Дао Евсея Козлова

Дао Евсея Козлова
Ю_ШУТОВА

Старая тетрадь из потертого чемодана. Дневник петроградского обывателя. Он начал записывать в первые дни Великой войны, а закончил в последний год Великой империи. Он встречал людей, чьи имена остались в Истории, но даже не подозревал об этом. Его имя осталось никому не известным. Калейдоскоп столичной жизни времен Первой мировой глазами очевидца: спиритические сеансы и стачки, рестораны и кинематограф, баронессы и биржевые маклеры, поээты и буддийские монахи, сыщики и шпионы…

Давеча притащила с помойки старый чемодан. Как увидела его, сразу поняла, – мое. Он грязный, окривевший, в одном месте лопнул, трещина на крышке, хорошо хоть не слишком большая. А когда-то это был кожаный красавец, простроченный, с ремнями, блестящим латунным замком и с кожаными же черными угловыми накладками. Франт, а не чемодан. Как вообще можно столь достойную вещь довести до столь плачевного состояния. Утешает, что не затолкали в контейнер, бросили рядом, вдруг кому-нибудь надо.

Кому-нибудь – это мне.

Чемодан был набит чем-то, тяжелый, но открыть на месте не получилось, и я потащила его домой как есть. Дома поколдовала над замками с помощью масла "Брейк фри" и кое-каких железок, и открыла.

Оказалось, чемодан забит бумагой: газетные вырезки времен Первой Мировой, фотографии никому неизвестных, канувших в лету, людей, какие-то исписанные еще настоящими фиолетовыми чернилами тетрадки, рисунки, явно детские, с лошадками, рождественскими елками и другими наивными радостями, просто перемешанные между собой записки или письма, сразу не разберешь.

И я начала разбирать, раскладывать на кучки, систематизировать как-то все это богатство. Дело это долгое. Но вот пока прочитала одну тетрадь. Показалось забавным. Вроде как дневник, хотя даты нигде не проставлены. Кроме одной, – в самом конце. Поток сознания, поток дней, минувших, забытых. Иногда пустых, а иной раз очень интересных.

Решила опубликовать то, что прочитала.

Много чего мне было не понять, полезла в интернет, перелопатила массу новой для меня информации. Кое-где поставила сноски, но не много. Может я впервые с чем-то столкнулась, а для кого другого это окажется прописной истиной. Много чего оставила без объяснений. Я нашла, а вы – хотите тоже погуглите, а хотите проезжайте мимо. Дело хозяйское.

Еще, чтобы разбавить текст, я вставила в него несколько открыток из чемодана. Не знаю, имели ли они какое-то отношение к автору дневника или к его близким. Может быть и нет. Может быть, они из параллельных вселенных.

На титульном листе тетради – надпись, как положено с ятями и твердыми знаками. Но раз уж я переписываю, то сразу обойдусь без них. Из старой грамматики оставила кое-что, например, «селянку» вместо нынешней «солянки» и слово «шоффер» через два «Ф». Это показалось мне гораздо более благородным нежели «шофёр» или еще того прекрасней – «шо?фер».

Озаглавлено просто, без затей: "Записки Евсея Козлова, столичного обывателя."

Дальше читайте сами.

Сегодня решил начать записывать. Что-то вроде дневника. Я далеко не экзальтированная барышня и, уж тем более, не гимназистка, чтобы вести дневник. Но все же… Может на старости лет самому будет небезынтересно вспомнить нынешние дни, а может и кому другому записки мои сгодятся. Живем мы, как неожиданно оказалось, в эпоху перемен. И куда заведут нас эти перемены, бог весть.

С утра пошел взглянуть на яхту Государя Императора, что стоит на Неве близ Зимнего. Погода пасмурная, не жарко, не то что еще пару дней назад, того и гляди, дождь пойдет, поэтому я пододел под пиджак свой старый атласный жилет. Зонт решил все же не брать, ограничился триковой фуражкой. Полюбовавшись яхтой, а, надо сказать, зевак на набережной собралось не мало, хоть и стоит она тут уже четвертый день, я двинулся в сторону Марсова поля. Прочитал во вчерашней Газете Копейке, что объявлена военно-автомобильная повинность. И на Марсовом собираются мобилизованные авто.

