Восход стоит мессы

– Да уймись ты уже, не тронем, – успокоил его Лаварден. – Если тебя, дурака, убьют, они и так не переживут эту зиму.

Паренек замолчал и опустил взгляд, видно, осознав справедливость этих слов.

– Я понял, что ты ненавидишь гугенотов, – продолжал Генрих. – Но неужели ты не видел, сколько нас? Ты бы еще на армию напал из-за плетня. Совсем, что ли, ничего не соображаешь?

– Еретики убили мою мать, – негромко напомнил мальчик. – Она кричала… просила… а они… а я прятался в подполе… – его детское лицо внезапно почернело и стало таким, что Генриха пробрал холод. – Я никогда больше не буду прятаться… – заключил он вдруг с неожиданным спокойствием и еще крепче сжал топор.

– Когда это было? – спросил Генрих, инстинктивно уводя внимание мальчишки от той картины, которая сейчас разворачивалась перед его внутренним взором.

– Два месяца почитай… – он не договорил, губы его снова сжались, в глазах блеснули слезы. Выходит, Генрих не ошибся.

– Это были разбойники, а не наши солдаты, – сказал Генрих, радуясь, что Господь уберег его от бремени вины хотя бы за это преступление. – Не гугеноты и не католики. У таких людей нет веры, парень. Как бы они себя ни называли. И попадись они мне, я сам развешу их по деревьям в первой же роще, слово дворянина.

Он сказал это с такой убежденностью, что сам себе удивился. Но слова эти не могли проникнуть в затуманенное горем и ненавистью сознание мальчика.

– И как же вы теперь живете? – продолжал допытываться Генрих. – Едите что?

– Да так, что придется, – взгляд мальчишки забегал, и стало понятно, что у него припрятаны кое-какие запасы, но он не говорит, боится, что отнимут.

– Дай ему хлеба, – велел Генрих одному из слуг.

Паренек вспыхнул, и Генриху даже показалось, будто тот собирается гордо отказаться… Впрочем, нет, показалось. Увидев прямо перед собой два золотистых каравая, мальчишка невольно сглотнул, не в силах отвести взгляд от неожиданного подарка. Видно, давно уже не бывал по-настоящему сыт. Чтобы взять хлеб, воителю требовалось куда-то деть топор. Он колебался.

– Бери-бери, – усмехнулся Генрих, – у тебя еще брат и сестра.

Тогда тот решился. Неуклюже сунув свое оружие под мышку, мальчик обеими руками схватил хлеб. Стоять так было неудобно, тяжелый топор все время норовил выскользнуть из-под локтя.

– Давай подержу, – предложил Агриппа, протягивая руку к древку.

– Нет! – мальчишка резко отступил, уже, очевидно, сожалея о своей доверчивости. От этого неловкого движения топор вывалился на землю, едва не угодив хозяину по ноге.

– Еще немного – и калекой бы остался, – попенял ему Агриппа.

Мальчишка зыркнул на него недобрым глазом, потом переложил караваи в левую руку и, с трудом прижимая их к себе, правой подобрал топор. Генрих вздохнул.

– Ну и что? – спросил он. – Так и будем стоять?

Мальчишка, видно, собирался что-то ответить, но, наткнувшись на снисходительный сочувственный взгляд вражеского командира, неожиданно сник. Только теперь он, видимо, сообразил, до чего глупо себя ведет. По тому, как у него опустились плечи, стало понятно, что воинственный запал его наконец угасает. Мальчик стоял, прижимая к себе хлеб и топор, неловко переминаясь с ноги на ногу.

– Господин… А вы и правда принц? – неожиданно по-детски спросил он вдруг, и это так не вязалось с его прежним отчаянным мужеством, что Генрих не смог сдержать улыбку.

– Правда.

– Ох… и что же мне теперь будет? – мальчик испуганно воззрился на Генриха, запоздало осознав, что наделал.

– Что будет, что будет… – Генрих еще раз вздохнул и почесал нос. – Ничего не будет… Положи топор и топай в дом.

– Я не могу оставить топор, господин…ваше высочество… – упрямо ответил мальчишка. – Дрова будет рубить нечем.

Генрих хмыкнул.

– Клади топор, балбес, потом заберешь, когда уедем.

– А эти господа не возьмут? – он покосился на Гаро, как будто именно от него ожидал кражи топора.

– Не возьмут, – пообещал Генрих.

Мальчик опустил топор на землю и побрел к дому.

– Этот волчонок так преданно смотрел на вас, когда вы садились на коня, словно брошенный щенок, которого наконец погладили, – заметил Генриху Агриппа д’Обинье, как только маленький отряд принца Наваррского покинул негостеприимную деревню. – Поверить невозможно, что он совсем недавно бросался на вас с топором.

– А я думаю, зря вы с ним возились, да еще еды дали. За что? – сказал Антуан де Гаро. – Он собирался вас убить. И убил бы, если бы смог. По-моему, он вполне заслужил виселицу. Или по крайней мере хорошую порку. Теперь он будет думать, что ему все сходит с рук. А в следующий раз и вправду кого-нибудь зарубит тем самым топором, который вы так великодушно ему оставили, мой принц.

– В этих местах полным-полно таких мальчишек, которых люди под нашими знаменами сделали сиротами, – заметил Генрих, отвечая больше на собственные мысли, чем на слова товарища. – Мародеры или наши солдаты, им безразлично. Все они, как и мы, говорят по-французски. И все люто ненавидят нас.

– Пусть ненавидят молча, – спокойно парировал Гаро, – лишь бы уважали. Иначе придет анархия, от которой народ страдает куда более, чем от самого сурового правителя.

– Всякий, кто слаб, уважает силу, – возразил Агриппа д’Обинье, – однако сила защитить почитается ничуть не меньше, чем сила ударить.

– Д’Обинье, да ты, оказывается, философ, – рассмеялся Гаро. – Где ты этого набрался? В рыцарских поэмах?

Агриппа вспыхнул. Генрих повел плечом.

– А что? По-моему, весьма достойное чтение, – ответил он за приятеля. – Вам, господин де Гаро, тоже не худо бы иногда что-нибудь почитать.

* * *

Несколько дней назад Генрих Наваррский[3 - Генрих Наваррский – номинальный глава французских протестантов, дальний родственник короля Франции Карла IX, принц крови. Подробнее см. Исторические заметки п.4.] покинул благодатный южный Нерак и направлялся теперь в Ангулем, где должен был встретиться с матерью, королевой Наваррской.

Пока дорога их лежала через юго-запад Франции, традиционно населенный гугенотами, они чувствовали себя дома. Но по мере продвижения на север местность становилась все более чужой и враждебной.

В последней войне им повезло. Армия генерала де Ларошфуко далеко углубилась в католические провинции, и теперь Генрих наблюдал плоды блистательных побед своего верного генерала. Да, плоды побед.

Много лет назад он так же ехал вместе с матерью по Гаскони, разоренной Блезом де Монлюком[4 - Блэз де Лассеран-Массенкон де Монтескью, сеньор де Монлюк – французский полководец, руководивший жестокими операциями по подавлению мятежей гугенотов во времена религиозных войн.], наместником, которого Париж навязал королеве Наваррской, и тогда она взяла с него клятву отомстить за поруганные земли. А теперь тысячи мальчишек-католиков, которым не посчастливилось родиться в этих местах, давали такие же клятвы своим матерям.

Вскоре свернули на восток. Теперь дорога шла через вспаханные поля и фруктовые сады. Эти места, населенные уже исключительно католиками, куда меньше пострадали от войны. Дома здесь были убоги, но целы. Во всяком случае, им больше не попалось ни одного пепелища.

Вечером заехали в очередную деревню, чтобы купить еды. Крестьяне, что давно привыкли определять гугенотов, провожали их угрюмыми взглядами и старались держаться подальше.

– Что ж, по крайней мере, здесь на нас не бросаются с топорами, – резюмировал Гаро.

Рене де Сегюр постучал в ближайшие ворота, но им не открыли. То же случилось и со следующими.

– Если так продолжится и дальше, нам придется поститься до самого Ангулема, – заметил он.

Наконец, нашли грязную харчевню, где собирались после трудного дня местные крестьяне.

– Думаю, не стоит задерживаться здесь надолго, – сказал Лаварден. – Мы сейчас купим хлеба и мяса, а вам, мой принц, пожалуй, лучше бы подождать на улице, – заметил он, делая знак своему слуге следовать за ним.