Хроники закрытого города

– Поди в хату, Беляна, – буркнул в усы Никодим.

– Коли Богам угодно, сами спасём обездоленного, – сдвинула брови Агафья, да так и пошла не оглядываясь. За нею след в след потянулся и хмурый мужик. Глядел он на спину воинственной женщины, а память безжалостно сжимала в тисках.

Глава 2

– Ах ты дрянь! – звучало ей вслед. А она, приподняв юбки, неслась прочь от взбешённой соседки. – Пошла прочь, шалава! И чтоб духу твоего у моей хаты не было! Гляди-ка, удумала, стерва, чужого мужа дитём приманивать. Чай, своя есть, других и не надобно. Люди добрые! Где это видано, чтоб при живой жене мужика из дома тянуть, – в голос вопила, подбоченившись, дородная баба. А сельчане шарахались да головами покачивали.

– Дура, Агашка, нашла с кем спутаться…

– С Маланьей свяжешься, костей не соберёшь…

– Да зачем Никодим ей, других в селе полно…

– Куда теперь ей деваться с бременем в пузе…

Шептались, потупив глаза, сельчане. Ни для кого секретом не было, что, бывало, захаживал к Агафье Никодим, вот и последствия подоспели. Кто жалел, а кто и злорадно посмеивался. Только сам виновник сидел в хате ни жив, ни мёртв, бледный весь, что полотно отбелённое. Знать бы, что понесёт девка, не стал бы играть так. А теперь стыд грызёт да тоска. Хорошая Агафья девка, ласковая. А он дурак. Думал же, что Маланья не отпустит, а теперь и проходу не даст девке. Угораздило же лихую головушку.

– А ты, чёрт старый, куда глядел? Между ног, под пышные юбки? У, козлина… – погрозила кулаком Маланья неверному. Да пошла кричащую дочь успокаивать.

– О Белянке подумай, скотина! – пригвоздила ладонь к столу, да так, что тот жалобно скрипнул.

Никодим стряхнул с ресниц скупую слезу, подкрутил русый ус да вздохнул обречённо. Не ласкать ему больше девичью грудь налитую, не подкидывать бёдрами упругое тело, не целовать пухлые уста сахарные. Ой, беда. Бесхребетный он червь, бесхарактерный. А червям место где? Правильно, на земле у ног властной супружницы. Повесил он голову да уставился в окно невидящим взглядом.

***

Слёзы застили глаза, дыханье сбивалось, а она, содрав с распущенных чёрных кос белый платок, неслась прочь из деревни в лес, в родную тайгу ласковую. Туда, где не осудят, не очернят её честь девичью, не обольют грязью и не растопчут разбитое сердце. А он хорош, Никодимушка… Как ласкал её, как лелеял… Своей наречённой звал… Увещевал, уговаривал… Как поддалась она под натиском мужских рук, как растаяла её гордость в экстазе волшебном и как теперь горько и тошно душе.

Она бежала, ревя белугой навзрыд, а ветки низких кустов цепляли за волосы, рвали одежду, царапали руки. Пышные кроны скрывали от солнца, и вдруг перестали.

Агафья запнулась о срубленный ствол и, едва не свалившись, застыла. Впереди, куда не кинь взор, всюду стоял бурелом. Обломанные кроны беспомощно лежали, кое-как примостившись на влажной земле, зазубренные стволы коих жалобно поскрипывали, как бы делясь своей участью с забредшей душой. Тайга стонала.

Агафья вздрогнула. Так явственно послышался ей горестный плачь загубленных вековых сосен, смятых, изломанных пихт, поросших вездесущим лишайником, что девушку затрясло. Она помнила, знала, что где-то в тайге скрыто гиблое место, но не ожидала найти. Всё существо её испуганно сжалось, подчиняясь атмосфере необузданного горя и мёртвого сна. К горлу подкатил жгучий комок тошноты, живот скрутило жгутом, и, задохнувшись от пламенной боли, Агафья рухнула в раскуроченную колыбель стенающей матери лесов.

