Аналогичный мир. Том четвёртый. Земля обетованная

– Да, Женя, – Эркин всё ещё тревожно смотрел на ней. – Ты в порядке? – спросил он по-английски.

– Да-да, – она поправила ему воротник куртки. Не потому, что тот загнулся, просто чтобы дотронуться. – Ты иди, и я побегу.

Она быстро поцеловала его в щёку – Эркин еле успел коснуться губами её виска – и убежала. Эркин посмотрел ей вслед, оглянулся на школу, куда входили уже последние старшеклассники, и направился к Культурному Центру. Через два шага его нагнал Тим, и они пошли если не вместе, то рядом.

Возле Культурного Центра на площади сидела пятёрка бабушек с цветами в блестящих оцинкованных вёдрах. Эркин остановился и полез за деньгами. Тим кивнул и тоже достал кошелёк. Уже с букетами в руках они поднялись по ступенькам и вошли в просторный гулкий вестибюль.

С утра всегда народу на занятиях было меньше, чем вечером, и то, что они оказались вдвоём, не удивило их. У доски объявлений они ещё раз проверили списки классов и расписание. Их класс – девятый «а», а… а комната другая, а в их тогда кто теперь? Просто буква, без номера? Ладно, потом всё выясним.

Гардероб ещё не работал, и они, как были, в куртках – Эркин в джинсовой, а Тим в кожаной – поднялись по лестнице на свой этаж.

– Уроков шесть, а нас двое, – разжал губа Эркин.

– Предметов четыре, – поправил его Тим. – Ну и что?

– Так и букетов два, – улыбнулся Эркин. – Делить придётся.

Тим, помедлив с секунду, кивнул.

– Придётся. Ты потому у бабок и купил, чтобы переделать?

– Ну да, магазинный букет не растеребишь, – улыбался Эркин.

Тим про себя договорил, что четыре магазинных букета обошлись бы намного дороже и передал свой букет Эркину.

– Делай, а я схожу за ведром, поставим пока, чтобы не завяли.

Кабинет был открыт. Тим от двери ловко забросил свою сумку в угол, где обычно сидел, и ушёл, а Эркин стал перебирать цветы. Четыре букета… так и вот так, и чтоб нечётное количество было, в России чётное к несчастью, он про это сколько раз слышал, физику Мирон Трофимович ведёт, ему лучше вот так, более строго, а биологию кто? Да, Аристарх Владимирович, ну, ему вот так. Жалко, что мальца нет, он в этом хорошо разбирается.

Тим принёс ведро с водой и банку.

– Какой сначала?

– Вот этот.

Букет для Полины Степановны они поставили в банке на стол, а остальные в ведре в угол за столом Тима. Сняли и положили на стулья куртки, оставшись в белоснежных, нарядных и без галстуков рубашках: какие галстуки, когда им обоим после школы в цех. Еле-еле успели до звонка.

Полина Степановна вошла в класс со звонком и ахнула, увидев букет. Тим и Эркин дружно встали, здороваясь и поздравляя с праздником.

– Здравствуйте, здравствуйте, – улыбалась Полина Степановна. – Спасибо, ребята, и вас так же.

Но уже через несколько минут урок пошёл по обычному порядку.

А когда до звонка оставалось минуты три, в класс заглянула девушка – Эркин видел её как-то в книжном магазине – кивнула Полине Степановне и исчезла.

– Это привезли учебники и другие книги на продажу, – объяснила Полина Степановна. – На перемене сходите и купите себе всё, что нужно, – и улыбнулась. – И они уже ваши собственные будут.

И почти сразу зазвенел звонок.

– Идите-идите, – кивнула Полина Степановна, отпуская их.

Внизу напротив гардероба на составленных в ряд буфетных столах лежали стопки книг.

– Девятый? – спросила Эркина девушка, заглядывавшая к ним в класс. – Будете брать комплект?

Прикинув, сколько у него с собой денег, Эркин кивнул. Полный комплект взял и Тим.

– Вы весь день здесь будете? – спросил Эркин, подравнивая ладонью стопку.