Машин собралось десятки, Рено и Опели, и Руссо-Балтов преизрядное количество. Моторы рычат, клаксоны взарывают ишаками, дым во все стороны. Удивило меня то обстоятельство, что за рулем многих автомобилей были дамы. Не всегда и поймешь, что дама перед тобой. Куртка чертовой кожи, такие же брюки, а у некоторых на лицах большие очки. Когда же я выразил удивление столь великим присутствием женского пола, стоящий рядом со мной господин весьма почтенного возраста сказал мне, что, по его мнению, дамы очень любят скорость, и что лет десять-двенадцать назад в Михайловском манеже проводился конкурс по ловкости управления тогда еще паровыми автоэкипажами, и выиграла этот конкурс некая дама на своем Дуксе. Не уверен, что это было возможно в те времена, но сегодня приверженность наших женщин техническому прогрессу очевидна.

Но так или иначе, а сегодня все эти мощные элегантные красавцы отправятся на фронт, чтобы внести свой вклад в нашу скорую победу. Собравшиеся на Марсовом были очень воодушевлены. Пылая верой в победу, они без сожалений расстаются со своими верными железными конями. А ведь стоят эти авто не малых денег. За Рено АХ выпуска прошлого года плачено не менее 5000 рублей. А что уж говорить о Руссо-Балте К-12 или С-24. Зрителей собралось множество. Тут и там толпились они возле машин, обсуждая их устройство, скорость и возможности. Везде разговоры о войне, мобилизации, пожертвованиях, открытии лечебниц для раненых. Меня не покидает чувство, что весь наш народ, оставив в стороне разногласия и споры, сплотился, слился в единую массу, в единый мощный кулак. И этим кулаком сметем мы нашего врага, всю эту армию немецких бюргеров, булочников и аптекарей, вместе с их спятившим кайзером.

Домой возвращался по Фонтанке, зашел в лавку Товарищества Вольфа, чтобы забрать очередной номер журнала «Известия книжных магазинов». И там на прилавке заметил занятную новинку, небольшая книжица китайского мудреца в переводе Даниила Конисси под названием «Книга пути и достоинства». Просили за нее не дорого, и я решил взять, почитать на досуге, что скажет нам древняя тысячелетней давности мудрость. Можно ли применить ее в сегодняшней сложной многоплановой эпохе, или она безнадежно устарела, покрылась пылью веков, заскорузла в своей самоуверенной косности.

* * *

Сегодня горело германское посольство. Я как раз пошел на почтамт, но только вышел на Исаакиевскую, как увидел толпу возле этого уродливого дома. Всегда считал, что оно портит вид площади, мрачное как средневековая крепость, никак не сочетается ни с сияющим праздничным куполом собора, ни со стройным Мариинским дворцом. И эти огромные голые тевтонцы со щитами в руках, и их кони – тяжеловозы. Все мощно и грубо. Забравшиеся на крышу мастеровые повалили одного каменного болвана наземь, и толпа радостными криками приветствовала эту маленькую победу. На мостовой валялись разбитые столы и прочая мебель, разорванные портреты, гардины, под ногами хрустели обломки. Казалось бы, зачем громить, ломать и выкидывать все эти вещи. Я уверен, что русский человек воспринимает это как борьбу с германцем, если не может он достать отсюда врага, то хоть уничтожить то, что принадлежало ему, служило ему, переносит он свою ненависть к противнику на все, что окружало того. С неистребимой жаждой борьбы и победы бросается он на эти шкафы и столы, крушит их, топчет, предает огню. Так крушил бы он на поле брани врага своего. Тут из разбитых окон повалил дым, а за ним показалось и пламя. Никто не бросился тушить, никто не попытался спасти здание. Пусть сгорит дотла.

* * *

Вчера телефонировал Лима, оказывается он вернулся из своей Райволы. Обычно брат с семейством приезжает в город только в сентябре, стараясь протянуть дачную негу как можно дольше, но в этом году все стали возвращаться с финских дач раньше срока. Напуганы. Едут домой.

* * *

Начал читать ту книжицу, «Книгу пути и достоинства». Как бросил ее на столик возле дивана, так она там и лежала, а сверху постепенно копились газеты. Газет нынче нельзя не читать, очень о многом важном они пишут, репортажи с фронта опять же. Вот и накопилась целая стопка. Да что стопка, целый стог бумажный. Книжка под ним и затерялась. Я, признаться, позабыл о ней. А давеча решил все прочитанные газеты на растопку кухарке отдать, китайский мудрец и выплыл, обнаружил себя.

