Мечтательница

Прошло несколько дней. Добровольный отшельник жил по-прежнему, только нет-нет да вспоминал зеленоглазую Татьяну. Но намерения сходить в облагодетельствованную семью у него не возникало. Как-то под вечер к товарищу заглянул Никита. Удивленно оглядев жилище, присел на лавку и, обдумав что-то, сказал:

– А ты ведь переполошил всю округу! Федька теперь враг твой, ты по лесу осторожнее ходи. Отец, конечно, пригрозил ему, но он такой, с подличинкой человечишка…

– Вот что ты, Никита, за путаник! О чем речь вообще идет?

– Как о чем? Ты же сам недавно в рыцаря благородного, в Дон Кихота игрался!

– А, – протянул Григорий, – ну-ну, объясняй дальше.

– Объясняю. Иван Васильевич – мастер по камню хороший. Всегда в достатке жил. Ну, ты дом-то видел. А годика четыре назад дочка его старшая, Танюша, в возраст начала входить. Невеста, парни заглядываться стали. И наш старый приказчик за сына ее решил посватать, за Федьку. Отказалась она, и семья против была. И правильно, эти Гниловы и вправду с гнильцой люди. Правильно-то правильно, да только стал мастер после этого в заводе не в чести. Работу не принимают – значит, и денег нет. Бился-бился – так в рудник и пришлось идти. Там тоже одни неприятности. Болеть стал, долги накопились. Тут-то Федька снова и посватался – обещал помочь. Может так и прижал бы девку, а тут ты, гость заезжий, все испортил!

– А что же ты мне все так хорошо здесь раскладываешь, а помочь своему мастеру хорошему раньше не догадался? – сердитым голосом подытожил услышанное товарищ.

– Так не просто все в жизни. На словах легко, а на деле трудно.

– Ладно, не переживай. Дело сделано, и не мне всякого отребья бояться! Давай лучше ужинать будем.

– Будем. Только не здесь. К нам пойдем, отец звал.

– Ну, коли звал, уважу, – улыбнулся новоявленный рыцарь.

Постепенно история забылась. Лето перевалило на вторую половину. Однажды Григорий забрел очень далеко в тайгу. Ему пока еще не наскучило ни одиночество, ни дикая жизнь. В прозрачных сумерках, при свете первых звезд, он двигался на огонек ветхого зимовья. Приметил избушку еще утром и порешил заночевать в ней. Оказывается там и люди есть, – к лучшему, охотники местные народ занятный.

За спиной послышался странный треск – на зверя не похоже, а человеку взяться неоткуда. Только додумать он не успел. Выстрел – и темнота…

Охотник открыл глаза и посмотрел на полную луну. Удивился: отчего в лесу, а не на лавке, отчего костра нет. Захотел встать, и почувствовал боль в руке. Тут-то и вспомнил шорох за спиной и шум – щелчок взводимого курка…

«Подлец, подкараулил-таки, ну, ничего, так не оставлю», – с глухой злостью подумал, усилием воли поднялся на ноги и тяжело зашагал к жилищу. Пошатывало, к горлу подкатывала тошнота. Рукав набух горячим… На стук вышел старый дед, посветил в лицо лучиной и повел в комнату.

– Что же ты, мил человек, как лешак по ночам бродишь? – проскрипел он.

– Да вот, дедушка, на лихих людей попал, помог бы ты мне, – и, сняв рубаху, тяжело опустился на скамью.

Старик только головой покачал и принялся разжигать печь и готовить какие-то травы. Уложил гостя, принялся колдовать над раной и не сразу заметил, как тот провалился в забытье.

Утром у Григория случилось странное видение. Будто бы хлопочет по дому зеленоглазая Танюша, песни напевает, да на него с улыбкой поглядывает. Потер глаза – видение не исчезло.

– Ну, здравствуй, краса-девица, – прогудел он. От жара во рту пересохло, и голос слушался плохо.

– Здравствуй, барин, – смело посмотрела, не так, как обычные застенчивые крестьянские девчата.

– Сплю я, что ли? Как ты здесь?

– Не спишь. Хватит спать-то, двое суток уже! – Таня присела на табуретку рядом с раненым, и, прочитав в глазах его немой вопрос, принялась терпеливо объяснять. – За тобой дедушка мой, Василий Кузьмич ухаживал. Я вчера вечером пришла его проведать, глянула на тебя, да и признала. А то он боялся в заводе сказывать: вдруг ты беглый, от властей прячешься. Ты молчи пока, сейчас отваром напою.

