Мое облако – справа. Киноповести

– Все, ступай уже, да и я пойду… с постояльцем знакомиться!

Одернув гимнастерку и безрезультатно попытавшись пригладить непокорный вихор на макушке, товарищ директор открывает дверь своего кабинета.

4

Яркий свет, от которого Алевтина зажмуривается…

…и это не тот свет, который включает вошедший в кабинет Тулайкин, а тревожно пульсирующие вспышки красной лампочки над дверью в пилотскую кабину «дугласа» – сигнал на десантирование диверсионной группе из пяти человек. Сидящий напротив Алевтины крепыш-татарин, подавшись вперед, успокаивающе касается ее руки и что-то говорит, но сказанное им заглушает шум моторов. Алевтина кивает и, как это свойственно девушкам в минуты волнения, пытается поправить волосы, скрытые под гладкой кожей десантного шлема, и почему-то долго смотрит на свою левую ладонь…

В открытый люк в угольно черную августовскую ночь она ныряет четвертой после крепыша-татарина, секунд десять несется вниз, пока стропы парашюта не дергают ее за плечи и не замедляют падение.

Приближаясь к земле, она пересчитывает едва различимые на фоне звездного неба белые купола, видит внизу треугольник сигнальных костров и почти успокаивается. Вдруг к затухающему вдали шуму авиамоторов добавляется резкий винтовочный выстрел где-то там, внизу, которому вторят лающие автоматные очереди. Уже все понимая, Алевтина с ужасом пытается оттянуть стропами парашют в сторону. Поздно – снизу четырьмя перекрещивающимися лучами бьют в небо мощные прожектора, отыскивая парашютистов одного за другим, и тогда к ним от земли тянутся бегущие пунктиры трассирующих пуль. Наконец один из прожекторов «цепляется» за Алевтину…

…только это уже не прожектор, а лампочка на потолке, которую включает вошедший в кабинет Тулайкин.

Убранство кабинета самое непритязательное. Ничего лишнего. Простой канцелярский стол с чернильницей и кипой бумаг, табурет для директора и два обыкновенных кухонных стула для посетителей. Рядом с дверью половина круглой печки, которую с той стороны растапливал Иваныч. Окна с простыми занавесками покрыты толстым слоем изморози. Над столом вырезанный из газеты портрет Вождя, чуть ниже и сбоку – карта с флажками, обозначающими линию фронта. Справа от стола и напротив окна облезлый кожаный диванчик, на котором, укрывшись шинелью с головой, спит Алевтина. То есть это мы знаем, что на диванчике спит Алевтина, бывший радист диверсионно-разведывательной группы; Тулайкин же видит только шинель с тремя звездочками и ноги в офицерских галифе.

– Подъем, товарищ старший лейтенант! – негромко командует он.

– Даже командующий фронтом не имеет права войти в женское помещение воинской части и приказ на подъем отдает через дневальную, – отвечает из-под шинели Алевтина. – После чего ждет на крылечке. Плохо устав знаете, товарищ лейтенант?

От слов девушки у товарища лейтенанта округляются глаза.

– Ничего себе! Не постоялец, оказывается, а постоялица? Прошу прощения, виноват. А насчет устава… Ну, Иваныч!

Алевтина садится, укрываясь шинелью до плеч.

– Не виноват Иваныч. Не разглядел впотьмах, да и метель. Офицер и офицер.

– Все равно. Попадет теперь Иванычу – я начальство или кто? Заставлю уставы учить. И гарнизонной службы, и постовой, и оккупационной…

– А как насчет крылечка, товарищ Тулайкин?

– Нетушки, на крыльце холодно! Я лучше отвернусь.

Тулайкин разворачивается на каблуках, словно бы напоказ выполняя армейскую команду «Кру-гом!»

Алевтина откидывает шинель и торопливо натягивает гимнастерку, управляясь одной правой рукой – на левой вместо ладони у нее протез в черной перчатке.

– Уже можно, – говорит она, вставая.

Тулайкин снова делает поворот «Кругом!» и, застыв на месте, смотрит на левую руку Алевтины.

