Найденная

Орлов осторожно присел на край. Слегка прикоснулся к маленькой руке. Теплая.

– Спишь? – шепнул он.

Ольга открыла глаза. Огромные, светло-серые, ресницы длинные. Орлов до сих пор помнил, как заглянул в них впервые, и с тех пор знал, что «утонуть в глубине очей» – не поэтическое сравнение, а данность.

– Как ты? Тебе уже лучше?

Узкие губы слегка шевельнулись в улыбке. Лучше. Но настолько ли, чтобы расспрашивать о вчерашнем? Не усугубит ли эта беседа ее состояние?

При виде кукольного лица жены и злость, и ужас перед ее поступком, и досада, и раздражение гасли. Орлов ощущал теперь только усталость. Мягкая подушка рядом с головой Ольги так и манила. Прилечь бы сейчас, сомкнуть веки, обнять теплое непышное тело – и пусть все окажется сном.

– Я думала, ты вернешься сегодня, – тихо сказала Ольга и коснулась когда-то темных, а теперь уже почти совсем седых волос Орлова.

Что кроется в этих словах? Попытка повиниться? Пускай же тогда облегчит душу – и свою, и его.

Орлов поднес к губам ее руку, нежно поцеловал.

– Оленька, клянусь, я не буду сердиться. Просто скажи – зачем ты сделала это?

– Я побоялась, что ты разозлишься, если он останется. И больше ничего не смогла придумать.

Как дико, безумно и бесчеловечно! И произнесла она это так спокойно и ровно, глядя прямо в глаза Орлову своими чистыми и бездонными.

– Выходит, для тебя я настолько монстр, что ты из страха передо мной едва не загубила живую христианскую душу?

Ольга слегка нахмурилась – переносицу перерезала легкая морщина.

– Живую – да. Но почему христианскую, Сережа?

Орлов покачал головой. Привстав над постелью, он поцеловал жену – сначала в лоб: вполне прохладный, ни следа лихорадки – затем в щеку.

– Ты сегодня приняла капли?

– Да, Маруся мне принесла.

– Вот и славно. Отдыхай.

Орлов тихо, чтобы не скрипнула, притворил дверь спальни. Слезы щипали глаза. Но не время и не место. Не хватало барину плакать при дворне. Промокнув веки платком, Орлов спустился в столовую.

Его уже ждали. Все здесь. И горничные, и стряпухи, и конюхи, и странная англичанка, похожая на монашенку. Толку от нее мало, но Ольге тогда так хотелось эту экзотическую игрушку. Подоспел и Щукин. Времени даром не терял: жевал хозяйский пирог.

Орлов занял свое место во главе стола.

– Кто вчера вечером был в усадьбе до моего приезда?

Как он и думал, во время его отсутствия большинство дворовых, как обычно, проводило время в деревне: Ольга попустительствовала, закрывая на это глаза. Но сегодня был вопрос посерьезнее, чем тайные отлучки.

Выяснилось, что в доме оставались только старый Тарас, кухарка и англичанка.

– Спрошу всех, но каждый должен отвечать по отдельности. По одному, ясно? – есть у деревенских привычка галдеть хором: вроде как если все сказали, то никто не в ответе. – Поняли?

Кухарка вздохнула.

– Кто из вас первым младенца увидел? – Орлов взглянул на англичанку и, с трудом вспомнив слово, добавил: – Бэби?

Он не слишком-то владел этим языком. Не то, что Ольга.

Экономка перебирала четки, глядя в пол, словно в его плохо отполированных досках имелось что интересное. Однако, услышав знакомое слово, оживилась.

– Бэби? Вот бэби?

– Это были вы?

– Да она это, – не дожидаясь ответа англичанки, подтвердил Тарас. – Она в траве нашла его. И голосить стала. Сначала просто орала, а потом что-то неясное. Я прикемарил там, на конюшне-то – так разбудила. Ну, я к ней пошел. Смотрю, стоит тут, возле дома, значит. И в траву пальцами тычет. И говорит что-то. Ну, я глядь в траву – а там младенчик.

Старик замолчал.

– И что дальше?

– Ну, матушка в окно глянула. Я говорю ей – дите тут. Подкинул, стало быть, кто. И холодно-то ему, видать. Ишь, как ветрище ночью поднялся! А матушка говорит: «Неси сюда».

– И куда ты его понес?

– Мы с ней – Тарас ткнул пальцем в англичанку – на порог только зашли, а там и матушка ждут. Неси, говорит, давай в кухню.

Англичанка слушала внимательно, наклонив голову вбок. Кухарка быстро закивала.

– Вот, а там и Фроська все видала, – заметил ее согласие конюх. – Несу я в кухню младенчика. Матушка и эти следом идут. «Ложь прямо на стол», – матушка говорит. – «Да и иди, Тараска». Ну я и положил. А что дальше – не скажу. На конюшню пошел. А там уже и ты, батюшка приехал, да и все собрались.

– Тарас ушел, и что потом? – спросил кухарку Орлов.

Она шмыгнула носом и поправила рыжие волосы, выпавшие из-под косынки. Лицо красное, опухшее – в отличие от хозяйки, явно прорыдала всю ночь.

– Матушка зажечь печь просила. Я еще в толк не возьму: а на что в ночи печь-то? Разжигаю и говорю: а что стряпать будем? А она мне: «не твое дело, Фроська, лопату тащи», – кухарка схватилась за лоб рукой. – Ох, батюшка…

Слушая кухарку, ее товарки охали, качали головами – как будто не успели послушать эту историю с десяток раз и обсудить на все лады.

– А потом? – спросил Орлов. В горле стоял ком. Он и сам видел, что было потом.

– Я лопату несу. Матушка хвать ее – и под младенчика, а следом – в печь.

Новый всплеск божбы и охов в столовой прервал Щукин:

– Да тихо вы!

– Расскажите, как вы нашли младенца, Анна, – попросил Орлов.

Она смотрела с недоумением, пока он искал в голове подобающие иностранные слова. Однако, по всей видимости, владел английским еще хуже, чем предполагал – не нашел иных, кроме прежнего: