Ангел Смерти

Лена поняла, что больше она не может лежать, притворяясь спящей. Она тихонько встала и пошла в кухню.

Что помогает полиции найти убийцу? Наличие мотивов, возможностей… свидетели и орудие убийства. Мотив у нее есть – развод. Но об этом еще никто не знает. Даже дети. А следовательно, если она будет вести себя как ни в чем не бывало, никто об этом мотиве никогда не узнает. Главное – держать лицо, что она, к счастью, и делала. Дальше… Умереть он должен не дома, лучше всего – на работе. И яд надо достать действенный, но общедоступный. Чтобы полиция не могла потом выйти на нее через продавца. Это будет самым сложным… От этих черных мыслей Лена испытала такой подъем, что даже грядущие сложности не испортили ей настроения.

В первые три дня после принятия этого судьбоносного решения она себя чувствовала почти счастливой. Коллеги по работе даже стали интересоваться, что с ней произошло, пришлось ей придумывать какие-то оправдания, но аккуратно: потом, после убийства, ее коллег спросят, не заметили ли они в Лене каких-то странностей, те вспомнят о перепадах ее настроения и приведут придуманные ею оправдания, а полиция примется все проверять, и вот тут накладок быть не должно.

– Чепуха. Стыдно говорить, – краснея, тихим шепотом отвечала коллегам Лена. – У нас с Толиком сейчас словно второй медовый месяц начался. В нашем возрасте это настоящее безумие!

Коллеги ее уверяли, что она еще молода, что с таким мужем ей просто повезло и что при таких отношениях еще и родить можно – и тут же теряли к ней интерес.

По вечерам Лена усиленно искала в компьютере полезную информацию о ядах, об их составах, о способах отравлений, об эффективности и методах получения ядовитых веществ. Дети спокойно учились, муж жил своей новой жизнью, ожидая дня развода. Но, к счастью, жил он в их квартире и попыток рассказать детям о грядущих переменах в их жизни не предпринимал, что Лену полностью устраивало. Что ее удивляло в этот период, так это полное равнодушие детей к происходившему в доме, в семье. Раньше они не реже четырех дней в неделю ужинали всей семьей. Теперь же Анатолий появлялся дома лишь поздно вечером и, как правило, абсолютно сытый. С Леной они почти не разговаривали, и даже его общение с детьми стало каким-то отстраненным, натянутым.

Никита с Полиной ничего не замечали. Они учились, бегали на тренировки и дополнительные занятия, сидели в Интернете и словно бы не видели, что творится в доме, но Лене и это было на руку. Плохо было другое. Время шло, а никакого решения проблемы она не находила.

Существовало огромное количество действенных современных ядов, действовавших медленно и эффективно, или мгновенно и эффективно, и даже таких, которые полностью распадались в организме после смерти жертвы, так что их никак нельзя было бы выявить. Но все они были труднодоступны. Нет, их можно было купить, но Лена уже вывела аксиому о том, что обнаружение такого яда неизбежно выведет полицию на продавцов, а они сдадут ее. Впервые в жизни Лена пожалела, что она не химик. В Интернете давалась куча рекомендаций, как получить то или иное снадобье, приводились формулы… Но она совершенно ничего в этом не понимала, а самое главное, понятия не имела, где достать исходные вещества.

Время шло. Выход не находился. Лена теряла уверенность. Она с ужасом смотрела на календарь, считая в уме дни и недели. Она не могла делать никаких заметок, не могла ни с кем поделиться, даже постоянно нараставшее внутреннее напряжение ей приходилось держать под контролем. Все должно быть как всегда, твердила она себе, как мантру. На работе за ней наблюдали коллеги, дома – дети. Единственное место, где она чувствовала себя свободно и могла расслабиться, был транспорт. Иногда она мечтала сесть утром в трамвай и ехать на нем куда угодно до самой ночи. Но плакать в транспорте тоже было нельзя. А плакать хотелось, все чаще и чаще Лена чувствовала приступы невроза, иногда она была готова сорваться, ей стоило огромных усилий сохранять привычное, ровное свое отношение к окружающим. Каждая мелочь грозила вывести ее из себя, чиркала по нервам, словно медиатор по струнам гитары.

Дошло до того, что ей пришлось купить сильнодействующее успокоительное, переложить таблетки в пачку из-под мезима и принимать потихоньку от окружающих.

