Ночь девы

Но я не хочу сейчас обсуждать отца. Я так редко вижу его, что скоро забуду, как он выглядит. Он уйдет из моей памяти, как ушел призрак мамы.

– Но на нее намного сильнее… – выводит меня из забвения голос Мадьеса.

– Что?

Его слова вызывают в душе смятение. Чем ближе мы к особняку, тем мне тревожнее. Вот уже видна живая изгородь, заслоняющая дом темной стеной. Когда приближаемся к воротам, волнение усиливается. Должно быть, на меня так повлияли вести о завтрашнем дне. Как я перенесу церемонию? Почему меня похоронят при жизни, в то время как другие будут радоваться? Я не верю в того, кому молюсь. Мне так хочется убежать, но что-то заставляет остановиться. Страх? Трусость? Долг?

Из сада через стеклянную дверь я завожу Мадьеса внутрь дома. На кухне, некогда теплой и уютной, сейчас темно и тихо. Лишь мерцает одинокая свеча на овальном, словно озеро, столе. Я подхватываю этот крошечный источник света и иду дальше. За спиной шаркает башмаками Мадьес, приговаривая, как давно не был в этом доме.

У бабушкиной комнаты мы замираем – дверь приоткрыта. Мое тело пронзает иглами, здесь что-то не так, я явно чувствую это. Темнота внутри дома не похожа на ту, что снаружи. Она слишком… плотная, живая. По спине бежит холодок.

– Деда? – зову я Мадьеса.

Он открывает дверь вместо меня. Сердце замирает в груди. Что, если с бабушкой что-то серьезное?

– Бабушка! – тихо зову я, заходя внутрь следом за Мадьесом, и тут же зажимаю рот ладонью.

Бабушка распростерлась на кровати совсем бледная, возле ее постели на табурете сидит Нана, протирая лоб бабушки смоченной в воде тряпицей. Как ей могло так быстро поплохеть?

– Ирис, подойди сюда, – шепчет бабушка.

– Лирия! – Мадьес опускается на колени перед кроватью и обхватывает бабушкину руку своими ладонями с длинными, похожими на лапки паука пальцами. – Лирия, я здесь. Я так и знал, что все это до добра не доведет! Они близко, да?

– Господин Северьян! – восклицает Нана. – Неужто вы?

Круглые темные глазки экономки выглядывают из-под чепчика, напоминая пуговки. Только сейчас я понимаю, насколько Нана похожа на тряпичных кукол, которых любила шить для нас с Эгирной бабушка, – пусть мне и удавалось поиграть с ними совсем недолго. Обычно отец находил их у меня и забирал.

– Нана, принеси еще воды! – говорит ей Мадьес, и Нана немедленно подскакивает на ноги, а я пытаюсь обдумать слова деда. Кто уже близко? – Нет, пойдем вместе, я возьму все, что нужно.

Мадьес поднимает медный канделябр, выполненный в форме троицы девушек – их платья и волосы развеваются, лица вырезаны в мельчайших подробностях, а голову каждой венчают синие цветочки из эмали.

– Нана, – окликаю я экономку. – А где Эгирна?

– Спит себе наверху. Я пыталась разбудить ее, но она захрапела еще громче. Как можно спать в такое время?

Да что же такое творится! Как все могло разом перемениться? Моя спокойная жизнь в мгновение ока перевернулась. Но не об этом ли я всегда мечтала?

Когда Мадьес и Нана уходят из комнаты, я сажусь на табурет, но не касаюсь бабушки.

– Ирис… – снова зовет она, и мне приходится склониться ниже, чтобы услышать ее слова.

– Это я, бабушка, это Ирис. – Мне страшно пошевелиться или лишний раз вздохнуть. Жизнь бабушки словно свеча, и я боюсь затушить ее одним неверным вздохом. – Нам следует позвать лекаря, – вдруг понимаю я.

Травы – это хорошо, но есть специально обученные люди. Я встаю, и бабушка цепляется рукой за мое платье, вынуждая снова сесть.

– Не надо, девочка. Сядь. Слушай. У меня осталось несколько вздохов. Я так рада, что дождалась тебя. Я слишком долго молчала. Отец и мать очень любят тебя, – произносит бабушка, а я ничего не понимаю, ведь моя мать давно мертва. Слезы сами бегут по щекам.

– Моя мать была колдуньей? – отваживаюсь произнести я на пороге ужасного, что вот-вот случится.

– Больше, куда больше. Сила… У нее была сила… Сирин выросла здесь, в приюте, вместе с сестрой, – выдохнула бабушка. – Селестина – твоя тетка, она завистливая женщина, но она твоя кровь. У нее не было силы как у твоей матери и как у… – Она тяжело вздыхает, я чувствую, как по телу бабушки пробегает судорога. – Сирин была твоей матерью, Ирис. Что с ней стало, я не знаю. Но Сирин украла нечто важное. Будут те, кто захочет вернуть это. Они придут. Они обязательно придут. Я говорила ему, но он не желает слышать. Может, они уже здесь.

