Позывной «Везунчик»

– Я очередь дал, и тоже пальцем вниз показываю. Он так обалдел, что под очередь эту и попал, пока на меня смотрел.

– А тот, который вас сбил? Вы его тоже в лицо видели?

– Нет, не видел. Он как-то так хитро вывернул, что я и не понял, как подставился. Но, ничего. Умнее в следующий раз буду.

Они ехали уже больше трех часов. Дорога, недавно пустая, стала заполняться небольшими колоннами, штабными машинами, тягачами. Странно, но им даже уступали путь. Видимо этот Генрих Кляйс и в самом деле был большой немецкой шишкой. – Товарищ капитан, горючки часа на полтора – два осталось. Что делать будем? – спросил Алексей.

– Ну как кончиться, так и бросим ласточку. Нельзя на ней дальше. Немцы не дураки. Ты ведь смотрел документы, видел, куда он направлялся. Если бы не приспичило у воды остановиться, давно бы на месте был. Получается, ждут его там. До вечера подождут, а потом тревогу поднимут, искать начнут. Это пока нас не трогают, потому, что не ищут. А начнут, так все машины будут останавливать. Хорошо если хоть час удастся проехать, все не пехом.

Вскоре скорость пришлось сбросить, а затем и вовсе остановиться. Дорогу пересекала группа военнопленных. На них невозможно было смотреть, но он смотрел. Смотрел, несмотря на тупую боль которой наполнилось все в нем. Нужно было запомнить каждого, чтобы потом, вспоминая обветренные, осунувшиеся молодые и старые лица, натруженные руки, полные ненависти глаза понимать за кого он, Алексей Везунов, будет воевать. Кто-то шел, едва волоча ноги, кого-то поддерживали товарищи, но были и те, кто шел четким, ровным шагом. Колонну охраняли автоматчики с собаками, и жуткий лай эхом стлался над дорогой, подгонял колонну. Холодный октябрьский день подходил к концу. Последние скупые лучи заходящего солнца вынырнули из за облаков, осветили военнопленных, а спустя несколько минут все вокруг окутали осенние сумерки. И тут Алексей вдруг понял, что на дороге кроме них со Стрижаком никого нет. Он и не заметил, куда все делись. Всего несколько автоматчиков. И если…

– Товарищ капитан, обратился он к Стрижаку. – А что если…

– Правильно мыслишь, лейтенант. Другого такого случая точно не будет. Выручать мужиков надо. Вид у нас, правда, не тот, но ничего. Думать потом будем, сейчас действовать надо. Но с умом. Останавливаем колонну. Ты говоришь, чтобы позвали старшего. Говоришь, чтобы остальные подошли ближе и …, ну а там как получится.

– А если не позовут?

– Позовут. Немцы народ дисциплинированный. Да и внезапность на нашей стороне. Всех не уложим, но тут уж мужики должны понять, что к чему. Кто жить хочет, сам додумается, что и как делать. Давай лейтенант, кричи, чтобы остановили колонну.

Выйдя из машины Алексей поднял руку и прокричал «S?ule anhalten». Прокричал с той властной ноткой, словно имел на это право. Он и не заметил, как Стрижак вышел из машины и подошел к нему. Успел только удивиться, как уверенно капитан держится. Как ловко вскидывает руку в ненавистном приветствии. Все произошло именно так как они и задумали. Подождав, когда подойдет старший по званию, а за ним и остальные близстоящие конвоиры, они открыли огонь. Толпа пленных, поначалу оторопев, бросилась врассыпную. Но кто-то, завладев оружием, уже стрелял по собакам, по немцам. Основная же масса бросилась в ближайший лесок. Крики людей, лай собак, звуки выстрелов и мат Стрижака слились в одно целое. Стрелять было невозможно, оставшихся в живых конвоиров то и дело закрывали фигуры военнопленных, убитые пленные и конвоиры вперемежку лежали на холодной, мокрой земле. Стало вдруг очень темно. Не помогал и тусклый лунный свет. Казалось, прошла целая вечность, но Алексей понимал, что прошло всего несколько минут. Обернувшись, он начал высматривать капитана, но тут все померкло у него перед глазами. Очнулся он от холода. Мокрые холодные капли стекали за воротник. Связанные руки затекли, распухшие запястья невыносимо болели. Боль в затылке пульсировала, а в глазах плясали разноцветные точки. Он попытался сесть, но чья-то рука грубо вернула его обратно. Ударившись головой о край дерева, он невольно застонал.

– Что фриц, больно? Ну, это мы поправим. Сейчас ты нам все расскажешь, и мы тебя с твоим дружком в расход пустим. Ну, ты все равно не хрена не понимаешь. Так что лежи, фашист, жди утра.