Она с трудом заставляла себя встречаться c подругами, но отказать им было нельзя. Это нарушило бы обычный ход ее жизни. Ссылаться на вымышленные болезни тоже было нельзя, у полиции не должно будет возникнуть никаких подозрений. Она не должна лгать. Даже мелкая ложь может повлечь за собой большие неприятности. Например, она откажется от встречи с подругой, сославшись на плохое самочувствие, а полиция, поговорив с ее детьми или коллегами, выяснит, что в этот день Лена чувствовала себя хорошо и никому ни на что не жаловалась. Она, чтобы оправдаться, скажет, к примеру, что просто забыла о встрече, а полиция заявит, что это невозможно, она же сама отменила встречу. Ах да, скажет Лена, запутываясь все больше, я ходила по магазинам, забыла о встрече и вспомнила, когда уже было поздно. А что вы купили, спросят в полиции, и ей вновь придется выкручиваться и что-то врать. Этого нельзя было допустить. Вся мировая детективная литература учит, что убийцы попадаются именно на мелочах, а еще чаще – на вранье. Поэтому врать нельзя ни в коем случае. Мелкое вранье рождает большие подозрения.

И Лена тянула лямку, улыбаясь, изображая всем своим видом веселье, беззаботность и безоблачное счастье, испытывая все большую ненависть к собственной жизни и к человеку, который эту самую жизнь отравил, превратил в ад, сам при этом выйдя сухим из воды.

Да, теперь Лена ненавидела мужа, ненавидела по-настоящему. Еще никогда в жизни она не испытывала такого сильного, всепоглощающего чувства. Теперь ей стало казаться, что она вполне может ударить его – камнем, ножом, молотком – и смотреть ему в глаза, наслаждаясь видом его страданий и боли. Ее мутило от ненависти, когда ночью она лежала рядом с ним в одной кровати, глядя на его спокойное лицо, освещенное лучами фонарей, пробивавшимися сквозь задернутые шторы. Эта ненависть мешала ей спать. Она боялась не сдержаться и наброситься на него, спящего.

Если вначале его убийство было продиктовано «производственной необходимостью», холодным расчетом, было вынужденной мерой, то теперь оно превратилось в физическую потребность, острую до боли, с которой было все труднее бороться. Лена чувствовала себя так, как, наверное, чувствует себя наркоман в период ломки, которого ежечасно дразнят дозой. Как завязавший алкоголик, которого заперли связанного в комнате с бутылкой хорошей выпивки, как умирающий от голода при виде пищи, которую нельзя тронуть. Последние два месяца так страшно изуродовали ее психику, что Лена сама начала себя бояться. Она волновалась: сможет ли она потом, когда все будет кончено, стать прежней? Стать человеком… И от этого она еще больше ненавидела его. Она удивлялась его слепоте, другой человек давно бы заметил или почуял что-то неладное и перестал бы приходить домой, оборвав все семейные связи, но Анатолий был настолько слеп – или ослеплен любовью к той бабе, – что ничего не замечал, то ли считая напускное спокойствие жены истинным, то ли он уже настолько потерял интерес к бывшей семье, что совершенно перестал обращать на них внимание.

Неизвестно, чем бы закончилась эта внутренняя борьба, сумела ли бы Лена сохранить свой рассудок, если бы не милосердная судьба, решившая их общую участь.

Глава 3

В выходные Лена приехала к родителям. Мама попросила ее помочь – надо было разобрать антресоли. Они давно собирались это сделать, но все откладывали, и вот там, в самом углу, за старой корзинкой с садовыми перчатками, Лена нашла железную банку, в какой раньше хранили крупу. Банка была ржавой и помятой, внутри был скрученный, пожелтевший от старости полиэтиленовый пакет. Лена взглянула на банку повнимательнее и, торопливо захлопнув крышку, задвинула ее обратно в угол. Это был мышьяк. Когда-то давно мама где-то раздобыла его для травли крыс на даче. Одно время они буквально атаковали их садоводство из-за разросшейся неподалеку спонтанной свалки. И свалку, и крыс давно ликвидировали, а жестянку засунули на антресоли и забыли о ней.

Дождавшись подходящего момента, Лена слезла со стремянки и спрятала банку в свою сумку. Ну вот, все и решилось.

