Ночь девы

– Завтра… – говорю я, и в горле встает ком. – Бабуль, завтра я стану Безмолвной. Видия Мира умерла.

Бабушкины руки замирают, выпуская шелковый плащ. Он соскальзывает на пол, бряцает металлическая пуговица, упавшая следом. Бабушка встает, но снова садится.

– Нет, – твердо говорит она. – Завтра ты не станешь Безмолвной. Видит Сотмир, я не позволю твоему отцу поступить с тобой так.

В груди все замирает. Возможно, я втайне ждала, что кто-то спасет меня.

– Однажды я расскажу тебе, Ирис, все расскажу.

Бабушка прислоняет руку к сердцу. Неужели эта новость так сильно ошарашила ее?

– Что расскажешь? – шепотом спрашиваю я. Уж больно мне не нравится, как прозвучали ее слова.

– Да что же такое! Где твой отец в такой час! – причитает бабушка. – Ему следовало бы уже вернуться! Сперва запирает тебя в Сколастике, а теперь Безмолвная! Я догадывалась, что Селестина замышляет это, но не думала, что она осмелится. Но я больше не пущу ее на порог этого дома! Вот же стерва!

– Вряд ли мы что-то можем сделать, – говорю я. – Все решено.

А внутри все так и кричит: да сделай же что-нибудь, Ирис! Ты можешь все изменить!

– Все решения меняются, запомни это, Ирис, – озвучивает мои мысли бабушка.

– Возможно, так будет даже лучше, – выпаливаю я, будто убеждая саму себя. – Это мое предназначение.

– Предназначение! Что ты о нем знаешь, Ирис? Я была третьей дочерью в семействе Бланш. Наша старшая сестра, Мария, собиралась стать королевой. Она была одаренной видией, с первенцем на подходе, но ее отравили. Королевой выбрали другую. И где здесь предназначение, дорогая? Мария посвятила служению всю юность. Но Мария была не такая, как ты.

– Что значит не такая?

Бабушка кладет руку на широкий лоб, я замечаю, как блестят капельки пота на ее коже.

– Тебе нехорошо? – спрашиваю я, а в душу прокрадывается страх.

– Мята, – бурчит себе под нос бабушка. – Мята может отвадить зло. А у меня… вся мята повяла. Нужно что-то посильнее… Юриос санктум, Святая Коприва, у него целое море копривы.

– Что?

– Ирис, иди скорее к Мадьесу! – вдруг говорит она и обхватывает мои ладони, но я тут же их убираю. А что, если зло – это я?

– Ты же его терпеть не можешь, – отвечаю я.

Мадьес – мой дед, который живет на окраине города, но видела я его всего пару раз.

– У этого чокнутого осла всегда всего навалом, а уж травы самые лучшие… самые необыкновенные, – тяжело вздыхая, говорит бабушка и чуть кренится набок.

– Нана! Эгирна! – зову я. Прибегает экономка, а вот сестры не видно. – Нана, помоги уложить бабушку в постель. Ей вдруг стало нехорошо. – Я стараюсь не касаться бабушки, насколько это возможно. – Останься с ней, а я пойду за травами, которые она просила.

– Не забудь плюнуть ему в рожу, – еле слышно ворчит бабушка.

– Кому?

– Своему деду, конечно же. Помру, но не прощу этого старого неотесанного ворчуна.

Накидываю на плечи серый плащ, натягиваю до самого носа капюшон и выбегаю в сад. Странное чувство. Я бы сейчас могла взять и побежать куда глаза глядят. Подальше от всего и ото всех. Не становиться невестой Сотмира, не посвящать себя вечному служению. Но разве смогу я убежать от себя? И от той пустоты, которая возникает внутри, вытягивая из меня все соки, все силы, все желание жить?

На улицах города у меня вновь перехватывает дух. Все словно смотрят на меня, видят насквозь. Мимо проезжают пузатые кареты, украшенные лилиями или розами, некоторые простые, но все довольно ухоженные, как и само королевство Диамонт. В окошках домов мелькают цветочные горшки, цветы свисают и с балконов яркими гирляндами.

Закатное небо заполняется огнем, которым я невольно любуюсь. На его фоне четко выделяются горные пики Кардамора. А я могу лишь впитывать красоту открытого неба так, как никогда не делала в Сколастике. Даже когда изучала звезды – для этого были карты и учебники, но не этот необычайный, наполненный глубиной и тайнами простор.