Ее слова звучат зловеще. Я не могу понять, о чем говорит бабушка, но хочу услышать ее слова. Пусть они льются, ведь пока она говорит, пока в сознании… она жива. Представляю, как бабушка встает с постели и уверенно, выпрямив спину, шагает на кухню, чтобы испечь вкуснейший яблочный пирог.

– Ее вещи… Они в сундуке. На кухне. Все самое ценное я держу там… – С каждым словом бабушка слабеет. – И возьми…

Я ничего больше не слышу. Моя голова идет кругом. Холодный вихрь подхватывает меня вместе с табуретом и уносит далеко-далеко за пределы мироздания. Темнота черными волнами пульсирует вокруг меня. Из нее выползают тени, их глаза горят белым огнем. И тогда темнота сменяется ослепительным светом, у меня перехватывает дыхание. Пространство заполнено этими серыми сущностями, они не видят меня, зато я вижу их. А среди теней играют на белом песке трое детей – они лишь призраки, но для меня они как живые.

– Сирин, слезай с дерева! – кричит мальчик. – Ты упадешь и расшибешь голову!

– Хватит осторожничать, Корто! – раздается озорной голос девочки, но я не вижу ее.

Следом летит яблоко, попадая мальчику по голове. Другая девочка – светловолосая, серьезная – сидит под деревом и увлеченно читает книгу.

– Оставь ее, Корто. Она ненормальная. Когда-нибудь эта дурочка нарвется.

– Залезайте ко мне, вы, скучные черви! – кричит девочка с дерева.

Мальчик улыбается, хватается за нижнюю ветку и, сопя, лезет наверх.

– Ты назвала меня червяком? Я проучу тебя, Сирин!

Песок поднимается вихрем, сметая фигуры детей, и я вижу перед собой бабушку. Она улыбается мне, неожиданно приседает в реверансе с такой грацией, которую я бы и не заподозрила. Бабушка разворачивается, делает шаг прочь.

Я падаю на колени, на колючий бесцветный песок. Чувствую свою беспомощность. Бабушка уходит все дальше и дальше.

Тело мое напряжено до предела, в него вонзаются сотни игл. Во все стороны простирается холодная пустыня. Свинцовое небо сливается с землей. Верх и низ перетекают друг в друга. Бабушка все дальше. Песок под ногами шевелится. Это жуки, тысячи, миллионы жуков с серебристо-белым панцирем. Они ползут вслед за ней. На горизонте клубится темнота. Бабушка удаляется от меня, а я хочу броситься за ней вслед. Все так быстро, так стремительно, что я не успеваю что-либо сделать.

Тело бабушки сжимается, ссыхается, бледнеет. Вот-вот и она растворится в море серебристых жуков. Я не могу этого допустить. Пустота ломает меня, давит, прижимает к земле, но я произношу:

– Эстеро! Стой! – Это первые слова, произнесенное мной в этом мире. И я не знаю, откуда они пришли ко мне. Все кругом вдруг замирает. И тихо, тихо, ни шуршания песка, ни скрежета панцирей, ничего. – Реверо! Вернись… – через стиснутые зубы выдыхаю я, склонив голову.

И я вновь в бабушкиной комнате. У меня совершенно нет сил. В груди пусто, будто кто-то вычистил все чувства, вырезал их под корень.

– Сотмир Великий! – слышу я голос Мадьеса. Чуть приподнимаю голову. Деда молится, склоняясь головой до самого пола. – Защити, защити, защити! – трижды произносит он.

– Ирис… – раздается следом слабый бабушкин голос.

Но я ничего не чувствую. Мне нужно уйти отсюда. Я вижу, как смотрит на меня Мадьес.

Величайшее зло…

Это я?

Ноги подкашиваются. Взяв свечу, я плетусь по коридору до кухни. Теперь я знаю, что должна сделать. А может, меня опять кто-то ведет?

Я нахожу сундук с вещами матери. Посмотрю, что там, и уйду. Туда, где меня ждут. Есть только одно место, где я не буду опасна. Должно быть, отец знал об этом, потому и спрятал меня ото всех. И мне просто. Надо. Смириться.

Мыслями я все еще в доме бабушки. Стараюсь не думать о том, что происходит кругом. Я провела с бабушкой Лирией и Эгирной не так много времени – неужели мое присутствие могло так пагубно сказаться на них? Мне душно в тесном черном платье, которое я выбрала для себя. Платье моей матери. Я нашла его в сундуке вместе с прочей одеждой, туфельками, черной маскарадной маской, перчатками, веерами и прочими женскими штучками. Не понимаю, зачем бабушка сказала мне про сундук. К чему мне весь этот гардероб?