– Какай я тебе фашист? – возмутился Алексей. – Я летчик. И друг мой тоже летчик. Капитан. А одежду эту мы у фрицев забрали. И машину тоже у них.

– Ааа. Да ты мразь по нашему понимаешь. И где вас только гадов учат?!

– Да не гад я! Говорю же, наш я, советский! Летчик я!

Сильный удар по голове и он снова потерял сознание. А очнувшись, понял, что руки не связанны, а сам он лежит на чем-то мягком. Прислушавшись, услышал голос Стрижака и приподнявшись, попытался позвать его.

– Очнулся, герой! Ну, ты уж прости ребят. Они как форму эту увидали, так озверели совсем. Хорошо в расход не пустили, дружок мой вмешался. Тоже с нашего авиаполка. Знакомься, старший лейтенант Михаил Краснов. Мы его похоронили уже, а он жив курилка! Командиром здесь.

– А где мы, товарищ капитан?

– Точно не скажу. Линия фронта здесь с разрывами, немец прет, но и наших окруженцев много, партизанят мужики помаленьку. Сплошной линии нет, значит к своим можем выйти. Можно, конечно, к партизанам податься, но мы летать должны. Ты как считаешь, лейтенант?

– Конечно, должны. А когда мы, ну дальше?

– Как в себя придешь. Ким знатно тебя приложил, отлежаться денек надо.

– Ким?

– Ну да, Ким, – раздался рядом знакомый, но теперь совсем уже с другой интонацией голос. – Ким – значит коммунистический интернационал молодежи. Меня родители назвали так. Ты уж прости, лейтенант. Но как форму эту вижу, зверею прям. Столько всего насмотрелся за эти месяцы, как война началась. На границе я служил. Так со всей заставы нас семеро за один день осталось. Лесами шли. Потом на егерей нарвались. Как патроны кончились, мы врассыпную. Я болотом ушел. Потом вернулся, ребят схоронил. Ну, а потом в плен попал. Бежать пытался, да они собак спустили. Порвали меня чуток. Ну, а потом вы. Так вот и жив пока. А ты сам то откуда? Алексей чуть не ответил «из Москвы», но вовремя вспомнил, что он теперь не Алексей Везунов, а Василий Беглов ответил, – Из Ленинграда я. А ты?

– Во дела! Ну, почти земляк! Из Волхова я. Бывал у нас?

– Один раз. Но давно, пацаном еще. Почти ничего не помню.

– Ничего. После войны приезжай, у меня адрес простой. Ленина 2 квартира тоже 2. Город у нас красивый. Спросишь Кима Кравцова. Меня там все знают. А я к тебе в Ленинград приеду. Бывал я у вас. Красивый город. У меня братан на аккумуляторном заводе работал, может и сейчас там. А ты прям с самого Ленинграда?

– С самого. Детдомовский я. Потом в летной школе учился.

– Ну так живы будем свидимся. А сейчас спи. Я тебя и в самом деле сильно приложил. Прости, думал гадина фашистская.

Ким и Стрижак куда-то отошли, а он остался лежать под огромной раскидистой елкой. На еловой подстилке лежать было удобно, но холодно. И уже к утру он забылся в жарком бреду. Порой он приходил в себя, слышал чьи-то голоса, чувствовал, что несут его. Но потом опять проваливался в жуткий, кровавый сон, в котором опять слышал звуки взрывов, видел горящие вагоны, слышал крики и плач детей. Приходя в себя, он словно издалека слышал чьи-то голоса, а однажды почувствовав прохладную руку у себя на лбу обрадовался, решив, что это рука Тани. Пришел в себя он на третий день. Оглядевшись, понял, что лежит на кровати в чьем-то доме. Деревянные стены, крошечное, почти не пропускающее свет окно, лавка у стены, грубый деревянный стол. Где-то хлопнула дверь. Кто-то вошел в дом, но Алексей не увидел кто. Понял только, что разговаривают двое или трое.

– Кто здесь? Не выдержав, спросил он.

– Товарищ капитан, идите сюда, – раздался незнакомый голос. – Очнулся наш боец.

– Да, Василий, напугал ты нас. Четвертый день ждем, когда в себя придешь. Ну, ты как? Жар спал вроде. Ох, и буйный ты в бреду. Все спасать кого-то рвался.

– А где мы, товарищ капитан?

– В гостях мы, у лесника здешнего, Мирона Степановича. Ты как в беспамятство впал, мы тебя со старшим лейтенантом сюда понесли. Хорошо рядовой один из здешних оказался. Посоветовал к Мирону Степановичу податься. А остальные дальше пошли. Место тут глухое. Фрицы сюда точно не сунутся. Болота кругом. Ты давай поешь, и спать. Сил набираться надо и дальше идти. Времени у нас мало, лейтенант. Так что давай, выздоравливай быстрей.

