядя на меня.

– Ни-че-го, Серафимушка… – панибратски исказив его имя, чего геммы не любят, я довольно ухмыльнулась. Отомстила за предложение выпить мне стаканчик свежей крови. Мне вспоминался порой тот милый суп, что заботливо готовили для меня дети. Я по ним скучаю, по моим негодникам. Проказникам, шалопаям…

А мне теперь приходится ковыряться в фолиантах, рыть и забивать свою головку тем, от чего я пыталась избавиться. Чувствовала, что ночью моё сознание разразится встречным кошмаром, разбуженным внутри меня древними языками.

Нужно из последних сил доползти до Януша с Шоаном, выпросить какое-нибудь снотворное.

– Может, на сегодня хватит? – в золотых глазах Серафима было некое подобие жалости, чего я хотела бы избежать.

– Я в порядке. Всё хорошо.

– Как вам архивы? – спросил вежливо он, гордо поджав губы. – Я их все объединил и разбил по группам.

– Очень удобно, но несколько мало. У вас есть основы, но за пятьсот лет всё могло исказиться давно. К примеру, многие слова утратили своё значение, им на смену пришли новые. По идее, империя насаждала новый единый синтетический язык везде. Жадно искореняя изначальную письменность, религию и другие носители ненужных Единому миру языков.

– А как вы тогда узнали и смогли выучить их, если всё уничтожено?

– Люди не все такие… Крупицы собирались и шлифовались, язык переходил от одного потомка к другому. Становился историей. У таких я и училась, хранителей древнего мира. Но у меня было немного времени. За десять лет в Монастыре я многое выучила, но у меня не было самого главного – живого общения с носителем языка.

– Забавно. Уничтожать и затем собирать остатки… Они же единый народ.

– Если бы они были действительно единым, то вас бы, гемм, не было.

Серафим обиженно замолчал. Я не рассчитала силу и значение фразы. Так получилось, что вылетела она на гарами, и оттого звучала не как обычная шутка. Это звучало как пожелание гибели всем геммам.

– Действительно, хорошо, что вам удался Эвалон и мы теперь в одной семье. Ударил бы, не глядя, будучи помоложе. Или перегрыз горло.

– Я это знаю. Извините мне мою бестактность и грубость.

Библиотекарь и не думал оттаивать, слишком глубока и болезненна была фраза. Понимая, что моё присутствие ему неприятно, я отправилась к себе. Серафим крикнул вслед, а его слова разбивались среди древних книг, записей и стен:

– Я сегодня только на вас зол. Завтра, так и быть, прощу!

В ответ я просто улыбнулась.

***

На кухне было тихо, прибрано и пусто. Наверняка, дети уже поужинали и теперь готовятся ко сну. Шифф, насколько мне было известно, разделен был теперь на две части. Мысленно я назвала их «для припадочных» и «для малявок». Девочек изолировали от остальных, завтра-послезавтра к ним присоединится и Андрей, только найду в себе силы совершить ритуал.

Гремя тарелками в холодильной камере, я нашла свой ужин. Овощи и нежное мясо в соусе. Гарнир был сварен отдельно и, наверняка, Стефана тошнило при мысли, что я это ем.

Так и есть, рис стоял отдельно, с приклеенной запиской «Готовь эту дрянь себе сама! Я больше так не могу»

Я рассмеялась, взглянула наконец на часы. Половина десятого, а я ем впервые за день, не считая фруктов за работой. Зевнула, не спеша накрыла на стол. Было немного непривычно быть одной, особенно после шумных выходных. Ну и ладно.

Отломив немного хлеба, я с наслаждением принялась есть.