Угодный богу

Взгляд его был удивительно спокойный, но излучал какую-то неведомую, нечеловеческую волю, и оттого-то мать покорно встала и вышла из жилища. Старик перевел взор на ребенка. Больная тихо дышала и, казалось, спала тем целебным сном, который так необходим при выздоровлении.

– Я здесь, – одними губами беззвучно прошептал странник. – Боги прислали меня к тебе, о проницательнейшая! Они не обманули мой разум. Ты будешь великой предсказательницей в землях Нембаатра, а я здесь, чтобы помочь тебе, той, которая встанет рядом с учеником моим, человеком по имени Амонхотеп. Здесь я, оставивший службу Амона-Ра, проклятый своими друзьями-жрецами, но еще не прошедший до конца путь свой. Спи, девочка…

Издалека до ушей Хануахета, а это был именно он, доносился радостный смех детей.

Хеттское царство.

Армия, которую неутомимый Суппиллулиума собирал по всей хеттской земле, расположилась на отдых у вод бездонного озера, от которого даже в самый ужасный зной веяло свежестью. Мрачная сизая гладь воды, мутной от песка и покрытой в мелких местах грязно-зеленой растительностью, напоминавшей мусор, стелилась далеко вширь, стремясь принять в свои объятья горизонт и небо. Несколько правее озера, за грядой песков начинались горы, раскаленные и такие же пыльные, как воздух и вода. Армия растянулась вдоль воды на огромное расстояние и казалась почти неисчислимой в условиях слепящего солнца и непрозрачного воздуха, тяжелой пеленой висевшего перед глазами Суппиллулиумы.

Сам царь находился под сенью огромного навеса, а вокруг лежали пустынные земли с редкими жухлыми кустиками выгоревшей растительности. Владыка полулежал на походных носилках среди множества роскошных подушек и взирал из-под тяжелых век на свою армию, долженствующую воплотить в реальность его замыслы и честолюбивые планы. Царь думал. Его покатый лоб, украшенный тяжелой надбровицей, густые черные брови, обрюзглость губ и хищные ноздри широкого и короткого носа придавали всему лицу какое-то звериное выражение, не сходящее почти никогда и усугублявшееся в минуты радости. Сейчас Суппиллулиума был сильно озадачен предстоящей войной, и это отразилось на внешности – появились новые морщины, складки около рта и под глазами, состарившие тридцатидвухлетнего царя почти на десятилетие. Мысли владыки малоазийского народа были незатейливы, и легко догадаться, что царь мечтал о близкой цели, о мгновенном покорении Митанни без особого сопротивления. И о том, что тогда, после этих подвигов и побед, начнется его время: хеттское царство достигнет небывалого расцвета и могущества, а тысячи рабов, мужчин и женщин, сирийцев и египтян, ханаанеев и финикийцев будут бесчисленными толпами лежать у ног победителя. У его ног, радуя тем самым глаз и сердце своего нового господина. При этой мысли владыка заулыбался хищной гримасой, окончательно обезобразившей и без того некрасивое лицо царя.

В слепящем свете отражающей солнце почвы в мутной дали среди колыхания струившихся от земли потоков разогретого воздуха он заметил какое-то едва различимое передвижение. Солдаты его армии не шевелились, разморенные зноем, но кто-то ходил между ними, то останавливаясь, то вновь направляя шаг к следующей группе воинов.

После некоторых стараний Суппиллулиума узрел богато одетого молодого человека с драгоценным оружием, поблескивающим на его левом бедре, и узнал Рабсуна, сына своей сводной сестры Халеэ.

Когда мальчишка неожиданно объявился в жизни хеттского властелина, царь увидел в этом некий знак богов и решил воспитать племянника достойным образом, как принца. Не желая распространяться, кем на самом деле по крови является Рабсун, Суппиллулиума сам всегда об этом помнил, как и том, что, возможно, когда-нибудь мальчишка может ему пригодиться в тех политических играх, которые ведут самые хитроумные полководцы и властители. А пока ему нравилось опекать и баловать племянника, это было забавно, как растить породистого жеребца и наблюдать за ним и его успехами.

Юноша обходил войско с видом бывалого солдата и пытался заговаривать с людьми. Но изнемогшие от невыносимого пекла и долгой дороги воины не только не горели желанием шевелить языком, но и попросту не обращали внимания на юного принца. Суппиллулиума не видел, как злится его племянник, как чешутся его руки ударить непочтительных солдат плеткой с золотой рукояткой, усеянной сапфирами и рубинами, и бить, бить, бить… Владыка понял только то, что Рабсун пытается привлечь к себе внимание его воинов, быть может, завоевать авторитет среди солдат. И почувствовал некое подобие ревности: сын Халеэ и его, Суппиллулиумы, египетского врага, осмелился отдавать приказы в его войске!

