– За мной вторая, – Эркин поискал глазами, кого бы послать.
Гонец получал глоток, и желающих было много. Эркин выбрал из мальчишек кого посмышлёней, что не рискнет жухать, и дал тому деньги. К его возвращению первую бутылку благополучно прикончили.
– А тут как? – Андрей одним махом оторвал половину рыбины и стал сдирать с неё кожу.
– А никак. Много нас стало.
– Не, просто беляки цену держат.
– Нет, парни, работы меньше. Пленные возвращаются, перебивают.
– И с пропиской к ним не сунешься.
– Беляки…
– На хрена их русские отпускают?
– Так тоже беляки.
– Белый белому…
Андрея уже не считали белым и говорили при нём свободно. Да и его это не трогало.
– Свора не лезет?
– Не.
– Они друг дружку теперь шерстят.
– Ага, помнишь, сигаретами вроссыпь торговал, его так отделали… Третий день не видно.
– А чего?
– А фиг их знает.
– У них свои дела.
– Нам они по хрену.
Вторую бутылку открыли, но уже не спешили. Кое-кто, как и Эркин, пропускали свои глотки. И тут пришёл Митч, что тоже в одиночку крутился, и такой… взъерошенный, что его сразу усадили в круг, воткнули ему в рот бутылку и заставили как следует глотнуть.
– Ну а теперь говори, – распорядился Одноухий.
– Гуталин спёкся, – наконец выдохнул Митч с третьей попытки.
– Гуталин?!!
Могучего добродушного негра, прозванного Гуталином за мягкость, знали все. Знали, что он даже торговаться не умеет, соглашаясь сразу на любую оплату.
– Кто его?
– Свора. Сегодня ночью.
– Да он же ночью дрыхнет, носа из дома не покажет.
– Дома и спёкся.
– Ты расскажешь толком или нет, – взъярился Нолл, – или тебе по кумполу врезать? Так я могу!
Митч обвёл их сумасшедшими глазами.
– Так… того… свора теперь по домам ходит… и проверяет.
– Чего?!
– Их спроси! – заорал, наконец, Митч. – А с Гуталином так. У одной беляшки угол снимал. За работу. Пахал как раб. Свора пришла, а они в одной комнате.
– В кровати что ли? Так Гуталин со страху помрёт, прежде чем на беляшку посмотрит.
– Я говорю, в комнате. Одна у неё комната. Гуталин на полу спал. Её за потерю расовой гордости побили и обрили, наголо. А Гуталин заступаться вздумал. И кранты. Спёкся Гуталин.
Наступило долгое молчание. Эркин словно оглох и ослеп. Длилось это недолго, не сразу проступили голоса и краски, и никто, вроде, ничего не заметил. Вторую бутылку прикончили быстро и молча, доели рыбу и разошлись.
Эркин с Андреем ещё посидели. Эркин покосился на насупленное лицо Андрея. Похоже… похоже, у Андрея та же тревога.
– Ладно, – Андрей подобрал пустую бутылку, взвесил на руке. – Ладно. Меня они так не возьмут. Перегородку поставлю с дверью, и пусть… они меня в задницу поцелуют со своей расовой гордостью.
И Эркин смог перевести дыхание. Перегородка – это!.. А где он её поставит? В кухне, рядом с уборной? Так в кухне и так не повернуться. В комнате тоже… А кладовка! Полки там есть, добавить ещё пару, расчистить пол и как раз хватит места. И тогда к Жене пусть только сунутся! Ему там работы на полдня, а то и меньше. И в комнате он маячить не будет. На кухне не привяжутся, там он всегда при деле.
Эркин легко вскочил на ноги, отряхнул штаны.
– Отдай бутылку мальцам, и пошли.
– Куда? – Андрей поднял на него глаза.
– Прибарахлиться хочу. У меня сигарет навалом, а я не курю.
– Дело, – кивнул Андрей и встал, отбросив бутылку одному из мальчишек.
По вещевому ряду они ходили долго. И Эркин всё больше хмурился. На сигареты никто не менял, требовали денег. А то и сразу посылали… белые не желали продавать индейцу. Сунулись в цветной ряд, но там такая рванина, что Эркину стало жалко сигарет. Хоть самому эти сигареты чёртовы вроссыпь продавать.
Наконец Андрей углядел и показал ему на невысокую круглолицую светловолосую женщину. Перед ней на куске клеёнки лежали аккуратно сложенные мужские вещи. Не разложены для продажи, а именно сложены. Будто их и не собирались продавать. И стояла она как-то не в ряду со всеми, а будто на отшибе. Подошли к ней. Она подняла на них серые добрые глаза, грустно улыбнулась. И Эркин решил попробовать ещё раз, последний.
– Чего тебе? – тихо спросила она.
– Штаны ищу, мэм. Рабочие.
– Вот.