Девушку хотелось слушаться, и он начал молча наблюдать за ней. Вот она аккуратно перелила из укутанного в холстину горшочка тягучую жидкость и помогла ему выпить. Горько-сладкое тепло разлилось по телу. Вот начистила картошки, растопила печь, принесла воды. Да все так бойко! За окном тихо закапал дождик. Сперва незаметно, но потом Танюша нахмурилась: «Где же дед? Промокнет – ни к чему это». Хотела выбежать, покликать – тут он сам явился.

– Ты, внучка, вот что, у меня останешься – ненастье опасное надвигается.

–Да как же? Волноваться дома будут. И что такого, дождик – не растаю, чай!

В избе стало темно, вспыхнула молния, прогремел гром, и старику не потребовались другие аргументы.

Три дня длилась буря – то утихал, то подымался ветер. Сторожка, отрезанная от мира, стала надежным убежищем для странного маленького общества. Таня, делать нечего, рассказывала про местное житье-бытье. И про себя. Читать она выучилась, когда семья нужды не знала. Оттого и не робела перед приезжим. Забавно было слушать, как менялась ее речь в зависимости от того, кто был собеседником. С дедом – пересыпала разговор просторечными выражениями, с гостем говорила правильным почти литературным языком.

– Может, тебе в город податься? Учиться? – допытывался Григорий.

– Куда же? Разве девчат учат?

– Учат. В столице. Сам видел.

– В столице, эк, хватил! – и зальется смехом. – Кто же меня туда позовет! Ты расскажи лучше о дальних странах. Славно у тебя выходит.

Тем и развлекались: он истории о своих путешествиях да об известных открытиях рассказывал, а взамен дедушка молодым открывал местные легенды да предания. О Горном духе, о вольных людях, что по горам от царя укрывались, о кладах старинных. Григория поразил богатый причудливый фольклор этих мест. О таких сказах раньше он не ведал. У Афанасьева не читал, от бабушек-нянюшек не слышал. Как мастера в гору учиться уходили – жили там годами у Хозяйки, и тайные знания им открывались, как добрым людям добром рудник платил, а злым – бедами да несчастьями.

– Да к вам сюда ученых прислать нужно, пусть записывают, – все приговаривал он.

Наконец, их заточение окончилось. Василий Кузьмич отпустил своего гостя, поручив внучке довести его до поселка, да наказывал еще приходить.

С этих пор стал Григорий бывать и в доме Ивана Васильевича. Принимали хорошо – поняли, что нет в нем корысти и злого намерения. Он никогда не вспоминал о том, как помог семье, ничего не просил взамен. А вот к Танюше привязывался все больше и больше. Да и девушка на заезжего барина тепло поглядывала. Только часто грустила: уедет он скоро в свои столицы, а ей здесь никто больше не полюбится.

В первых числах сентября Никита заговорил об отъезде:

– Отец мною доволен, благословил учиться дальше, – радостно сообщил он другу, – так что скоро едем!

– Это хорошо, что благословил, – задумчиво проговорил его товарищ. Но весь вид его ясно показывал, что мыслями он сейчас далеко.

– А ты не рад? Разве не скучаешь здесь? Или правду люди говорят…

– Какую правду? Какие люди?

– Люди всякие, да и я не слепой. Не хочешь ты уезжать, прикипел сердцем, – но, взглянув на нахмурившегося собеседника, не договорил.

– К кому? К Танюшке? Заметно, значит? Что ж, правду говорят. – Григорий подошел к окну и какое-то время, молча глядел на улицу. Будто решался на что-то.

– Эх, Никита, всегда я знаю, как поступать, а сейчас растерян, – наконец, вымолвил он. – Я б увез ее с собой, но разве можно просто так сорвать человека с места? В каком качестве она поедет – чужая ведь мне. А ей бы учиться, да и не место здесь такой девушке. Кем она будет? Женой рабочего? Такая красавица, умница… Жалко.

– Гриша, а ведь не просто жалко?

– Правда! Кроме тебя мне советовать некому. Я уж и нагулялся, и мир посмотрел, сам себе хозяин. Жениться, нечто?

– Неравный брак, друг мой. Время, сейчас, конечно, свободное. Не как при крепостном праве. Но все же мало кто одобрит.

– Так! Ну, значит, тем более, женюсь! Еще мне об одобрении чьем-то заботиться. Ну, уж нет!

***

– Значит, вот отчего ты, босс, такой непоседливый? – Дэвид не сразу смог переключиться из реальности, созданной воображением Сергея, в пространство маленького ресторанчика, куда вся компания перекочевала из надоевшей комнаты в офисе. Он даже головой потряс, как будто пытался проснуться.