Владыка сделал чуть заметный жест пальцем, и слуга тут же склонился перед ним в поклоне, ожидая приказаний.

– Позови Рабсуна, – велел царь.

Слуга степенно поклонился и молниеносно кинулся выполнять волю владыки.

Через какое-то время перед царем предстал молодой человек, весь вид которого выдавал в нем неукротимого гордеца. Пятнадцатилетний Рабсун сильно вытянулся, но еще не настолько, чтобы соперничать со своим братом Амонхотепом, конкурентом в борьбе за трон Египта. Юноша был худой и нервный. Его обострившееся лицо, пробивающиеся усы и острые колючие глаза сбили бы с толку того, кто попытался б определить его возраст. Можно сказать, он был красив, но той холодной красотой, какая бывает у людей безжалостных и самодовольных. В его годы появляется жажда самоутверждения, желание доказать всем собственную значимость. Это как нельзя наглядно читалось во взоре и жестах юного принца.

– Ты звал меня, повелитель? – вальяжным тоном спросил молодой человек на не совсем чистом хеттском языке.

– Да, Рабсун, побудь со мной, 0 смягчая интонации, промолвил царь.

– Ты скучаешь? – задал вопрос юноша.

– О, нет, мой дорогой племянник. Я не могу соскучиться, когда вижу предо мною мое войско.

– Да, дядя, это занимательная картина. Но те самые негодники, которых ты взял в свою армию и с кем ты желаешь покорить чужие земли, они не желают признавать меня, тогда как я – единственный представитель твоего царского дома здесь, в этой пустыне! А раз они так относятся ко мне, то чего можно ждать от них в будущем? Они изменят тебе в первый удобный момент, ты проиграешь битву!

– Они устали, – ответил царь, стараясь казаться спокойным. – Им очень долго пришлось идти по жаркой земле.

– Они никуда не годные воины! – заявил Рабсун, вскидывая подбородок. – Ты не завоюешь с ними даже самого малого селения! Твоя затея пропадет, как дым от костра! А ведь и тебе, и мне нужна такая армия, с которой я двинусь на Египет и верну себе отобранную предателями власть!

– Ты горячишься напрасно, – негромко сказал Суппиллулиума. – Не обижайся на них, они еще покажут себя, едва только им выпадет такая возможность.

– Да, они покажут себя! – зло воскликнул юноша, теребя саблю в ножнах.

– Я не сомневаюсь, мой племянник, мой сын.

– Прости, повелитель, я оставлю тебя, – сказал Рабсун.

Царь опустил веки в знак того, что не возражает против ухода племянника. Юноша со злобно стиснутыми зубами молча удалился, не оглядываясь. Суппиллулиума проводил его томным и невозмутимым взглядом и после паузы процедил себе под нос: «Шелудивый щенок! Ты возомнил, что я отдам тебе Египет! Гордец! Посмотрим, кто будет править страной пирамид!» Слуга с опахалом не спеша отгонял от владыки вялых насекомых, отважившийся летать в такую жару и, казалось, не слышал слов повелителя.

Рабсун шел прочь от навеса Суппиллулиумы, и драгоценная сабля стучала по его левой ноге.

Ипет-Исут.

Пользуясь утренней прохладой, царица Нефру вошла на рассвете в ипет-исутский храм, излучающий свет луны и звезд ночами и нестерпимо блистающий в течение дня. Высокие колонны, поддерживающие воздушные плоскости крыши, образовывали бесчисленную череду вертикальных линий, и, казалось, были соединены с самим небом. Ступени вели внутрь здания, состоящего из нескольких залов: каждый камень храма излучал неповторимые теплые краски утренней зари. Повсюду блестело золото отделки: белое и желтое: где-то в сверкающей глубине горел негаснущий огонь алтаря Амона. Ничего не изменилось за эти три года, словно время не касалось священного здания.

Верховный жрец встречал царицу. Это по его приказу были зажжены факелы, высветившие затемненные части храма. Советник Амонхотепа, верховный сановник Такенс представал перед царицей как живое воплощение смирения и благоговения.

