Корень зла среди трав

Он уже не рыдал. Клавдий Мамонтов видел – он внутренне собрался и готов к дальнейшим вопросам.

– Дача принадлежит вашей матери? – спокойно уточнил полковник Гущин. – Нам сказали, что ею владел ваш отчим.

– Это его дача, а после его смерти мать ее унаследовала. Но пока документы еще не оформлены.

– Сказали еще, что отчим был художником. Но мы во время осмотра не нашли ничего, свидетельствовавшего о его профессии. Кроме граффити на заборе снаружи. Может, на дачу влезли воры в поисках его картин, работ?

Кирилл Гулькин впервые за весь разговор криво усмехнулся.

– Художник он малоизвестный. Вы слышали про гения Юрия Авессоломова? Нет. Ну и я нет. До болезни он много лет сотрудничал с издательствами как иллюстратор. Затем вообще не работал, болезнь его пожирала изнутри. У него раньше имелась художественная мастерская на складах у Савеловского вокзала, он снимал помещение. Там и творил. Но заболев, он расторг договор аренды, ликвидировал свое ИП, а работы передал безвозмездно в какой-то столичный фонд. Они сначала не особо заинтересовались, даже задаром, но потом прислали «газель», вывезли все подчистую. Он не Бэнкси и не Магритт. Рисовал картинки к книжкам, даже комиксами не брезговал. А в Сарафанове никогда никаких картин его не водилось, и, даже если бы остались, воры на них не позарились бы. Никому не продашь. Никто не купит.

– Вы где находились сегодня днем? – спросил полковник Гущин. – Быстро вы приехали по нашему звонку.

– Я проверял наши склады в Березнякове и Соловьеве. До Сарафанова двадцать километров, я гнал на большой скорости, нервничал, психовал, а пробок вечером в сторону Москвы нет, так что выжал все из своей тачки.

– Склады чего? – уточнил Гущин.

– Товары для ремонта и лакокрасочные изделия. Мы их продаем клиентам. Я менеджер по логистике.

– Вы еще нам можете понадобиться в ходе расследования. Вы где сейчас постоянно проживаете? Раз с матерью давно не виделись, значит, не на улице Правды? – Полковник Гущин продолжал монотонный допрос, не выказывая никаких эмоций.

– Я снимаю квартиру в спальном районе. – Кирилл Гулькин продиктовал адрес. – Раньше я жил у своей жены. Но мы подали на развод, и я съехал от нее. Квартира куплена ею.

– Хорошо, спасибо. Теперь пройдемте вместе в дом, посмотрите – все ли на месте. Раз уж вы и прежде от воров дачу пытались защитить с помощью фанеры. Соседи нам ничего о проникновении не сказали.

– В ноябре они съехали. Кстати, мама еще при жизни отчима мне насчет соседки что-то выговаривала раздраженно.

– Что именно она вам выговаривала? – полковник Гущин удивился.

– Я уже не помню. Какой-то бред, – Кирилл Гулькин отмахнулся. – Она порой маниакально фантазировала насчет других. Если всему верить, что она иногда плела, – уши завянут.

Гулькин с полковником Гущиным отправились в дом. Кирилл оглядел комнаты, террасу, они с сотрудниками полиции по скрипучей лестнице поднялись наверх. Гулькин лишь плечами пожал – вроде все цело. Сказал, что не знает, кто вставлял стекло в разбитое окно после приезда матери на дачу.

Уже стемнело, когда вернулись полицейские, осматривавшие прилегающую местность. Никаких следов и улик они не обнаружили. Не нашли и красного маркера – фломастера в густой траве и в кустах.

Глава 7

Воздух свободы

Накануне

Клавдий Мамонтов, как и желал, резко изменил свою жизнь – он ушел из полиции. Теперь он работал у Макара частным телохранителем – его и семьи. Но перед тем, как переехать к Макару, он две недели провел в больнице – прежняя операция на плече после тяжелого ранения во время страшных событий в Бронницах оказалась неудачной. И новую операцию Клавдию сделали уже в дорогой частной клинике, найденной Макаром. Тот рвался оплатить лечение друга сам, однако Клавдий Мамонтов настоял: «Давай, братан, пополам. Я не инвалид и не иждивенец, и деньги все же кой-какие у меня есть. На лечение хватит».

Плечо его заживало медленно, он не мог пока полностью владеть рукой, потому что был поврежден сустав, не водил машину, не занимался привычным спортом и силовыми тренировками, не греб на каноэ. Одеваться и то ему порой помогал Макар.

