Острова детства

– Дедушка, у меня там что, кровь? – трогаю я рукой голову и смотрю потом на красную липкую ладошку.

Бабушка с утра одела на меня белую косынку с клубничками, а сейчас она из клубничной поляны превратилась в клубничное варенье, наверное. Почему-то именно эта мысль пугает меня: я испортила косынку!

А потом был травмпункт, где заботливая медсестра, делая укол и перевязку, удивлялась моему терпению и отсутствию слёз.

Бабушка в это время пила какие-то капли, которые ей щедро из пузырька налила медсестра, а дедушка все твердил:

– Что ж я Бориске-то скажу? (Борис – это мой папа)

– Да всё же хорошо, дедуль, – успокаивала я его, кивая своей перевязанной головой. А перевязали меня славно, почти как в фильме про Пашку Корчагина. И я уже представляла, как буду играть с мальчишками в партизан во дворе, и все мне будут завидовать: это же не просто разбитая коленка или локоть! Это целый белый шлем на голове! Раненый партизан!

И Сашке – соседу по коммуналке будет, что показать, правда, его шрам можно потрогать, а мой – пока нет.

Но у мамы с папой на этот счёт были другие мысли. И они совсем не обрадовались, увидев меня вечером после работы, а даже наоборот, мама чуть не заплакала, а папа все вздыхал: «как такое возможно?»

– Ну мне ведь совсем не больно! Просто Лариска меня не слышала и не видела, а я хотела с ней погулять, – пыталась я обьяснить свой поступок взрослым.

– Никогда так больше не делай! – осторожно гладила меня мама по бинтам на голове. – Хорошо, что железный болт прошелся наискосок и только чуть-чуть задел…

– А что бы было, если б ни чуть-чуть? – пыталась разузнать я.

– Больница, операция, да мало ли что еще! – начинала сердиться мама.

– Больница… – это плохо, – соглашалась я, – там надо лежать, и скучно, и пахнет лекарствами, и родителей нет. Никуда не годится!

В больнице я никогда не лежала, но мне казалось, что там – именно так.

Я иду по улице детства и слышу голоса моих друзей и подруг – они настойчиво звучат у меня в сердце, вызывая воспоминания. Наконец захожу под арку перед нашим домом, надеясь, что дом не снесли. Невольно закрываю глаза, глубоко вздыхаю и решаюсь посмотреть: вот он – наш двор, где мы играли, росли, ждали родителей с работы, потом все вместе ходили в школу. Маленький, какой же он маленький! А вот и мой дом! В детстве окна моей квартиры на втором этаже казались вознесенными далеко к небу, а сейчас я не понимаю, что произошло: не мог мой дом быть таким маленьким! Окна нашей квартиры, как чужие люди, смотрят на меня своими слепыми безжизненными глазницами.

И тоска наваливается на меня, придавливает своим тяжелым камнем, тоска по ушедшему детству, или скорее тем людям, которые ушли по улице детства во взрослую жизнь, а некоторые – по радуге в самое небо, оставив навсегда след в моём сердце.

Сашка, Димка, Лариска, Машка, где вы?

А ведь скоро день рождение у Димки, и как я с перевязанной головой туда пойду? Эта мысль меня волнует сильнее всего.

Димка – это мой сосед с первого этажа. А я живу на втором. Димка заводила и хулиган немного. Все мальчишки его боятся, а поэтому слушаются. Он сильный и хорошо дерется. Наверное, он мне немного нравится, ну совсем чуть-чуть, и это так здорово, что тетя Люба – Димкина мать – пригласила меня на его день рождения!

Она сказала, что день рождения через три недели. А я никак не могу понять: три недели – это сколько? И все время с этим вопросом пристаю к своей маме. А мама в ответ показывает мне пальцы на двух руках, а потом это еще разок повторяет. Получается, два раза по десять пальцев!

Первые разочарования, первые радости и горести – и это тоже улица детства, широкая, с большим проспектом Надежды, который с годами суживается до небольшого переулка, в который мы периодически ныряем, чтобы набраться сил и воспрять, прикоснувшись к ушедшему теплу.

Мама одевает на меня новое, купленное в центральном универмаге платье. Бинты мне сняли, и мама пытается завязать мне хвостики. Я очень нравлюсь себе в зеркале и, прихватив подарок для Димки, спешу на его день рождения. Все гости в сборе, народу очень много, и Димкина мама сажает меня на единственно свободное место у открытого окна.

Я сразу возражаю, говорю, что боюсь простудиться.

Димка смотрит на меня и громко произносит:

– Если ты такая больная, зачем пришла?

Дети начинают смеяться, а я, запылав щеками и сдерживая слёзы, пробираюсь от окна к двери сквозь сидящих и смеющихся за столом ребят.

Димкина мама ругает сына за грубость, но я уже бегу по лестнице наверх, в свою квартиру, мне стыдно и обидно одновременно. Я должна срочно поговорить с Сашкой – тоже моим соседом: мы живем с ним в одной коммуналке. Я стучу в его дверь. Но никто не открывает, и я вспоминаю, что Сашка теперь в интернате. Что это такое, я не знаю, но приезжает Сашка оттуда только в выходные дни. Его мама – тетя Нина – вышла на работу, а смотреть днем за Сашкой, который перемещается только на инвалидной коляске, некому.

– Ты чего так рано? – удивляется мама моему стремительному возвращению с праздника.

Но я бегу мимо нее в свой уголок за шкафом. Там меня ждет еще один мой друг – голубой щенок, которого родители подарили мне на день рождения.

– Меня прогнали с дня рождения, – жалуюсь я голубому щенку.

Он весело смотрит на меня

– Обещай, что ты его покусаешь! – щенок также весело смотрит на меня. – Эх, ты! – вздыхаю я.

– Давай поговорим, дочка, – слышу мамин голос.

– Давай, – тут же соглашаюсь я и сглатываю комочек в горле. Мне очень нужно поговорить!

– Мам, почему люди смеются над другими? Это же совсем не весело, когда другому плохо.

– Конечно, не весело, но они это делают не думая, – вздыхает мама, – просто потому, что им в данный момент хорошо.

– А мне плохо и стыдно. Но почему я всегда болею? – вдруг спрашиваю я.

– Когда дети растут, они часто болеют. Ты вырастешь, станешь сильнее и перестанешь болеть так часто.

– А когда я вырасту, мам?

– О, это произойдет очень быстро! Ты и сама не заметишь!

– Как это, не замечу?

– Ты заметила, как научилась ходить, как потом стала бегать, есть самостоятельно? – улыбается мама.

– А я что, раньше этого не умела? – искренне удивляюсь я.

И почему-то нам становится весело. И я уже почти простила Димку: ведь, в сущности, он и не так плох – вырастет и перестанет быть грубияном!

А я иду дальше дорогой воспоминаний. Дохожу до соседнего дома и слышу Машкин голос: «А мы на следующей неделе переезжаем!»

– Почему? – спрашиваю я.

– А ты что, не знаешь, что наши дома ломать будут, – как военную тайну выдает мне Машка эту информацию, сделав заговорщическое лицо, выпучив при этом и без того большущие глаза.

– А с нами что будет? Мы-то не переезжаем, – пугаюсь я.

– Ну, не знаю! Ты мне потом расскажи, что тут будет. Я-то уже уеду, – просит Машка.

– А как же я тебе расскажу, где я тебя найду? – удивляюсь я.