Теперь она знала, что делать. Анатолий регулярно принимал лекарство от изжоги, предпочитая в последнее время «Орантол». Лекарство было в капсулах, их следовало принимать курсом, в течение двух недель. Раньше Лена с уверенностью могла бы сказать, как давно муж начал прием, сколько таблеток у него осталось, но теперь она не имела ни малейшего представления о его жизни, хотя, по примерным подсчетам, он должен был начать курс несколько дней назад. Ее план был очень простым и логичным. Анатолий больше не ест дома, разве что пьет кофе по утрам, следовательно, он примет свои таблетки где угодно, только не дома. А если ей повезет, то и загнется он в том же месте. Сколько времени потребуется, чтобы отравленный мышьяком человек умер, Лена с уверенностью сказать не могла, информация в Интернете была расплывчатой и неточной. Смертельная доза вещества была крайне мала, аптекарских весов у нее не имелось, поэтому надо максимально полно набить им капсулу. В любом случае нескольких часов должно хватить… К тому же такая смерть сопровождается болезненными симптомами, вряд ли Анатолий решится ехать домой с плохим самочувствием. Наверняка умрет на работе. А именно это Лене и требовалось. В пользу этого плана имелось и еще одно обстоятельство.

За долгие годы совместной жизни Лена приучила мужа к тому, что по-настоящему стильный, элегантный, состоятельный человек проявляется в мелочах. Не в дорогом костюме и «Ролексе», на которые можно накопить деньги, а в мелочах: в белье, в носках, галстучных булавках, ручках, в брючных ремнях и прочих аксессуарах. Анатолий впитал ее философию и пристрастился к дорогим безделушкам. Так, два года тому назад, в Венеции, они приобрели в средневековой аптеке антикварную безделушку: крошечную серебряную коробочку, украшенную эмалью, для хранения пилюль. Толик тогда еще в шутку спросил, не принадлежала ли она кому-нибудь из Борджиа? В таких изящных вещицах хорошо хранить яд. С тех пор он регулярно перемещал лекарства, которые должен был принимать вне дома, из фирменной упаковки в эту коробочку. Об этой его привычке знали многие, потому что Толик считал особым шиком достать ее и, демонстративно щелкнув крышечкой, принять таблетку. Пижон! Впервые в жизни Лена почувствовала отвращение к собственному мужу. Прежде он всегда казался ей почти что безупречным.

Ночью, когда муж спал крепко и безмятежно, словно честный человек, чья совесть не отягощена таким грузом, как разбитая жизнь его жены и двоих детей, Лена закрылась в ванной и, надев медицинские одноразовые перчатки, принялась за дело. В коробочке, которую она загодя вытащила у мужа из кармана, лежали восемь капсул. Начинять все она не рискнула, отложила лишь три штуки. Рано или поздно, но он их все равно примет. Проявляя максимальную осторожность, пытаясь преодолеть дрожь в руках, Лена опустошала их и наполняла капсулы ядом. Закончив работу, она прибралась, бросила в мусорное ведро перчатки и вернула на место коробочку с лекарством. Потом она легла в кровать и до самого утра не сомкнула глаз, решая, какой должна быть ее реакция на смерть мужа.

День тянулся бесконечно, каждый стук в дверь, каждый телефонный звонок заставлял ее вздрагивать, обливаться холодным потом, Лена все время убеждала себя, что надо расслабиться, довериться судьбе, что смерть мужа может наступить и через пять, и через шесть дней, но нервное напряжение не отпускало ее. Темные глубокие тени под глазами невозможно было скрыть никаким тональным кремом, руки ее подрагивали, она то словно впадала в ступор, то вдруг ее охватывало неестественное оживление. Сотрудницы начали обращать внимание на ее состояние, задавать ей вопросы. Лена понимала всю опасность ситуации, ведь сейчас ей, как никогда прежде, надо было сохранять полнейшую безмятежность. Проведя очередную бессонную ночь, она придумала ложь, подсказанную ей, по сути, ее же коллегами. Это вранье после смерти мужа лишь добавит трагизма ее положению и не заставит ее выкручиваться, запутываясь все больше. На следующий день Мария Вениаминовна, старейшая сотрудница их фонда, давно и искренне симпатизировавшая Лене, решительно взяв за локоток, отвела Лену в сторонку и, заглянув ей в глаза строгим внимательным взглядом, спросила:

– Елена Сергеевна, что случилось? Вы сама не своя, у вас произошло какое-то несчастье? Что-то в семье? – Видя, как Лена краснеет, отводя глаза, она смягчила тон и проникновенно продолжила: – Елена Сергеевна, я спрашиваю не из праздного любопытства: я очень хорошо к вам отношусь и просто не смогу спокойно смотреть, как вы себя изводите. Сейчас же признавайтесь, в чем дело, и мы вместе поищем выход.

