Восход стоит мессы

– Хорошо, я скажу придворному дирижеру, чтобы басданс исполняли чаще, – ответила она и подумала, что враждовать с ним ей и вправду ни к чему.

– Буду признателен, ваше высочество, – поклонился король Наваррский.

Играла музыка, вокруг двигались пары, и все было, как всегда, но что-то неуловимо изменилось. Словно тоскливое раздражение и тревога, отравлявшие мысли Маргариты с того дня, как она узнала о предстоящем замужестве, внезапно растворились в полумраке залы.

– Однако я обратил внимание, что не только я здесь не умею танцевать, – продолжал он как ни в чем не бывало. – Вчера я видел, что господин де Верне тоже путает фигуры. Возможно, меня это не украшает, но я был даже рад встретить здесь товарища по несчастью.

– Господин де Верне туг на ухо, – ответила Маргарита, радуясь, что беседа ушла от опасной темы, – поэтому двор прощает ему неловкость на балах.

– Пожалуй, я лишен этого оправдания, – вынужден был согласиться король Наваррский, потом тяжело вздохнул и добавил: – Какое невезенье.

– Весьма сочувствую вам, сир, – ответила она и поймала себя на том, что улыбается.

– Благодарю, ваше высочество, вы очень добры, – с самым серьезным видом отозвался он. – Но неужели только тугоухость может спасти придворного кавалера от хореографии?

– Ну почему же? Не только. Еще хромота.

– А еще надежнее и вовсе остаться без ноги, – подхватил он, рассмеявшись. – Мне понятна ваша мысль, но уж лучше я научусь танцевать.

Маргарита вдруг подумала, что Гиз никогда не умел быть таким забавным. Любезным, галантным, сильным – да, но с ним никогда не было так легко. Да и вряд ли он захотел бы свести к шутке столь неприятную беседу. Она взглянула на Гиза, который танцевал в следующей паре, поддерживая под локоть мадемуазель де Шеврез, и обнаружила, что он тоже смотрит на нее. Герцог, видимо, уже обратил внимание, что его возлюбленная отнюдь не скучает в обществе жениха из провинции, ибо на лице его застыло странное выражение, а на щеках появились красные пятна. Она тут же перестала улыбаться и отвернулась, боясь, что король Наваррский перехватит ее взгляд. Впрочем, судя по всему, поздно.

– А еще мадам, я заметил, что некоторые парижские вельможи обладают столь изящным воспитанием, что танцуют даже лучше, чем владеют собой. Более того, лучше, чем владеют шпагой, – произнес он, внимательно глядя ей в лицо. – Посмотрите, к примеру, на господина де Гиза, как он тянет носок. Мне никогда не превзойти его в этом искусстве.

Она опустила глаза.

– Вы зря недооцениваете господина де Гиза, – сказала она наконец, – он вовсе не так безобиден, как вам бы хотелось. И умеет не только тянуть носок.

Она сама не понимала, зачем заговорила об этом. Хотела защитить любовника от насмешек? Или, напротив, остеречь жениха? За те несколько минут, что длился этот танец, Маргарита словно перестала понимать, на чьей она стороне.

– Я знаю, ваше высочество. И все же признателен вам за предупреждение.

Когда прозвучал последний торжественный аккорд, и музыка стихла, король Наваррский учтиво поцеловал ей кончики пальцев.

– Вы прекрасны, мадам, – сказал он. – Клянусь, когда-нибудь я все же научусь танцевать, ибо счастье составить вам пару, несомненно, стоит труда.

– Буду ждать с нетерпением, сир, – искренне ответила она, подумав, что на сей раз его комплимент вовсе не показался ей банальным.

Глава 7. Марс и Венера

В любви и на войне одно и то же: крепость, ведущая переговоры, наполовину взята.

    Маргарита де Валуа

Наступил август. Подготовка к свадьбе шла полным ходом, но протокольных торжеств уже почти не было. Дожди кончились, стало тепло и даже жарко.

