Запретный плод

Многие говорили, что Ольга поет как-то особенно: мурашки по коже бегут от той с трудом сдерживаемой страстности, которая вибрирует в ее голосе. Она всегда пела тем, кого хотела особенно мучительно и сомневалась, что добьется своего другими средствами.

Все это было, конечно, дико: машина несется по Садовому кольцу, а перемещает их в век девятнадцатый… Такие взгляды разве может на нее бросать двадцатилетний мальчик? Или только такой и может? Те, что постарше, уже разучились так смотреть, так чувствовать, так воспламеняться от одного лишь звука голоса… Все-таки он – музыкант, она угадала. Пусть и не в привычном понимании этого слова…

«О, молодой генерал своей судьбы», – чуть переиначила она Цветаеву – в стихах было во множественном числе. Но другие из его поколения не интересовали. Сейчас в одном-единственном сосредоточилось все, что жаждало ее существо…

Надолго ли? Это не важно. Она знала, что миг придуманной любви бывает ярче прожитых вместе десяти лет. Не писателям поверила – сама прочувствовала, и не раз. Правда, с мужем прожила двадцать, и они уж так слились воедино, что искрой, прилетевшей со стороны, не прожжешь. В то время такой вот Макс еще наравне с ее сыном в школу ходил…

В душе отозвалось тоскливо: «Хочу к Пашке… Хоть увидеть его, полминутки потискать, как в детстве. Так хочу!»

Романс закончился. Макс забормотал что-то восхищенное, не надуманное. Но в тот момент она только бесстрастно констатировала: зацепило. И больше не обращая внимания на Макса, который уже повернул с Садового кольца на Кутузовский, чтобы выбраться на Можайское шоссе, достала телефон, вызвала сына. О Максе подумала: «Притянула пением, теперь самое время слегка оттолкнуть, чтобы охотничий азарт не угас. Я еще не досталась ему!»

Легкое недовольство собой: «Как всегда оторву его от дела…» Сын уже откликнулся:

– Мам? Привет!

Когда она слышала этот голос, у нее начинало радостно подрагивать в груди.

– Привет, сынка! Знаешь, у меня тут выдалась парочка свободных дней. Я хочу тебя повидать.

Быстрый взгляд Макса… Она не ответила на него.

– В смысле? – опешил Павел.

Ольга сразу почувствовала себя отвергнутой, не нужной даже сыну. Ей это всегда удавалось: за секунду прочувствовать то, на что другим требовались недели. В роль вживалась мгновенно, начинала говорить другим языком, видеть не своими глазами. Со временем научилась, выходя из театра, переключаться на себя саму, а в первые годы тяжко пришлось…

– Ты очень занят? – виновато спросила у сына.

Вот этого не стоило произносить вслух, тут же одернула себя. Этот мальчик видел ее в окружении поклонников, осыпающих цветами, не нужно развенчивать легенду о том, что в ней нуждаются все и сразу. Если б так было…

– Ты собираешься прилететь? – Кажется, сын все еще не мог поверить в это.

– Не стоит? Извини, это действительно бредовая идея.

Но Павел уже пришел в себя:

– Да что ты, мам! Прилетай, конечно. Я просто не сразу сообразил, о чем ты… О чем речь? Это просто классно будет!

– Правда, классно? – намеренно повторила она вслух.

– Еще бы! Здесь как раз намечается фестиваль «Божоле». В третий четверг ноября, как обычно.

– Третий четверг – это послезавтра, – сообразила Ольга.

– Ты ведь любишь это вино, да?

– Я тебя люблю, – сказала она, не стесняясь Макса, и вдруг опять покраснела, точно обоих мужчин поставила в двусмысленное положение. Не в ее стиле это было… Она не любила столкновений интересов, даже если дело касалось распределения ролей.

Сын отозвался без экзальтации:

– Я тоже, мам. Так когда тебя ждать?

– Послезавтра?

– Давай, послезавтра. Я освобожусь ото всех дел. Ты только позвони, во сколько прилетаешь, я встречу. Если вместе с Софи, ты не против?

– Я и по ней соскучилась, что ты думаешь?