Через некоторое время я сливаюсь с улицами, и мне становится спокойнее, здесь я словно невидимка. Никому нет до меня дела. Вот и хорошо.

Вскоре добираюсь до самого захудалого во всем королевстве места – апотеки деда Мадьеса. На крыше торчит флюгер в виде грифона. «Вирго в Грифоне», – проносится в мыслях.

Тянусь к ручке, от одного вида которой хочется сразу сполоснуть руки чистой водой, но меня вдруг нахально отталкивают в сторону. Лицо человека скрыто капюшоном темно-серого от грязи и пыли плаща, совсем как мое. Но я все же вижу оскал – он рычит на меня: «С дороги!» – и ныряет в апотеку.

Но я узнаю этого человека. Ведь я совсем недавно чуть не подарила ему свой первый в жизни поцелуй.

На двери звенит колокольчик. Я захожу следом за мужчиной, во мне зреет желание возмутиться и, возможно, еще припомнить ему странное появление в Сколастике, и в то же время мне очень любопытно, кто он такой. Я не так часто встречаю незнакомых людей – точнее, совсем никогда. Но тут я замечаю на полу свежие капли крови. Мужчина чуть склонился и зажимает бок рукой. Да он же ранен! Окна здесь мутные от пыли, улицы почти не видно. Потрепанный понизу плащ выдает в нем человека странствующего – я наконец могу внимательнее рассмотреть его.

Из-за деревянной стойки выглядывает пушистая седовласая голова. Она мерно покачивается взад-вперед, но мое внимание всецело приковано к незнакомцу. Как мне помочь ему? Он же, очевидно, нуждается в помощи, но мой робкий характер не дает вымолвить и слова. Правда, в прошлый раз я чуть сама не набросилась на этого человека. О чем только думала!

Мужчина с грохотом опускает кулак на деревянную стойку, и старик вскакивает на ноги. Сперва в его руке появляется вилка, потом очки. Посмотрев на посетителя, он сдувает с усов пыль и деловито спрашивает:

– Зачем пожаловали? – Дед Мадьес выглядывает из-за незнакомца и смотрит на меня. – Да еще с такой хорошенькой особой.

Я качаю головой, показывая, что мы не вместе. Должно быть, дед не узнал меня. А вот узнал ли этот мужчина? Если и да, то он и виду не подал, что даже немного злит. Он ранен, напоминаю себе я.

– Порошок горлянки, – говорит человек. – Можно мазь.

– Ах, живучка ползучая, – отвечает дед Мадьес, поправляя очки. – Так, так, посмотрим…

Травник смахивает со стола ненужный хлам, две склянки разбиваются о пол, а Мадьес достает небольшой сундук и ставит на столешницу.

Мы с незнакомцем стоим среди пыли и паутин, слушая ворчание Мадьеса, который перебирает содержимое сундука. Я, кажется, совсем не дышу. Над головой на веревке висят высушенные летучие мыши, пучки трав, грибы и еще что-то невразумительное. Внутри дом такой же неопрятный, как и снаружи. По углам стоят ящики со сломанным барахлом, назначение многих штуковин я и не знаю, хотя вижу прибор с несколькими круглыми стеклами наподобие того, что был в учебниках по медицине. Склянки и банки выстроились не только на полках, но и на подоконниках, тянутся длинными рядами вдоль стен. Многие битые, кое-где содержимое прилично поросло плесенью.

Наконец Мадьес достает небольшую склянку с неприглядной мутно-зеленой жидкостью.

– Чуток выжимки. Это все, что осталось, – говорит он, отдавая товар мужчине.

Рука в черной чешуйчатой перчатке тянется вперед, забирая пузырек.

– Мало. Нужно еще.

– Я давно не занимаюсь переработкой, – отвечает Мадьес, разводя руками. – Посмотрю, не растет ли что в огороде. Там все заполонила коприва, видите ли.

– Сойдет и свежая. Я сам сделаю все, что надо.

Подхожу ближе к потертой столешнице, из которой торчат колючие щепки.

– Мне как раз нужна ко… коприва, – осмеливаюсь сказать я. О великий Сотмир! До чего я неловкая! – И мята. Не могли бы вы набрать трав сразу и для меня? Точнее, для бабушки Лирии.