В себя пришла она резко. Опустошённой и всеми покинутой. Живот жгло нудной болью, а между ног натекло алое море. Вскочив и осмотрев испачканную одежду, Агафья завопила, как раненая волчица, потерявшая свой приплод. Прижав к опустевшему чреву трясущиеся ладони, Агафья согнулась к земле. Ноги её ослабели, колени подогнулись, и она вновь тяжело опустилась в то место, где ещё недавно лежала. Влажная земля поглотила все следы недавнего несчастья, оставив бедной Агафье лишь сожаления о несбывшийся краткой мечте. А ведь она шла к Никодиму с надеждой, что он примет её, приголубит, признает родное дитя, а теперь…

Теперь она здесь. Посреди гиблого, отчуждённого места. Одна. Всеми забытая и отринутая. Потерявшая крохотную искорку зарождающейся в её естестве жизни. Кому она нужна теперь?

Мать с отцом ещё в детстве забрала к себе мудрая тайга, так, может, и её заберёт. Вскинув к синему небу заплаканное лицо, Агафья взмолилась:

– ГосподьНебесныйВсеведущий! Простипрегрешениямоивольныеиневольные! Простридланьсвоюласковую! Откройсердцесвоёлюбящее! Помогимне! Дайсилпройтичерезнасмешкизавистников, черезпроклятьяобиженных! Дайкрепостидуха, чтобнесломитьсяпередневзгодамиивыдержатьихсгордостьюитвоейщедростьювсердце!

Слёзы неиссякаемым потоком орошали израненную землю и смешивались с отринутой кровью.

Долго ждала Агафья хоть какого-то отклика Вседержителя. Хоть какого намёка и знака, но всё зря. Уж и сумерки опустились, окутывая бурелом и одинокую фигурку среди исковерканных сучьев. И слёзы все уже выплаканы. И резь в опустевшем нутре улеглась. А Агафья всё ждёт. И ни звука вокруг. Ни такого знакомого птичьего пения, ни стрёкота крыльев сверчков, ни вездесущего жадного гнуса. Только сейчас до Агафьи дошло, что и Бога тут нет.

Встала тогда девушка на слабые ноги и заставила себя переступить незримую черту. Медленно поплелась она вперёд, что-то тихонько шепча. Неведомые слова сами слетали с её языка, а ноги несли в искорёженную неизвестность. А с бархатно-чёрного неба ей путь освещала луна. Крупная, круглая, багровая. Покрыв мёртвую землю кровавой вуалью, она равнодушно смотрела на то, как хрупкая девушка ловко продирается сквозь изломанный лес. Подныривает под вывороченные корни исполинских деревьев, перепрыгивает через раскинутые кости ветвей, крошит тонкими ножками сухостой. Глаза её пылают неземным светом, а пунцовые губы горячо шепчут слова. Те срываются птицами и, круша раскинутый вокруг гиблого места незримый кокон безмолвия, летят ввысь, разрывая тишину на тысячи мелких лохмотьев.

– Ипадётнебоназемлю.

Истанутонивразедины.

Ирасколетсясолнценамиллиардыянтарныхбрызг.

Ивкаждомбудетдуша, повсеместно.

Горетому, ктонайдёт, даотринетПодарокБогов.

Боговдревнихичужеродных.

Славатому, ктоприметсейДардаприумножитвеликуюсилу.

Ивотяпришла, готоваядаоткрытая!

Всейдушойсвоейбессмертной, всемтеломбреннымпринимаюяДарБоговдревних, суровых, дасправедливых.

ОтныненетдляменябольшеТриединого, гордого, дабезответного.

Вамяготоваслужитьвсемсуществомсвоимвекотвекадапосвоейволе!

Певучие слова лились жарким потоком прямиком из наивной души девичей, а ноги, словно чужие, вели её вдаль. Она и не заметила, как ровная земля сменилась крутым склоном, как бурелом исчез, а чёрную землю покрыли крупные глыбы. Там, в центре одной такой, она и узрела его. Ответ на свои богохульные мольбы. Угловатый, бесформенный камень, внутри которого, казалось, бушевала чуждая жизнь. Сотни мелких мерцающих искр хаотично метались в янтарном мареве, сталкивались друг с другом и вспыхивали, сгорая, чтобы вновь появиться в жидком золоте чрева дивного камня.