– Неужели так заметно? – растерянно проговорила Лена. Она ожидала чего-то подобного и успела заранее подготовиться.

– Еще бы, голубчик! – самодовольно кивнула Мария Вениаминовна. – Так в чем дело?

– У меня задержка… уже две недели! – покраснев еще сильнее, прошептала Лена. – Это в моем-то возрасте! – И она взглянула на коллегу полными смущения и растерянности глазами.

– Что? Задержка? – Мария Вениаминовна фыркнула и снисходительно взглянула на Лену: – Ну, вы даете, ангел мой! В какие еще ваши годы? Да вы же молоды, здоровы, счастливы в браке, что вы дергаетесь? Идите к врачу и рожайте. Или это у вас уже гормоны играть начали?

Лена поздравила себя с правильно выбранной стратегией. Женские проблемы всегда вызывают весьма умеренное любопытство окружающих, без лишнего ажиотажа, а уж чужая глупость и вовсе вдвойне приятна. Поэтому ее поведение в данной ситуации вызовет идеальную, с ее точки зрения, реакцию окружающих.

– Но у меня же двое взрослых детей! Как они отреагируют на это? – кусая губы, пролепетала Лена.

– Дети! А муж что говорит?

– Он еще не знает. Вот, пытаюсь набраться мужества и сдать кровь на анализ, а уж тогда…

– Вот и не затягивайте, и нечего изводить себя по пустякам, – похлопала ее по плечу уже потерявшая всякий интерес к Лене Мария Вениаминовна и, окликнув проходившую мимо молодую сотрудницу, удалилась.

Больше к Лене никто особенно и не приставал. Она продолжала нервно вздрагивать, сидя на своем рабочем месте. На четвертый день Лену охватила непривычная ей глубокая апатия. Видимо, организм ее достиг предельного уровня выносливости и поставил спасительный блок.

Лена вяло разбирала старые фотографии для готовившейся новой экспозиции, посвященной очередной грани общественной жизни царской семьи Романовых, когда зазвонил ее мобильник. Даже не взглянув на дисплей, она вяло взяла телефон и без всяких эмоций произнесла «алло», почти не задумавшись о том, кто же ей звонит.

– Елена Сергеевна, вас беспокоит секретарь вашего мужа.

– Добрый день, Кайса Робертовна, – поздоровалась Елена, рассматривая кружевные оборки на платье великой княжны. До чего же изящно смотрелись кружева на старинных нарядах, сейчас они почему-то утратили всякую элегантность… – Что-то случилось?

– Да. Извините, что беспокою вас, но стряслось страшное несчастье. – На этих словах секретарша сделала паузу, словно собиралась с духом, а Лена наконец ожила и оторвала глаза от фотографии. Ее сердце вдруг бешено заколотилось, дыхание стало сбивчивым и поверхностным, а зрачки расширились. Эти перемены не остались незамеченными окружающими. Находившиеся в комнате дамы обратили взоры к эпицентру надвигающейся трагедии.

– Что случилось? – ледяным от избыточных эмоций голосом спросила Лена.

– Анатолий Игоревич только что скончался у себя в кабинете, – исполненным сочувствия и переживаний голосом произнесла секретарша и вновь сделала паузу.

– Что он сделал? – глупо переспросила Лена. Неужели… все произошло? Все сработало?! Она смогла?! – Что с ним?.. Вы меня слышите?.. Как?! Как это случилось?! Да не молчите вы!