С полицейской службой Клавдий Мамонтов расстался тихо. Из-за проблем со здоровьем в результате тяжелого ранения, полученного при задержании, при увольнении ему не чинили препятствий. Но дальнейшая его судьба прежних коллег абсолютно не беспокоила. Мамонтов столкнулся с их полным холодным равнодушием и оказался в одиночестве. Если бы не Макар и его семья, ему бы пришлось совсем туго. Своих пожилых родителей он не хотел тревожить и обременять, а сердечной подруги у него не имелось… То есть он любил одну женщину, но страсть его так и осталась безответной. Макар сам попался некогда в тот же коварный любовный силок. Ну да что о том теперь говорить…

Клавдий Мамонтов переехал к Макару в его загородный дом на Бельском озере в Бронницах, с которым их обоих связывало столько событий и воспоминаний – и хороших и плохих, и счастливых и трагических. После клиники он просыпался по утрам в своей светлой большой комнате наверху, расположенной рядом с детскими и спальней Макара, под пение лесных птиц. Воздух свободы… Клавдий вдыхал его полной грудью. Он всегда хотел уйти с полицейской службы. Освободиться от нее. Он начинал как бодигард, телохранитель. Смерть работодателя поставила его перед жестоким выбором – профессиональный позор или смена работы. Лишь поэтому он поступил в правоохранительные органы. Надеялся, что со временем привыкнет… Но он, видимо, был не создан, чтобы стать настоящим полицейским. Многое в его характере и натуре откровенно бунтовало. Он в корне отличался от полковника Гущина, которого безмерно уважал. Тот сознательно и охотно выбрал в молодости свой жизненный путь.

Воздух свободы пьянил Клавдия Мамонтова, как вино. Несмотря на ноющую боль в раненой руке, несмотря на неопределенность будущего. Кто не жаждал свободы всем своим существом, тому никогда не понять чувств и эмоций, испытываемых Мамонтовым, вернувшимся на круги своя – к прежней профессии телохранителя одной семьи, детей и близких своего единственного верного товарища.

Едва выйдя из больницы, он, несмотря на рану, начал ревностно исполнять свои обязанности – пока как мог. Физические возможности его были еще ограниченны. Но он думал и поступал как профи. Он заказал по интернету охранное оборудование – самое современное, продвнутое. И под его руководством дом Макара в Бронницах, парк поместья и его особняк в Москве, в Спасоналивковском переулке, оснастили камерами видеонаблюдения, датчиками движения, пожарной сигнализацией, автоматическими рольставнями, компьютерной техникой и прочим, прочим, прочим.

Вливанию Клавдия «в семью» у Макара безмерно радовались все – его маленькие дочки, Августа и Лидочка, младший полуторагодовалый Сашхен, старая строгая гувернантка Вера Павловна и горничная Маша. Для той вообще наступил «праздник весны, любви и надежд» на пятьдесят третьем году жизни.

Пока Клавдий лежал в клинике и проходил реабилитацию, Макар изо всех сил держался. Не пил.

С Верой Павловной и Августой он сам объездил десяток врачей – светил нейропсихологии, логопедов-дефектологов, психотерапевтов… В свои шесть лет Августа по-прежнему не разговаривала, врачи не могли поставить ей диагноз, лишь констатировали стойкие нарушения и задержку речевого развития.

Для Августы поездки стали испытанием. Она замыкалась после визита к врачам и даже не рисовала, как обычно.

– Макар, нам девочку пока надо оставить в покое, – сделала вывод мудрая Вера Павловна, знавшая Августу лучше всяких врачей. – Раз так вышло с ней, не надо нам добавлять ей сейчас стресса. Да, Августа молчит, не разговаривает. Но она понимает сразу два языка – английский и русский, на котором я и вы общаемся с Лидочкой. Вы представляете, что это значит? Она не просто понимает все сказанное, воспринимает речь и разговоры, но активно общается с Лидочкой – у них своя особая манера – сразу на двух языках. К тому же Августа рисует все лучше, все сложнее. Пока обходится планшетом и восковыми мелками, фломастерами. Но в будущем она заинтересуется и красками. Надо оборудовать ей художественную мастерскую с мольбертом и холстами. Творчество для нее могучая терапия.

Свои педагогические идеи и выводы Вера Павловна продолжила после выписки Клавдия Мамонтова из больницы. Они сидели вечером при свечах в гостиной у камина. Макар устроился за роялем – он играл Скрябина и прикладывался к стакану со скотчем. Как только Клавдий переехал, Макар потихоньку начал развязывать свой тугой узелок. Пока еще пил умеренно. Но скоро мог сорваться в алкогольный штопор.

– Чем больше иностранных языков постигнет Лидочка, тем лучше, – заметила Вера Павловна. – Ей четыре, самое время начинать учить ее французскому, немецкому. И латыни, как вас, Макар, некогда учили в престижной английской школе в Суррее. Ваш отец был умным и дальновидным.

Макар криво, печально усмехнулся, залпом осушил стакан скотча и заиграл «Сарабанду» Генделя, не боясь разбудить детей, которых горничная Маша уже уложила наверху.

Клавдий Мамонтов созерцал дыру в лофтовой кирпичной стене гостиной, некогда пробитую железным кулаком Циклопа – Ивана Аркадьевича Дроздова, семейного телохранителя и друга отца Макара. Циклопа, сраженного любовью к нимфе, что некогда обитала в доме на озере. Его все они не могли забыть. А он, Клавдий, получается, занял сейчас его место.

Отец Макара… Его ведь убили здесь… [2 - Подробно эта история рассказана в романе Т. Степановой «Циклоп и нимфа».]