– Ну да, – кивнула девушка. – Будет же ещё и вторая смена.

Эркин успокоился: на два комплекта ему не хватает, а так Андрей себе свой купит.

На столах были, кроме учебников, ещё книги, тетради, линейки, ручки, карандаши, всякие нужные в учёбе мелочи… Но тетради у Эркина были, мелочёвки всякой Андрей ещё раньше накупил, оба ящика в письменном столе забиты, так что… и так набрал.

Они еле успели вернуться в свой класс и перебрать покупку, отыскивая нужные для урока учебники, как прозвенел звонок.

Полина Степановна удовлетворённо кивнула, увидев на их столах стопки книг.

– Ну и отлично. Откройте седьмую страницу. Первое упражнение.

Эркин аккуратно разгладил ладонью тетрадный разворот и взял ручку. Всё, теперь всё побоку, пошла работа всерьёз.

Россия

Царьград

Как он и планировал, проснулся Бурлаков к полудню. Вернее, проснулся он гораздо раньше, но до полудня валялся в постели, читая, почитывая и просматривая сваленные вечером на тумбочке и полу книги, журналы и газеты. Потом решил, что всё-таки пора вставать. Ещё с час пошлялся по квартире во всяких домашних мелочах и хлопотах. Потом побежал в Комитет, и вот тут всё и началось. Там только зайди, и сразу навалятся дела и проблемы, которые без тебя, ну, никак и никогда. В Университет вырвался только вечером, хорошо ещё, что кафедра заседает в другой день. Он ещё пытался противостоять столичной суете, но Царьград ничьих резонов не признаёт, ему и кровь что вода, словом… словом, к себе он вернулся уже в темноте. Поужинал остатком Машиного пирога с чаем и сел в кабинете разбирать почту.

Письма не отсортированы, даже не подобраны по датам на штемпелях. Бурлаков улыбнулся: Маша хотела показать, что не вмешивается в его дела, письма-то лично ему, председателю пишут в Комитет. Он смотрел на эту груду и хотел одного: сгрести её и сжечь. Вот только где? Камина или печки нет, прямо на полу, скажем, в тазу в ванной или во дворе… во зрелище будет! Интересно, откуда раньше приедут по вызову соседей: из милиции или психушки?

Под эти мысли он брал письмо за письмом, смотрел обратный адрес, вскрывал конверт, быстро проскальзывал глазами по тексту и швырял. В лоток к ответу, хотя хотелось в корзину под стол. Отвечать неохота, но надо. Эти люди никак не виноваты в том, что ни один конверт не подписан Бурлаковым или Бурлаковой. Нет больше Бурлаковых. Он знал это и раньше, но справка из Центророзыска поставила точку. Как нет и Академической Деревни – квартала профессорских домов и особнячков, чуть ли не ровесников Университета, набитых старой мебелью и старинными книгами, где громоздились папки с рукописями, старились, превращаясь в антиквариат, вещи… как они горели в те бомбёжки. Он успел увезти Римму и детей. А потом… потом не успел. Думать об этом было нестерпимо.

