Острова детства

– Вставай! Нам гостинцы!

Мама открывает большой пакет и достаёт оттуда свёртки. Один свёрток подмокший. Это икра чёрная и очень полезная. Второй свёрток, поменьше – икра красная, тоже полезная. Батон колбасы высится над этим полезно-дефицитным изобилием. А на самом дне – яркие весёлые мандаринки, наполнившие своим светом нашу комнату, на некоторых из них шкурка слегка помята невежливым колбасным батоном и источает особый, легкий, пробуждающий к жизни аромат! Этот аромат и мои мысли разбудил! Сашка! Будут тебе мандарины!

– Ты куда это собираешься?

– Мам, я ненадолго, только к соседу забегу!

– Стоп. Пока не съешь бутерброд с икрой, никуда не пойдёшь!

Икру я люблю не очень. Собственно, как мама говорит, с едой у меня сложные отношения. И почему бы икра должна стать исключением?

– Она полезна, – железным, не терпящим возражений тоном произносит мама, – для роста костей и суставов!

Последнее фраза особенно четко отражается в моём пробуждённом мандаринами мозге, и я вдруг понимаю, насколько этот продукт может быть ценен для здоровья моего друга.

Тороплюсь, проглатываю впопыхах бутерброд и, воспользовавшись тем, что мама ушла на кухню, хватаю кусок бумаги, щедро шлёпаю в него икру – чёрно-красную смесь. Заворачиваю трофей. А по карманам распихиваю мандарины.

– Сашка! – истошно ору я и стучусь в комнату соседей.

– Ты чего так кричишь? – спрашивает удивлённая тетя Нина. – Сашка ещё спит. Ну проходи, если тебе так надо. По-моему, ты всех на ноги подняла своим криком.

Говорит, а сама улыбается, видит, что у меня кулёк в руках и карманы оттопырены.

– Сашка, ешь! – тычу я ему полусонному в нос кулёк с икрой. – Это костям помогает!

– Что? – никак не может проснуться он.

– Да ешь же быстрей! Бегать потом будешь! – от счастливого нетерпения я готова весь кулек засунуть Сашке прямо в лицо.

Он подхватывает пальцами икринки, кладет их в рот и тщательно разжёвывает, как таблетку.

– Ну что? – тороплю я его. – Теперь можешь сам встать?

Сашка чуть подтягивается на руках и пробует поставить ноги на пол. У него не получается, и он падает на кровать.

От досады на мои глаза наворачиваются слёзы.

– Да ты чего, перестань! Сразу не бывает, надо же долго есть! – уверяет он меня.

– Ты только ешь, а я ещё потом принесу икры!

Тут я вспоминаю про мандарины.

– На, гляди, – вываливаю я содержимое карманов на его кровать. Маленькие солнышки, почувствовав свободу, катятся по покрывалу, падают с кровати на пол, брызжат мандариновым соком, окутывая нас волшебным туманом.

– Здорово! – заворожённо смотрит на них Сашка. – А ты уже своё желание Деду Морозу загадала?

– Нет, – пугаюсь я. – Что, уже опоздала?

– Давай вместе загадаем!

– Давай! – весело соглашаюсь я и зажмуриваюсь, думая, что именно так Деду Морозу моё желание покажется самым настоящим!

Сашка тоже жмурится.

– Ты чего загадала? – спрашивает он.

– Секрет!

– Подумаешь! И я тебе не расскажу, – дуется он.

– Я щенка голубого хочу, – обманываю я его.

– А я, что бы икры было побольше!

И мы вместе смеёмся.

Куль с мякиной

– Юлька, иди скорее сюда! Сцена уже готова!

Мне 6 лет. Отец и мать молоды, энергичны и еще невозможно как красивы. Ослепительны, да-да!

«И откуда только я у них появилась, где они меня взяли, невзрачную такую, в какой червивой капусте откопали?» – не перестаю удивляться я, думая о своей ничем не примечательной заурядной внешности гадкого утенка: маленькая, на лице пришлепан широкий нос, который мне уже не нравится, к тому же худющая, «ноги, как у Буратино,» – повторяет дед, каждый раз, когда я попадаюсь ему на глаза. А попадаюсь ему я очень часто: живём мы по соседству. Так что образ буратино прочно закрепился в подкорке моего впечатлительного детского организма.

Правда, сегодня у меня банты красивые! Радуюсь я, и эта мысль меня бодрит. К нам пришли гости, и моя красота случилась именно в этой связи.

Отец отрывает меня от грустно-веселых размышлений и зовёт выступить перед гостями на импровизированной сцене: стихи почитать.

Сцена, конечно, это громко сказано. Отец берет табурет и ставит его посреди комнаты, прямо напротив стола, за которым примостились гости: тетя Надя и дядя Толя, спешно дожевывающие угощения и вежливо ждущие начала выступления в надежде, что это не надолго и не слишком утомительно. В общем, культурные люди.

Стихи я люблю нежно и преданно. Мне нравится, как они звучат, словно песня без музыки, я слышу их ритм и биение строк. А особенно мне полюбилась одна поэтесса, которая часто читает свои стихи по телевизору. Она необыкновенная: у нее небесный голос и глаза ангела. Моей маме она тоже очень нравится. Вот сегодня я и намереваюсь всех удивить, прочитав ее стих, да еще сделаю это так, как она, в ее манере!

Все это проносится у меня в голове за долю секунды, и я уже мчусь на зов отца, готовая водрузиться на табурет.

Папа придерживает табурет, пока я неловко на него забираюсь, один бант потерян при подьеме, но меня это не сильно огорчает: я готовлюсь и шепчу про себя стихи, у актера, у поэта, по-моему, важно его внутреннее состояние, а не внешний блеск. А внутренне я нашпигована стихами, дай бог как!

Наконец, табурет покорен и я, взгромоздившись на его вершину, неуверенно переминаюсь с ноги на ногу, все время стараясь поймать взгляд отца: «ну, ты не уходи далеко, а то мало ли что,» – написанно на моем откровенном лице.

Папа для поддержки похлопывает меня по спине: «не бойся, я с тобой!» – читаю я по этим хлопкам.

Еще несколько секунд проходят, пока я привыкаю к новому ракурсу: не как обычно снизу-вверх, когда мой взгляд упирался в животы присутствующих, а для того, чтобы познакомиться с обладателем внушительного пузика лично, нужно было обязательно запрокинуть голову наверх и увидеть вначале двойной подбородок говорящего, затем разглядеть спрятавшийся за подбородком и упирающийся в щеки рот и нависшие над ним живописные ноздри, а потом уже попытаться заглянуть в глаза, снисходительно опущенные по направлению к полу, чтобы отыскать там меня.

Теперь положение иное: я – лицом к лицу! И даже чуть выше. Гости продолжают трапезничать, периодически подмигивая мне: мол, ну давай, не стесняйся! Все свои.

Я вижу их головы и частично лица: прически-нахлобучки у дам и осенние проплешинки в шевелюрах кавалеров, напоминающие мне плохо скошенную на полянках траву, сказочные глаза женщин, в подведенных стрелках ресниц, как у дам из телевизора, подлинневшие вдруг носы, окончательно потерявшие ноздрястость, и вполне симпатичные, жующие рты под ними.

Выдержав театральную паузу, я выливаю на их головы весь свой младенческий стихотворный репертуар про жучков, которых не хочу держать в руках, про бычка, который боится, но идет, про плачущую Таню возле упавшего в речку мячика.