Лена уже кричала – визгливо, безобразно, тряся трубку, чтобы как-то расшевелить молчавшую секретаршу. Таких срывов с ней никогда не случалось, ни при каких обстоятельствах. Но что удивило потом Елену, когда она, уже оказавшись дома, ночью вспоминала этот дикий день, это то, как все уместно и естественно получилось. Ее реакция выглядела верной, ожидаемой. Убитая горем вдова! Еще минуту назад – счастливая женщина, чей мир рухнул в одночасье. Подобные слова и фразы Лена потом слышала краем уха от шептавшихся вокруг людей. А их на ее вопли сбежалось немалое количество…

Весть о смерти Лениного мужа степным пожаром разнеслась по музею. Все сбежались, начали ее жалеть, соболезновать, помогать… А она – то выла, то смеялась, то беззвучно плакала, тряслась, задыхалась, выпуская наружу копившийся в душе месяцами нервный стресс и нечеловеческое напряжение. В итоге коллеги вызвали «неотложку», врачи вкололи ей успокаивающее, уложили ее в кабинете директора, а вечером, когда Лена немного пришла в себя, отвезли домой.

Дома ее уже ждали родители, свекор со свекровью, дети, две подруги, двоюродная сестра с мужем, тетя Тамара, сестра отца, и тетя Лена, сестра матери. Ей что-то говорили, обнимали ее, гладили по голове, жалели, все вокруг плакали. Лена отыскала глазами детей. Они были как-то удивительно спокойны. Серьезны, но спокойны. А Никита даже время от времени что-то такое делал в планшете. Она подошла, обняла их, молча прижала к себе. Они ей ответили таким же крепким молчаливым объятием. А потом – она словно сквозь туман это помнила – ее отвели в спальню и вновь уложили.

Проснулась она уже глубокой ночью, с абсолютно ясной головой. Спокойная и счастливая. Лена с удивлением поняла, что испытывает чувство небывалой легкости, освобождения и глубокой спокойной радости. И тут по ее щекам тихо заструились слезы. Лена подождала, пока они все не выльются, не высохнут, встала, накинула халат и тихонько вышла из комнаты.

Глава 4

Андрей Петрович Усов сидел за рабочим столом и, подперев щеку рукой, смотрел на большой яркий плакат, висевший на противоположной стене. Белоснежный круизный лайнер скользил по бирюзовой глади моря, вдали, на горизонте, маячил поросший пальмами тропический остров.

Жена выдала ему этот плакат семь месяцев тому назад и велела повесить его в кабинете, чтобы у Андрея Петровича развивалась здоровая тяга к путешествиям и комфортному отдыху. Потому что извращенная натура Андрея Петровича всю его сознательную жизнь испытывала противоестественную тягу к средним и мелким водоемам средней полосы России, кишевшим комарьем и мухами, а также к покосившейся деревянной избе в деревне с лирическим названием Жмотовка, доставшейся ему по наследству от бабушки с дедушкой.

Проведя семь отпусков подряд в Жмотовке за чисткой щучек и окуньков, супруга Андрея Петровича выдвинула ультиматум: или они едут в этом году в круиз вокруг Европы – вынужденная жесткая экономия прошлых семи лет позволяла им это сделать, – либо она едет одна, но по возвращении ставит жирную точку в их семейной жизни.

Последнего Андрей Петрович никоим образом допустить не мог, потому что обожал супругу еще со школьной скамьи, добивался ее взаимности без малого пятнадцать лет подряд, ждал, пока не развалится ее первый брак, и лишь после ее развода и незапланированной беременности смог затащить ее в ЗАГС, где и сбылась его детская мечта. Он женился на Ирочке Крошкиной, первой красавице их класса! Так что вид белого парохода символизировал для Андрея Петровича начало какого-то нового этапа в их семейной жизни, пугающего его общей неизвестностью и даже респектабельностью.

До отпуска оставалось не больше полутора месяцев, которые Андрей Петрович планировал тихо проскрипеть, подтягивая старые хвосты, но – не тут-то было. Вчера вечером на голову Андрею Петровичу свалилось новенькое свежее дело об отравлении главврача крупной городской больницы. Дело было скверное. Во-первых, убитый – большая шишка, и кто знает, чьи интересы все это дело заденет? Во-вторых, способ убийства – отравление. В таком месте, как больница, такое под силу каждому. Медикаментов пруд пруди, и все вокруг – образованные, что делать с препаратами, знают прекрасно. Это вам не отравление с помощью сложного химического соединения одинокой пожилой вахтерши носочно-чулочной фабрики, чей племянник – кандидат химических наук. Тут все – сами себе на уме, каждого надо под подозрением держать.