Бурлаков загасил в пепельнице очередной окурок и взял следующее письмо. От кого? Гришка? Жив?! Этот, исписанный карандашом – полевая привычка не писать чернилами, чтобы не размыло случайным дождём – тетрадный листок он прочитал уже внимательно. Сашка уцелел? Великолепно! И Тришка? Ну… неужели вся их пятёрка выжила?! Он положил листок на стол и закурил. Да, Мишка, Гришка, Сашка, Тришка и он – Гошка, вся их неразлучная пятёрка из Академической Деревни, их отцы, деды и прадеды ссорились на Университетском Совете, собирались для преферанса или на музыкальные вечера и домашние спектакли. Тришкина мать была блестящей пианисткой, дед Сашки хорошим виолончелистом, да все в их Деревне играли, какой дом ни возьми, старая неистребимая закваска: пять языков в обязаловке, музыка, рисование и независимость мышления с детства, самое страшное оскорбление – компилятор, и приговор к высшей мере – плагиатор. И старая жёлто-белая, в классическом стиле – на левой колонне парадного портика отбита штукатурка – двухэтажная школа. Обычная официально «микрорайонная», а по-бытовому «академическая» школа, парты столетней давности и новейшие приборы, «твой папа тоже гуманитарий, но арифметику никогда не прогуливал», зажатый забором сад с аккуратными делянками для опытов по ботанике и общей биологии и старым корявым дубом, о котором говорили, что он старше Царьграда и что именно под ним стоял жертвенник древних волхвов. Он долго верил в эту легенду. Дуба тоже нет, расщепило в одну из бомбёжек, а обломки сгорели в печурках уцелевших домов. Ладно. Значит, Гришка в экспедиции, вернётся через год, понесло его на Равнину, хотя… где же ещё работать этнографу, там сейчас самое поле, непаханое. И Сашка-Камнегрыз, геолог – там же. О Мишке не знают, ладно, напишу им о Вояке, что, дескать, жив и… и больше ничего не надо, сами поймут. Тришка… стоп-стоп, Тришка в Царьграде, а это что за идиотство? «Зайди к нему в Монастырь». Монастырей в Царьграде всегда хватало, в иные времена и с явным избытком, но без названия, просто Монастырём всегда был один – старейший, резиденция первых митрополитов, а потом патриархов, пока не был выстроен Спасов, уже который век патриаршая резиденция, а Монастырь остался местом для думающих о Боге, а не о власти. Интересно, значит, Тришка всё-таки ушёл туда, хотя… куда же ещё мог попасть Богомол.

Гришкино письмо Бурлаков положил отдельно, в старую кожаную папку. Такая же была у деда и тоже для личной переписки, он потому и купил её у старьёвщика, что похожа, очень похожа.

Опять письма от прошедших через их лагеря, благодарят, рассказывают об успехах, зовут в гости. Ответить надо, конечно, не за что обижать их молчанием.

А это? Чёткий красивый почерк, каждая буковка отдельно, как в монастырских летописях, тамошние хронисты так и не признали новомодной – всего-то шестьсот лет, как появилась – скорописи и упрямо ведут свои записи так же, как и тысячу лет назад, только чуть-чуть изменив лексику. Но этот почерк не монастырский, скорее, да, чертёжный. Обратный адрес… Загорье? А! Вспомнил. Ну, у какой гадалки она на этот раз побывала?

«Уважаемый Игорь Александрович! У нас большая радость…» Ну-ну, и что там у них стряслось? «…приехал Андрей, живой и здоровый…» Какой Андрей? Её родственник, что ли? Рад за них, но он-то здесь с какого бока? «…оказывается, его только ранили. Его подобрали, спрятали от погромщиков и вылечили. Он долго болел, виза оказалась просроченной, и Андрюша два месяца заново ждал…» Андрей… то же имя, нет, это совпадение, только случайное совпадение, распространённое имя, мало ли тёзок, однофамильцев… «Андрюша устроился на работу в автокомбинате, пока рабочим, но будет учиться на шофёра. Эркин Вам рассказывал, что Андрюша всегда хотел быть шофёром. И будет ходить в школу для взрослых вместе с Эркином…» Нет, нет, не может быть, мёртвые не воскресают.

Бурлаков рывком, оттолкнувшись от стола, встал и пошёл на кухню. Кофе? К чёрту кофе! Чаю, крепкого, до черноты, профессорского чифиря, и плевать, что сердце зайдётся, сейчас выпьет и перечитает уже спокойно. А пока не успокоится, из кухни ни ногой. Загорье… прямого сообщения нет. Чёрт, поездом до Ижорска как тогда и там на «зяблике», ещё расписание дурацкое, он помнит, ладно, позвонит в Центральную справочную, и ему подберут маршрут. А письмо… чёрт, он же его так там на столе и оставил…

На чайнике задребезжала крышка, и Бурлаков быстро, будто каждая секунда была решающей, заварил себе в большой пол-литровой кружке чай и пошёл в кабинет.

Письмо никуда не делось, по-прежнему лежало на том же месте, где он его и оставил.