Навеки твой

– Выходит, да. Ты забыла маму, Лэрис, если хоть на миг поверила, что она попадется в твою ловушку. Неужели ты действительно думаешь, что наша мама может спутать чужого человека со своим сыном? Да взгляни на него повнимательнее, ведь он намного старше Андрея. У него такие мешки под глазами, морщины у рта… Ты же помнишь, Андрей уходил совсем мальчиком.

Лэрис внимательно оглядела нас обоих и перевела взгляд за окно, тонко схваченное морозом. Слова, которые она произнесла, так ей не подходили, будто были вычитаны в едва различимых строках снежного манускрипта:

– С войны не возвращаются мальчиками.

– У него даже взгляд другой!

– Но ты ведь рухнула, едва увидев его! А она к тому же сейчас плохо видит.

– Я – другое дело. Я была не готова. И потом я не обладаю материнским инстинктом.

Лэрис поморщилась:

– Да брось ты! Какой там инстинкт у человека в ее состоянии… К тому же я сочинила такую легенду, которая объяснит все произошедшие в нем перемены.

– Значит, так, – я набрала в грудь побольше воздуха. – К маме я вас обоих и близко не подпущу! Можете катиться вместе со своими легендами и благими намерениями в свою незабвенную столицу и проводить там ваши дурацкие эксперименты. Если маме суждено умереть, пусть она умрет спокойно, без глумления над ее горем. Похоже, ты плохо понимаешь, что с ней случилось. Или же тебе все равно? Почему после моей телеграммы ты еще отправилась в Турцию, а не прилетела прямо сюда?

Она взглянула на меня, как на полную идиотку, и терпеливо объяснила, что у нее на руках уже были билеты и виза. И потом, это ведь заняло немного времени! Работа есть работа…

– Да уж, работа…

– Ну, – хмыкнула Лэрис, – каждый зарабатывает, как может. Можно, конечно, и на ставку сидеть, если дети есть не просят.

– А у тебя что, просят?

– Может быть, – туманно отозвалась Лэрис. – Мы чай будем пить сегодня или нет?

– Стоп! – заорала я, видя, как она собирается сесть за стол. – Вы что, не поняли меня? Убирайтесь отсюда! Оба! У меня умирает мама. Я только что вернулась из больницы, неужели я не имею права побыть одна со своим горем?!

– Со своим горем! – передразнила Лэрис и вдруг с размаху ударила по столу, свалив чашку. – Это только твоя мать, да? Я к ней и к Андрею никакого отношения не имею? Зачем же ты звала меня, если хотела быть одна? Я только пытаюсь хоть чем-то помочь!

Глеб, до этого сидевший с совершенно отсутствующим выражением, словно очнувшись, опустился на колени и принялся собирать осколки. Держа стекло в руке, он быстро глянул на меня снизу, и я едва не вскрикнула, так он был похож на Андрея в этот момент.

– Он не похож на него, – пролепетала я, защищаясь, но Лэрис мгновенно уловила слабинку в моем голосе.

– Да пойми ты, наконец, никто не собирается глумиться. Как ты вообще можешь говорить такие вещи?! Разве Анна Васильевна не заслужила права хотя бы действительно умереть счастливой? Никто из нас не сможет сделать этого, только он.

– Умереть? – нараспев произнес Глеб, обводя кухню блуждающим взглядом. – Кто должен умереть?

Лэрис рванулась к нему и обхватила за плечи: «Нет, маленький, нет! Никто не умрет, не бойся…»

– Что с ним?

Во всей этой сцене, и в выражении ее лица, и в том, как Глеб, сгорбившись, прильнул к ней, было что-то до того жуткое и необъяснимое, что мне захотелось убежать, вернуться к маме и забыть о людях, занявших наш дом. Не глядя на меня, Лэрис увела его в комнату и уложила на диван, но Глеб вырвался и сел, уткнувшись лицом в ладони. Она постояла над ним, постукивая сжатыми кулаками, и возвратилась ко мне.

– Не обращай внимания, – сухо сказала она и схватила с плиты чайник. Брызги кипятка разлетелись, защищая ее.

– Надо было сначала заварку налить. Он болен, да?

Где-то далеко зазвенел трамвай, морозным пунктиром подчеркивая зависшую тишину. Лэрис пускала в кипяток тонкие коричневые струйки, и руки ее ничуть не дрожали. Это были крепкие, уверенные в своей силе руки.

– Все мы бываем больны, – она слизнула зависшую на носике заварника темную каплю. – И не одной тебе бывает плохо. Ты можешь поверить в это?

* * *

– Смотрите…

Мама подвела нас к окну и указала на пронизанные солнцем, возникшие за ночь морозные кренделя. Тонкие до прозрачности в верхней части окна, внизу они были налиты матовой объемностью, и мы знали, что постепенно холодные щупальца зимы проникнут и на внутреннюю сторону рамы. Их будет приятно отколупывать затупившимся карандашом, чтобы потом, мимоходом, опустить ледяной обмылок за ворот брату.

– Что здесь нарисовал мороз?

Я скорчила рожу: мама опять говорила учительским тоном!

– Чертополох! – Мой ответ должен был огорчить ее и вернуть к реальности.

Но она только вскинула брови и протянула: «М-м-м?»

У брата вырвался чуть слышный вздох.

– Похоже, – вяло подтвердил он. – Только подводный.

– Подводный? – с надеждой подхватила мама и опустила руки ему на плечи.

– Да, видишь вокруг водоросли, а на самом дне раскрытые раковины. Это жемчужины так сочно блестят. А чуть повыше – стаи мальков.

– Ничего этого здесь нет, – возразила я. – Ты все выдумываешь.

Мама неожиданно согласилась:

– Конечно, выдумывает.

И добавила, потрепав меня по затылку:

– Поэтому он – художник, а мы с тобой – нет.

– Ты все еще злишься на меня?

Лэрис подкралась сзади, когда я смотрела из окна кухни на свежий снег. Вчера, с ее приездом, отступили морозы, и небо нехотя затянулось пеленой. Наверное, скучные облака тянулись от нашего дома до самой Москвы. И если бы Лэрис была там, то сейчас, стоя у окна, она видела бы такую же серую тяжесть неба, пронзенную промерзшими ветвями. И ей бы так же хотелось… Впрочем, я никогда не знала, чего в действительности хочет Лэрис.

– Я была вчера в своей музыкальной школе…

– В музыкальной школе? Разве ты училась музыке? – Она старательно напрягла лоб, вспоминая. – Ах да… Но ты же бросила ее тысячу лет назад. Зачем тебе это?

– Что именно?

– Цепляться за прошлое! Зачем ты всех заставляешь жить вчерашним днем?

– Мне просто надо было с кем-нибудь поговорить.