Ольга не покривила душой: никакой ревности в ней не было к той маленькой француженке, в которую влюбился ее Пашка. Наверное, все дело было в том, что она всегда любила сына больше, чем себя саму, и его счастьем наслаждалась, как собственным. Приятельницы ей не верили: «Да ты просто умеешь скрывать свою ненависть!» Ольга не могла понять: за что ей ненавидеть Софи? За то, что она подарила ее мальчику Париж и поселила в своей квартире, доставшейся от бабушки – русской эмигрантки (на чем они и сошлись в самом начале: неодолимое притяжение корней)? За то, что ввела в круг парижской богемы, о чем Пашка и мечтать не смел? За то, что месяцами помогала ему учить французский и познавать нюансы быта? Да эта черноглазая девочка стала для него настоящим подарком судьбы! А заодно и для Ольги, потому что все пособия по языку потом достались ей, и теперь она могла объясняться в Париже вполне сносно. В прошлый приезд убедилась в этом и в благодарность совершенно искренне расцеловала Софи.

– Так вы улетаете? – спросил Макс, когда она спрятала телефон.

– Похоже, что так. – Она улыбнулась и зажмурилась. – Я так давно его не видела…

– Стоило мне появиться, и вы улетаете на край света.

– Париж – край света? Вы плохо учили географию, Макс?

Ей было так хорошо сейчас, что она позволила себе добавить голосу игривости. Самую малость. Не до такой степени, когда женщина ее возраста становится смешной. Мопассана хорошо помнила: не кокетничать сверх меры, не сюсюкать, не прыгать пустоголовой пташкой, это к лицу студенточке, а если она станет так себя вести, то рискует вызвать раздражение. Надо бы еще раз перечитать «Милого друга». И Стендаля. Да и Бальзака заодно…

– Нормально учил, – холодно отозвался Макс. И вдруг спросил так требовательно, будто имел на это право: – Оля, почему вы вдруг решили уехать?

Он повернулся к ней на секунду – на Кутузовском лучше не отвлекаться от дороги. Но за эту секунду Ольга успела разглядеть то, что боялась увидеть. И содрогнулась: «Нет! Не надо этого! Всерьез – не надо. Я сама этого не хочу!»

– Я очень давно его не видела, – проговорила она тихо. Это не должно было прозвучать так, будто она оправдывается.

– А вчера вы уже думали о том, чтобы полететь к нему?

– К сыну, – произнесла Ольга с нажимом.

«К нему» – это воспринималось так, будто речь шла о другом мужчине. Равном ему. Но с Пашкой никто не мог встать вровень. До сих пор такого не было. Да и быть не могло!

– Вчера я еще не знала, что на неделю спектакли отменят. У нас пожар в театре случился. В «Новостях» передавали, не слышали?

«Зачем я упомянула «Новости»? – Ольга даже поморщилась от досады. – Мне что, нужно чем-то подтверждать свои слова? Оправдываюсь, что ли? Еще не хватало! Какая, в сущности, разница, поверит мне этот юнец или нет?»

Оттого, что она опять кривила душой, и от самой себя пыталась скрыть, что разница-то действительно возникла – ниоткуда! – ей стало тошно. И захотелось закурить, хотя Ольга в последнее время редко позволяла себе это, голосовые связки берегла. В мыслях уже мелькнуло: «Вдруг ему не нравится, когда женщина курит? Спортсмен ведь…»

Она едва не выкрикнула вслух: «Да я и не собираюсь ему нравиться! Мне вообще плевать на то, что он подумает! Он младше меня на двадцать пять лет! Это же вечность, черт возьми… Да и не только в этом дело… Вся эта возрастная разница – не самое страшное. Хотя – страшное… Но еще страшней этот его серьез. Этот мальчик слишком… настоящий. Он из тех, кто женится на тех, с кем спит. А мне-то это зачем? И куда я с ним еду, интересно знать?!»

Но в истерике хвататься за руль было не в ее духе. Поехала так поехала. Там видно будет. Не изнасилует же он ее. И она его тоже.

Снова стало смешно: «А хотелось бы? Такой мальчик… Наверняка весь крепенький, как молодой дубок. Фу, пошлость какая!»

Не скрываясь, Ольга рассмеялась, откинув голову. Сиденья у нее в «Рено» не кожаные, затылок не утопает. Зато и не уснешь за рулем, размякнув.

– Я кажусь вам смешным?

– Да что вы, Макс! – откликнулась она устало. – Это я сама себе кажусь смешной.