Как я и думал, теперь эта мудрость никому не нужна, ничего она не стоит. Вот, например: «…все знают, что добро есть добро, но оно только зло», что же, благими намерениями дорога в ад вымощена, с этим не поспоришь. А вот это как понимать прикажете? Это сказано о правителе, о мудром, заметьте, правителе, о таком, коего надо желать отчизне своей. «Он старается, чтобы народ был в невежестве и без страстей. Также он старается, чтобы мудрые не смели сделать чего-нибудь. Когда все сделаются бездеятельными, то на земле будет полное спокойствие.» То есть надо народу дать только пищу, удовлетворить его простейшие потребности (сытый, теплый хлев), но не давать знаний, никакого просвещения, а то народ станет «мудрым» и «посмеет» сделать что-то вредное для государства. По-моему, это самоочевидная глупость. Почему надо предполагать, что просвещенный народ будет вредить своему отечеству? Это какая-то китайская казуистика. Напротив, вооруженные передовыми знаниями люди будут стремиться и будут способны работать на благо этого самого отечества. Что без всякого сомнения приведет к усилению и государства, и его правителя.

День сегодня по-настоящему летний, ни ветерка. Окно у меня открыто, над двором небо голубое, чистое, бездонное. Читал я, сидя прямо на подоконнике. Но мысленные рассуждения мои были прерваны криком торговки, вошедшей во двор: «Селедки галанские! Селедки галанские!» Тьфу, пропасть, ну тебя вместе с селедками твоими «галанскими». Закрыл окно и читать бросил.

* * *

Привычка моя просматривать каждый день газеты дает трещину. Не то, чтобы я начал манкировать этим, но былой жадности, «скорее, что там, что пишут, что происходит», уже нет. Хороших новостей совсем мало. Остановлено строительство Дворцового моста, металл, предназначенный для его конструкций, пойдет на нужды фронта, на оружие. За Невской заставой женщины, жены запасных разнесли рынок. Были недовольны тем, что торговцы поднимают цены. Их можно понять. Цены действительно растут день ото дня. Курьез: упали цены на зажигалки, теперь эти вещицы можно купить по гривеннику. Общество объявило бойкот австрийским товарам, дамы не берут венские модные журналы. Зато вырос спрос на географические карты. Все пытаются следить за ходом войны. Рисуют стрелочки и втыкают булавки в австрийские деревни и хутора, будто занимаются черной магией.

* * *

Лима предложил сходить в театр «Буфф» на представление «В волнах страстей». Завтра идем.

* * *

Пишу поздно вечером, можно сказать, ночью. Окно открыто. С улицы ни ветерка, ни звука, тихо как в могиле. Были с братом в театре, постановка так себе, пустая пиеска. Потом поехали в ресторан на Большой Морской, это совсем рядом с моим домом, мы довольно часто заходили сюда до войны. «До войны» – скоро будет самой повторяемой фразой, «…это было еще до войны…», «вот до войны не случалось…». Время разделилось надвое, на «до войны» и ныне. В ресторане мы как завсегдатаи спросили портвейна и водки. Подали, естественно, в фарфоровых чайниках, свободная продажа запрещена. Чокнулись чашками, закусили грибочком маринованным, а потом Лима и сказал то, что, видимо, весь вечер готовился сказать. Когда за волнами страстей следили, когда в ресторан на пролетке ехали, болтали о солнечном затмении, давеча взбудоражившем весь город. Лима уходит на фронт. Едет с санитарным поездом, военным хирургом.

Как гордился отец, когда его младший сын пошел учиться на врача. Не то, что старший – шалопай и бездельник, не продвинувшийся дальше ленивого канцеляриста. Это я о себе. Мы с Климентом погодки, всегда были друг у друга. Он маленький долго не мог научиться говорить хорошо, до четырех лет даже имена наши «Евсей» и «Климент» выговорить не мог, себя называл Лима, а меня – Сей. Отец, видя нас всегда вместе, всегда вдвоем, звал нас как единого человека «Лимасей», так и говорил: «Лимасей, завтракать давай» или «Не прокатиться ли в лодке, Лимасей». Только уж когда в гимназию поступили, попросили мы не называть нас более детским этим прозвищем, дескать, взрослые мы, и не пристало нам носить младенческое имя. А взрослыми когда уже стали по-настоящему, у меня нет-нет да и повернется язык брата назвать «Лима». Так и вернулось старое имя.

И вот теперь Лима едет на фронт. А я остаюсь.

* * *

Германцы заняли Брюссель.

* * *

Петербурга больше нет. Теперь мы живем в Петрограде.