Колыхалось пламя факелов, блистала позолота и косые солнечные лучи, начинавшие проникать в храм, выхватывали для глаз поистине неземные драгоценности. Казалось, вся слава мира, созданная Амоном-Ра-несут-нечером, собрана здесь!

Царица приближалась к жертвеннику: юная, на редкость прекрасная, способная по красоте вступить в соперничество со всем богатством храма. И двое рабов чуть поодаль несли за ней дары Амону. Сама же царица казалась лучшим даром богу солнца.

У алтаря Нефру остановилась и обратилась взором к статуе оракула, принесший ей счастье три года назад, во время праздника долины.

– О, могущественный бог солнца, покровитель Египта и Уасета, Амон-Ра! Я, дочь твоя, жена твоего сына, правлением которого ты доволен, мудростью которого ты восхищаешься и чья доброта – это твоя доброта, могущественнейший Амон, я, Нефру, царица земли египетской, земель Сирии, Нубии и Палестины, пришла в твой благословенный храм принести тебе свои дары, дабы отблагодарить тебя за счастье мое, за любовь и радость. Прими же, Амон, мои подношения.

Она повернулась к слугам и, взяв с подносов по горсти драгоценностей в каждую ладонь, ссыпала их на жертвенный камень. Затем вновь взяла по горсти золота и каменьев и опять возложила на алтарь. Царица принесла в жертву богу несколько золотых слитков, небольшой змеевидный браслет из дорогого металла – железа, штук десять колец, пять дебенов золота, белую цепочку из сплава золота и серебра и множество драгоценных камней.

Некоторое время после она стояла неподвижно и смотрела на статую оракула, которой была обязана всем, что теперь обрела. В ее ушах опять звучал голос, прогремевший над толпой в тот день, когда она оказалась у храма Амона. И тут к звукам воспоминаний подмешался едва уловимый, но вполне реальный шорох. Кто-то неслышно подкрался и встал за плечами. Но как ни бесшумны были шаги, Нефру обернулась.

Ничуть не смущенный этим, верховный жрец молча улыбался, глядя на супругу божественного.

Нефру заглянула в его зрачки, а потом медленно и спокойно повернулась к статуе, хотя в ее движениях чувствовалась напряженность.

– О, прекраснейшая царица! – вкрадчиво зашептал над самым ухом верховный жрец. – Твои дары бесценны, и бог Амон-Ра взамен на них дарует тебе вечную любовь и молодость на земле Нембаатра.

– Благодарю тебя, мудрый Такенс, – смиренно отвечала Нефру. – Цари Египта нуждаются в покровительстве Амона, защитника восемнадцатой династии.

– О, прекраснейшая из женщин, царица Обеих Земель, защита Амона неколебима. Но, – верховный обошел Нефру кругом и встал к ней лицом к лицу. – Бог Амон-Ра, сделав тебя, самую достойную, женой своего божественного сына, хочет, чтобы я, его слуга, передал тебе его священную волю. Он повелевает мной.

Взгляды пожилого жреца и юной царицы встретились, как два клинка.

– Обещай, о подобная богине неба, следовать воле Амона-Ра! Бог-создатель ждет от земной царицы повиновения. Дай клятву исполнить его божественную волю.

– Скажи мне эту волю, мудрый Такенс, – ровным голосом попросила Нефру.

Верховный некоторое время медлил, ступая взад-вперед подле жертвенника, сияющего золотыми царскими слитками и драгоценностями и, в конце концов сказал:

– Ты знаешь, о царица, что твой божественный супруг провел в этом храме большую половину своей жизни?

– Да, Такенс, – ответила Нефру.

– Он не знает света, – продолжал жрец. – Не знает людей, политики, порядка ведения войн и мирных дел. Он жил в стенах святилища, обо всем спрашивая совета у наставников. Он слаб и нуждается в помощи. Но он горд и сейчас для него унизительно слушать советы, хотя самые мудрые люди Египта охотно помогли бы ему. Даже я, его верховный сановник, не смею поправить моего повелителя. Трудно владыке. Амонхотеп запутался и растерялся. В теперешнем положении никто не может ему помочь, ибо ни с кем он не считается. Да, никто… – повторил верховный жрец и опять посмотрел на Нефру. – Никто… кроме тебя. Ты должна помочь ему.

– Чем, о мудрый Такенс? – царица была в ту минуту так открыта, так, казалось, готова помочь мужу, что верховный принял это за свою победу.

– О, супруга божественного! Я смею просить тебя о маленьком деле. Необходимо содействие нам, людям бога.