Алевтина, поскольку не она это первая начала, по-уставному вытягивается по стойке «Смирно!» в полном соответствии с известным указом Петра I от девятого декабря1709-го года, согласно которому подчиненный «перед начальствующим должен имеет вид лихой и слегка придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство», и докладывает:

– Товарищ лейтенант, разрешите доложить: старший лейтенант Донатович в ваше распоряжение прибыла! И даже разбужена и построена.

Тулайкин, не в силах отвести взгляд от черного протеза на ее левой руке, непроизвольно касается своего увечного предплечья и отвечает не сразу…

5

– Товарищ подполковник, разрешите доложить: лейтенант Тулайкин к месту прохождения дальнейшей службы прибыл!

В новенькой необмятой шинели с двумя кубарями в петлицах Тулайкин по-уставному отдает честь угрюмому подполковнику с черными провалами вокруг воспаленных от недосыпа глаз. Из-за низкого потолка в землянке свежеиспеченному лейтенанту приходится смешно вытягивать вперед голову на худой и по-мальчишески длинной шее, но четкий отработанный жест, которым он «берет под козырек» правой рукой, безупречен и мог бы удовлетворить самого взыскательного командира-строевика в мирном тридцать восьмом году. Но сейчас в календаре начало декабря 1942 года и самый разгар Второго Ржевско-Сычёвского наступления, поэтому подполковника навыки Тулайкина в строевой подготовке не впечатляют.

– Прибыл, говоришь? – не вставая, подполковник берет документы лейтенанта и, не глядя, передает их замполиту. Тот, поправив очки, заглядывает в командировочное удостоверение и утвердительно кивает.

– И ведь что удивительно, нашел, куда надо, не заблудился в темноте… – подполковник вздыхает.

– А я везучий, товарищ подполковник! – с пацанским задором говорит Тулайкин.

– Везучий, говоришь? Завтра поглядим, какой ты везучий… А пока примешь взвод в роте капитана Семенова – по линии окопов из блиндажа налево и, не доходя, упрешься в его НП. С бойцами познакомишься, а там все просто: через два часа артподготовка, а после по двум зеленым ракетам – в атаку. Продаттестат и табельное оружие получишь завтра, если… – подполковник опускает глаза и после короткой паузы отстегивает с себя кобуру. – Возьми пока мой ТТ. Пообещай, что вернешь, везучий! – последние слова подполковник выкрикивает с каким-то странным надрывом.

– Обещаю, – говорит Тулайкин и широко улыбается. – Я не только везучий, но и ответственный.

– Послушай, везучий и ответственный, – вмешивается замполит. – А что у тебя за шпаковский чемодан такой огромный?

– Это не чемодан, товарищ майор. Это футляр для аккордеона. Я его для удобства мешковиной обернул и лямки приделал, чтобы за спиной носить.

– А в футляре что, если не секрет?

– Как что? Аккордеон, – Тулайкин, выпучив глаза, преданно «ест глазами начальство». Напряжения мышц для этого выпучивания оказывается достаточным, чтобы губы не разъехались в улыбку, которая начальству вряд ли бы понравилась.

Тем не менее, даже такой ответ раздражает замполита:

– Аккордеон?! Послушай, лейтенант, а ты боевой батальон с ансамблем песни и пляски не перепутал?

– Никак нет, товарищ майор. Наоборот.

– Что значит наоборот?

– В ансамбль песни и пляски меня хотели после училища направить, только я отказался.

– Вообще-то приказы не обсуждаются…

– Так точно, товарищ майор, но у меня получилось!

Подполковник смеется и жестом останавливает замполита, уже надувшего грудь для грозного разноса обнаглевшему лейтенантику.

– Оставь его, Матвей Исаевич, не придирайся к парню. Завтра после боя поговорите. Если будет о чём.

«И с кем», – думает замполит.

– Разрешите идти, товарищ подполковник? – говорит Тулайкин.

– Ступай!

Тулайкин все тем же лихим взмахом правой руки отдает честь, поднимает с земляного пола футляр с аккордеоном, делает шаг назад, в темноту…