Ярким сиянием мгновенно очаровал её Дар Богов. Окружил теплотой неведомой. Проник в душу ласковым шёпотом. И она приняла его. Открылась навстречу прекрасному, невероятному и волнующему. И покинули разум тревоги. И взглянула она со стороны на поступок свой нечестивый, неправильный. Да на Маланьи угрозы нелепые. На обещания Никодима обманчивые. И такая злость обуяла Агафью, что скрипнули зубы и стиснулись кулаки.

***

Вернулась Агафья в деревню спокойная и умиротворённая. За пазухой белой рубахи ей душу грел мерцающий подарок древних Богов – угловатый янтарь.

А потом понеслось…

Тяжело захворала Маланья, да и отдала Богу душу, не дожив до следующего полнолуния. Косо сельчане стали смотреть на Агафью. Ну а той хоть бы хны. Ходит по селу лебёдушкой чернобровой. Изредка лишь нет-нет и обдаст вдовца жарким взглядом, но большего не дозволяет, да к себе не подпускает никого. Всё одна да одна. С каменюкой жёлтым всё носится, да спросишь, ни в жисть не покажет. Стали шептаться о ней люди. То Клавка на неё буркнула, а на завтра её бурёнка дубу дала. Или мужик лапищи к ней протянет, да так и сляжет на следующий день хромой да хворый. Справедливо сказать, немало и хорошего от неё люди видели. То младенца поможет принять. То девчонке на суженого погадает, да так, что как по писанному всё исполнится.

Стал бояться Агафью неотёсанный люд. Не понимая её ворожбы, на дьявольщину грешить начали. Так и пришли однажды к её хате с факелами наизготове. Гнать ведьму с села, подобру-поздорову, да гнездо ведьмовское спалить.

Видела всю честную компанию из окна девка, да успела сбежать. Вывел её, уставшую и оборванную, янтарь к домику на болотах, да так и осела Агафья там. Деревенские прознали про то, но вместо того, чтобы дальше гнать ведьму прочь, они тайком друг от друга стали снедь ей таскать да одежду, за помощью хаживать. Да грехи свои тяжкие перед девкой замаливать. Только один Никодим не ходил. Как желала вдовца девка, как звала ночами лунными шепотком при открытом окне, да так и не дождалась, не дозвалась.

Глава 3

И вот теперь настало чёрное время, Агафья сама в деревню пришла. Всё такая же стройная да красивая. С длинными косами цвета воронова крыла да пухлыми коралловыми губами, которые так любил целовать Никодим. Только глаза её изумрудные поменяли свой цвет на янтарный. Словно пламя души непокорное взвилось в них и не спешит опадать.

Еле сдержал Никодим первый порыв души своей. Кинуться в ножки ей стройные да молить слёзно прощение. Удержала его лишь смешливая русая девка. Юркая птичка Беляночка. Дочерь родимая да единственная. А теперь вот она! В душе верно хранимая. Грохотом в сердце воспетая. Ничейная желанная женщина. Жаром обдало тело и чресла вдовца, давно не помнящего нежных ласк. В ушах зашумела, забухала бурлящая кровь. А он шёл за ней шаг в шаг, хмуро понурив кудлатую голову, и клял себя за проклятую трусость. Только сейчас он осознал в полной мере, что любил её всю свою жизнь. Ждал и лелеял мечту о чувственной встрече. Не давал себе в ожидании совсем упасть духом. Хотя пасть духом нормально. Главное – суметь снова обрести себя. А сделать это можно только, если понять случившееся, смириться с ним и принять.

Он осознал всё и принял.

Его любовь к ней напоминала океан. Такая же безбрежная и необъятная. Даже когда на поверхности бушевала масса страстей, в глубине души, под толщей чувств она всё так же оставалась непоколебимой. И чем сильнее хотел позабыть Агафью, тем глубже он погружался в эту отвергнутую нечаянно любовь и тем плотнее она стискивала его своими тёплыми водами, будто лаская в объятиях.

Болото закончилось неожиданно. И Агафья шустро юркнула за стволы. Поднажал и вдовец, боясь потерять ту из виду. Без неё назад не попасть. Да и не время сейчас отставать. В лесу бродит безжалостный враг.

***