Снимают все вывески с фамилиями и названиями мало-мальски похожими на немецкие. Для поднятия боевого духа нации? Для посрамления врага? Я не понимаю. Вагнера больше не исполняют в Мариинке. Бухгалтеров переименовали в счетоводов. Трактир на Сенной из «Франкфурта-на-Майне» переиначили в «Ростов-на-Дону». С чем мы боремся? Со словами? С именами? Разве есть смысл бороться с именами? Тем более, что нет имен истинных, истинные имена неизречимы, а те что произнесены, – ложны.

Какой смысл менять одно ложное имя на другое. Поменяли имя города, и мы все воодушевлены. Это так патриотично. То есть это и есть патриотизм, любовь к отечеству? Нельзя любить город с «немецким» именем, а с «русским» – можно и должно.

* * *

Инстербург, Каушен… Немецкие имена русских побед. Ликование. Сотни убитых, не солдат, а офицеров, кавалергардов. Цвет армии, элита, те, кто должен руководить войсками, а их пустили под нож… «Когда сделается известной победа, то следует встретить эту весть с траурным обрядом, ибо на войне очень многие погибают. Так как на войне очень многие погибают, то следует оплакивать войну. Когда война окончится победою, следует объявить всеобщий траур». Прав был этот китайский гаер Лао-Цзы, ох как прав.

* * *

Закрыли газету «Последние телеграммы», дескать, там публиковались вымышленные материалы о положении на фронте. А в других газетах – все правда? Не уверен, что есть смысл верить одним заметкам и не верить другим. Все перепутано, правда порождает ложь, а та в свою очередь рождает миф. Миф становится правдой. И все уходит на следующий круг, перетекает друг в друга, движется, не останавливаясь. Стараюсь не читать газет. Как знать, что происходит на самом деле. И главное, нет никаких вестей от Климента. Юго-Западный фронт. Город Ровно. Это все, что я знаю. А писем все нет.

* * *

Принял решение рассчитать кухарку. Авдотья Поликарповна вполне меня устраивала, почтенная женщина, муж шьет картузы и фуражки, двое детей, готовит она хорошо, да и обходится мне не дорого, 5 рублей в месяц, плюс на продукты. Но лучше я буду ходить обедать к Елене, жене моего брата и отдавать эти деньги ей. С Еленой мы дружны. Будет повод видеться чаще и помочь их семье средствами. Просто так денег она не возьмет, горда. С Еленой я уже договорился, она согласна, осталось поговорить с Авдотьей.

Сегодня, пользуясь хорошей погодой, вышел прогуляться в Александровский сад. Хотя и середина сентября, а дни прямо летние, да у нас и летом такая погода редкость. Солнечно, по безмятежному небу плывут легкие обрывки облаков, как кисея невесты. Вот уж, пожалуй, с неделю такая теплынь стоит. Пошел не по главной аллее, а где публики поменьше, ближе к памятнику Пржевальскому. Вдруг вижу, обгоняет меня велосипедист. Как-то сразу засвербело в мозгу, что-то с ним не так. Велосипедист в немецкой военной форме. Зеленый мундир, каска с шишаком, кожаные ремни. Что такое? Умный провокатор или глупый шпион? Или просто сумасшедший? Городового звать? Я заозирался. Смотрю, впереди сбоку от дорожки оператор с камерой и еще какие-то люди вкруг, один с рупором. Фильму снимают. Я не постеснялся подойти к той группе, чтобы спросить, что за фильма. Один господин повернулся ко мне, и я узнал его, знаменитый Мозжухин. Он и просветил меня, что ателье Ханжонкова снимает патриотическую картину «Тайна германского посольства».

* * *

Сегодня, когда обедал у Елены, принесли письма от Лимы. Боже, какое счастье, он жив и здоров. Сразу всю досаду, отчего не писал так долго, как рукой сняло. Брат прислал два письма, одно жене, второе мне, но почему-то на свой же домашний адрес. Может решил, что я как холостяк могу сменить квартиру, и для верности отправил по своему адресу. Оказывается, он с санитарным поездом прибыл в Ровно, и там был развернут госпиталь, в коем он и служит. В том же госпитале, как писал мой брат, работает сестрой милосердия Великая княгиня Ольга Александровна. Попав с нею впервые в одну смену, он был очень затруднен, как ему обращаться: «Ваше Императорское Высочество», «сударыня», «Ольга Александровна»? Не решив эту проблему самостоятельно, он адресовался прямо к ней.

– А как вы обращаетесь к другим сестрам? – спросила она.