Через три дня он уже чувствовал себя настолько хорошо, что готов был идти дальше. Слабость ушла, а сам он чувствовал себя странно повзрослевшим, словно со дня отъезда из Москвы прошли не дни, а годы. На четвертый день утром, переодевшись в принесенную Степаном Мироновичем одежду и взяв мешок с провизией, они теперь уже втроем отправились на восток.

2023

К утру снег пошел еще сильней. Глядя из окна автомобиля на проносящиеся мимо улицы, Катя поймала себя на мысли, что на всю жизнь теперь возненавидит холодные белые вихри и падающий с серого, хмурого неба снег. Почему-то казалось, если бы светило солнце, ничего плохого в ее жизни не случилось бы. И Макс был бы рядом. Так тоскливо ей никогда еще не было. Она словно попала в некий заколдованный круг. Вход есть, а выход за семью замками. И как все же быть с этой странной запиской? – Сереж, обратилась она к сидящему за рулем другу, – а может мама и бабушка ничего не знают ни про какой орден? И как тогда быть? Где искать Макса?

– Катюнь, давай решать проблемы по мере их поступления, хорошо? Есть ведь и другой вариант. Может они знают, а тебе не говорят. Ну, типа тайна семейная и все такое. Сначала спросим, а потом уж дальше думать будем. За дорогой лучше смотри, я поворот не помню. Вечно путаю.

– Приезжал бы почаще, не путал бы. А лучше навигатор включи. Мама сколько раз звала, а у тебя времени все нет.

– Конечно, нет. Со временем у меня всегда туго. Служба, это не твои киношные сериалы. Он специально сейчас язвил. Уж очень расстроенной она выглядела. И эти тени под глазами. И полные страха и боли глаза. Он не ошибся. Услышав про сериалы, Катя тут же оскорбилась, высказала все, что думает о его дремучести и закончила только когда подъехали к дому в Октябрьском, где семья жила почти круглый год. Мама с бабушкой ждали у ворот. Автомобиль остановился и выйдя из него Катя тут же попала под их перекрестный допрос.

– Мама! Бабуля! Да погодите вы! Я сама ничего не знаю! И никуда я не влезла! Вон у Сергея спросите, он все видел и знает!

– Сереженька! Извини, не поздоровались. Всю ночь почти не спали! Это просто ужас какой-то! Катя вчера ничего толком не объяснила! У мамы давление поднялось и нам с Михаилом Петровичем пришлось скорую ей ночью вызывать. Так что все же произошло?

– Кира Викторовна, успокойтесь. Давайте в дом пройдем, а то холодно очень. Вы меня покормите, и тогда поговорим. Я сутки почти не ел. У Катерины холодильник от голода рычит, а я без еды думать не могу.

– Идем, конечно. У меня столько всего наготовлено, думали ведь…

– Не плачь, Кирочка. Все образуется. Катя, Сережа, проходите сразу на кухню, только тихо. Михаил Петрович спит. Всю ночь почти со мной провозился. Сейчас пироги разогрею, накормлю вас. А Ты, Кира, кофе свари. Разговор долгий предстоит.

Подождав, когда вся семья соберется за столом, Елена Алексеевна начала свой рассказ. – Орден этот я не видела, слышала только о нем. Прадед твой, Катя, по отцу Везунов был, а по матери из старинного рода Уваровых. Я уж не помню, кто именно, но один из Уваровых в 1812 году получил этот самый орден из рук русского императора. Орден этот входит в русскую семерку орденов, украшен драгоценными камнями, но главное тут, конечно, историческая ценность. Орденов таких много было, но этот какой-то особенный. Почему особенный, врать не буду, не знаю. Ну, а где он сейчас я тоже не знаю. Вроде бы отец мой, прадедушка твой, Катя, тайник устроил на чердаке, но это не точно. Да, и вот еще что, мама моя рассказала как то, что был человек, который очень хотел орден этот получить, но он вроде погиб во время войны.

– Бред какой-то! Бабуль, а если поискать? Может, он в старом доме на чердаке так и лежит?

– Действительно, Елена Алексеевна, старому дому ведь столько лет. В нем ведь еще ваши родители жили, я правильно понимаю? Может и правда орден так и остался в тайнике?

– Правильно, Сереженька. Жили. Я отца-то не знала, он пропал без вести в сорок четвертом, а мама в старом доме меня и родила. Я там выросла, и ты Кирочка тоже. А ты, Катюша, только маленькой в нем и была. Ну, а орден, может, и лежит где, да разве найдешь? А если не на чердаке спрятан? На участке? Тогда еще сложней все. Зима на дворе, как найти?

– Да, искать можно бесконечно долго. Но, если искать, то в первую очередь на чердаке. Вряд ли ваш отец спрятал его где-то на участке. Соседи могли заметить его с лопатой, разговоры бы пошли, вопросы. Значит, остается дом.