Король Наваррский ужинал со своими людьми в саду Лувра, где специально для них накрыли столы. Генрих любил такие вечера. Сидя в окружении друзей, он полной грудью вдыхал пряное обаяние уходящего дня и уходящего лета.

Агриппа д’Обинье мягко перебирал струны своей гитары, и волшебство вечера уносило их во времена славных походов, когда они, уставшие после тяжелого дня, собирались на привале, разделяя друг с другом нехитрую радость бытия.

– Вон та звезда – это Венера, – сказал принц Конде, указывая на небо, – а вот эта маленькая красная звездочка – Марс. А знаете, господа, мне недавно попался в руки трактат одного польского философа, Николая Коперника. Он утверждает, будто бы Марс и Венера такие же огромные, как Земля. И так же крутятся вокруг Солнца.

Генрих в очередной раз удивился, когда это Конде успевает еще читать трактаты философов и астрономов.

– Если Марс и Венера вправду похожи на Землю, то там, наверное, живут люди, такие же, как и мы, – сказал Агриппа.

– Что за чушь! – удивился Сегюр. – Какие еще люди? Мне кажется, мой принц, этот ваш философ совсем спятил в своих библиотеках. Всякому понятно, что Марс и Венера – это всего-навсего малюсенькие точки на ночном небосклоне. Как же они могут сравниться с Землей? Да и Солнце. Оно ведь размером с тарелку! Всем известно, что это Солнце вращается вокруг Земли, порождая на ней жизнь своим теплом.

Конде хмыкнул.

– Очень может быть, что вы правы, – не стал он спорить. – Тем более, Коперник – папист.

– А-а-а, папист… – разочарованно протянул Сегюр. – Если папист, то понятно.

Конде рассмеялся.

– Господин д’Обинье, вы не споете нам? – попросил принц. – В такой вечер петь о любви самое время.

Генрих знал, что Агриппа предпочитает на публику не петь о любви, но тот, видно, тоже поддался очарованию августа. А может, ему просто не хотелось отказывать Конде. Принц пользовался большим авторитетом среди сторонников. Он был умен и образован, однако начитанность вовсе не мешала ему отлично держаться в седле и владеть шпагой. Когда Конде узнал, что замок Этьена де Комменжа разграблен католиками, то порвал все его векселя, простив товарищу карточные долги, чем завоевал искреннее уважение друзей.

Агриппа погладил гриф гитары, потом взял несколько пробных аккордов, проверяя чистоту звучания, и запел.

Как, я изменчив? Мненье ложно,
Моя привязанность крепка.
Скажите лучше: разве можно
Построить зданье из песка?

Вас холодность моя тревожит?
О, я всегда гореть готов,
Но ведь огонь пылать не может,
Коль не подкладывают дров.

Ну что поделаю я с вами?
Вы охлаждаете мой пыл…
Поджечь не может льдину пламя,
А растопить – не хватит сил[13 - Тэодор-Агриппа д’Обинье «Весны».]…

Его мягкий баритон разносился над темным садом, и, казалось, пламя факелов подрагивает ему в такт. Генриху нравились эти стихи, в особенности переложенные на музыку.

Он не заметил, как из глубины парка к ним приблизились две дамы. Они стояли неподалеку, скрываясь в тени деревьев и не желая прерывать певца своим появлением.

– Браво, сударь, – сказала принцесса Маргарита, выходя из своего укрытия, когда песня смолкла, – сам Ронсар позавидовал бы искренности и необыкновенной мелодике ваших стихов.

Агриппа, как ошпаренный, вскочил со своего стула и поклонился принцессе, еще держа в руках гитару и не зная, куда ее деть. Остальные последовали его примеру.

– Мадам, не окажете ли честь разделить с нами трапезу? – спросил Генрих. – Госпожа де Невер, – кивнул он герцогине. – Мы будем счастливы, если прекрасные дамы украсят наше грубое общество. Я не сомневаюсь, господин д’Обинье согласится спеть нам еще.

– Да, сир, но… – начал было Агриппа, однако Генрих бросил на него убийственный взгляд, и он тут же замолчал.