Макар играл «Сарабанду» Генделя так, словно вколачивал клавиши в рояль. Траурный, похоронный марш. Клавдий Мамонтов, слушая, желал вернуться в прошлое.

Прошлое, столь несовершенное, суетное, противоречивое, с домашними драмами, страстями, убийствами, отравлениями, предательством, роковой любовью… Оно все равно теперь казалось почти раем, эпохой, канувшей в Лету. Похоронив своих мертвецов тогда, в прошлом, в доме на озере все равно мечтали о будущем, грезили о счастье.

Что стало с теми грезами? С теми надеждами?

Надежды теперь воплощали дети. Августа, Лидочка и крохотный Сашхен… Думая о них, слушая Генделя, вспоминая былое, Клавдий Мамонтов четко осознавал, что обретенные свобода и независимость необходимы для защиты их от окружающего хаоса. Ради этого он был готов умереть.

– Я давно собиралась найти для Лидочки преподавательницу французского языка, – сообщила Вера Павловна. – Подбирала кандидатуру. Сейчас в дом посторонних, чужих людей нельзя пускать. Надо, как во времена Михаила Булгакова, когда он и его знакомые на Пречистенке в профессорские квартиры, превращенные большевиками в коммуналки в двадцатых годах, искали «на подселение» жильцов, которым доверяли, исключительно из своего круга. Ну и мы проявим осторожность. Я подумала о Наташе, вдове Юры Авессоломова. Я ее знаю с детства, мы жили в одном доме, еще родители наши дружили. Она моложе меня. Хотя наши пути давно разошлись, но из виду мы друг друга не теряли. Зимой муж Наташи умер, что стало для нее тяжелейшим ударом. Я ездила на похороны – помните, Макар? Вы мне еще авто с водителем дорогое заказали как барыне. Мы созванивались с ней – она коротает время на даче, извелась вся от горя, места себе не находит.

– Ваша знакомая преподает французский? – спросил Клавдий Мамонтов. Потому что Макар молчал, наклонился и достал из-под рояля еще одну бутылку скотча, отсалютовал им и плеснул в стакан. Заиграл тихонько снова Скрябина.

– Она литературный переводчик с большим стажем, – ответила Клавдию Вера Павловна, наблюдая, как Макар, уже не таясь, залпом осушил полный бокал виски. – Переводила с французского, немецкого и английского. Средневековая европейская литература, поэзия – ее конек. Но она много переводила и французские сказки. Она сама кладезь сказок… Столько их знает. Она смогла бы учить Лидочку французскому и немецкому, опираясь на свой английский. На базе сказок и волшебных историй. Как мы сейчас изучаем с Лидочкой историю и культуру Греции и Рима, классику, через античные мифы. Августа будет присутствовать на всех уроках, и ее безмолвный контакт с Лидочкой кроме английского и русского пополнится и другими языками. Необычно, да, но мне кажется, реально.

– А ваша подруга согласится учить маленьких детей? Приехать сюда, на озеро, жить с нами? – Клавдий Мамонтов смотрел на Макара – встать и отнять у него бутылку? Но унижая его на глазах у гувернантки, можно ли его спасти от запоя?

– Я с ней беседовала. Она скорбит по мужу и страдает от одиночества. Она в принципе не против. И детей она любит. Она исключительно честный и порядочный человек. Умна и интеллигентна, широко мыслит. Она мне объявила: «Верочка, если бы ты меня позвала к себе, к своим внукам, я бы не задумываясь согласилась. Твоя поддержка и общество неоценимы. Но ты сама наемный учитель, у тебя есть богатый работодатель. Я не знаю его. Смогу ли я существовать с ним под одной крышей, исполняя его богатые капризы». Видите, я ничего от вас не скрываю – она колеблется, потому что не хочет оказаться в зависимом положении прислуги. У нее есть средства на жизнь, немного, но достаточно, и она дорожит свободой. Ей работа, в сущности, нужна, чтобы отвлечься от скорби, чем-то занять свой деятельный ум. Переводами она продолжает зарабатывать, но ее крайне угнетает одиночество. Она хотела бы сначала познакомиться с вами, Макар, чтобы оценить вас как работодателя. И уж потом решить. Необычные требования, да?

– Почему? Вы тоже не сразу согласились, присматривались ко мне. – Макар встал, захлопнул крышку рояля. – Клава, Вера Павловна, а давайте пригласим вашу Наташу…

– Она Наталья Эдуардовна. Ей шестьдесят четыре года, – спокойно объявила Вера Павловна.

– Наталью Эдуардовну в ресторан. В «Турандот» или «Пушкин»?

– Нет, Макар. Она в ресторан не поедет. Она все еще в трауре. Наташа сейчас живет на даче в Сарафанове. Если хотите, я договорюсь с ней – вы навестите ее. Все и обсудите. Мне пришлось сказать ей правду – что у вас трое детей, вы отец-одиночка, ваша бывшая жена лишена родительских прав и осуждена за убийство. Что вы замечательный молодой человек, ставший мне родным и близким.