Берцик. Новая жизнь

Прилавки ломятся от специй, фруктов, овощей, мяса. Здесь можно купить все: сумки, поделки из камня, дубленки, пуговицы, духи, сковородки, посуду. Стоит все копейки до тех пор, пока торговцы не видят европейца. Тут же цены поднимаются в три-пять раз. И начинается напряженный, цветистый и красочный торг, до тех пор, пока у покупателя ни сдадут нервы, и он ни заплатит того, что от него хотят, все равно больше, чем все это стоит. Восточные законы гостеприимства, никуда не денешься.

Штефан привел своего друга сюда, потому что хотел найти шелковую шаль жене. С трудом продвигались они вдоль рядов магазинчиков, хозяева каждого старались заманить их к себе или хотя бы остановить для неспешной беседы. Вокруг, над отбросами, жужжали тучи мух, под ногами шныряли тощие облезлые кошки, малолетние нищие окружили их толпой, мешая идти, протягивая со всех сторон руки за подаянием. Друзья уже подумывали отказаться от мыслей купить тут что бы то ни было, и отправиться спокойно в гостиницу, когда из какого-то тупика между лавками вынырнул мальчик постарше, грозными криками разогнал толпу попрошаек. Но сам вцепился в плечо Штефана и обрушил на него экспансивный поток сильно исковерканной акцентом английской речи.

– Что он хочет? – переспросил Альберт.

– Говорит, что его бабка лучше всех в Кабуле гадает о будущем. Предлагает пойти к ней. Я сейчас прогоню его.

Но почему-то, по каким-то неясным для него причинам, это сообщение заинтересовало Берцика. Он спросил у парня далеко ли идти, и тот показал на узкий проход между магазинами, из которого только что вышел сам. Берцик решительно свернул туда. Чертыхаясь и пеняя на то, что здесь их могут обокрасть, а то и покалечить, его друг последовал за ним.

Там, в крошечном дворике за лавкой, прямо на земле сидела полная, замотанная в черный платок, старуха. С какой-то робостью в душе Берцик остановился прямо перед ней. Ее темные глаза уперлись в его зеленые, как лазерным лучом ощупывая, освещая все внутри. Продолжалось это только мгновение, но Берцику показалось – ужасно долго. Наконец, старуха повернулась к мальчишке и заговорила быстро, нервно, помогая себе жестами.

– Бабушка говорит, ты что-то потерял, очень важное для тебя, – запинаясь, перевел парень, – но ты найдешь, только не скоро, много времени пройти должно. Еще у тебя дорог много впереди, и не только тех, по которым ходят и ездят, тех дорог, которые ты сам себе будешь выбирать. Еще она говорит, чтобы ты ничего не боялся, тебе в жизни так положено, прожить то, что ты сейчас проживаешь. Как все сам сделаешь – так оно у тебя и будет.

– Скажи ей спасибо, и вот возьми, – протянул Штефан деньги, – и объясни, как нам отсюда выйти.

Но бабка продолжала еще что-то говорить, теперь уже глядя на Штефана.

– Она еще говорит, что вы познакомились случайно, а дружить будете долго, и что ты хороший человек.

– Ладно, выводи нас отсюда, пошли мы.

– Бабушка спрашивает, что вы хотели найти здесь, на рынке?

Штефан объяснил про шаль.

– Бабушка говорит, чтобы я отвел вас туда, где самые лучшие.

– Ну что ж, пошли.

И правда, через несколько минут они подошли к лавке, где улыбчивый хозяин развернул перед ними шелковые шали необыкновенной красоты. А цена оказалась намного меньше того, что они рассчитывали заплатить. Пройдет потом много времени, все переменится вокруг и внутри, но каждый раз при взгляде на эту шаль и Штефан, и Берцик будут вспоминать затейливый, контрастный восточный город, шумный базар, бабку-гадалку, сидящую на голой земле. Обязательно нужно прожить достаточно лет, чтобы понять, как суетно и временно в жизни все, кроме собственных воспоминаний.

Наконец, через пять дней мытарств по разным кабинетам, все необходимые бумаги были собраны, и Берцик смог получить в посольстве разрешение вылететь в Польшу. Своих денег у него не было, и за билет заплатил Штефан, а Берцик, чувствуя себя бесконечно унизительно, горячо пообещал вернуть деньги при первой возможности. На что друг только рассмеялся:

– Конечно, вернешь, не бойся. Нужно помогать друг другу. На твоем месте мог бы оказаться и я, а ты – на моем.

Аэропорт. Они выгрузились около небольшого, одноэтажного здания на переполненной, грязной и пыльной автостоянке. Досмотр, паспортный контроль, белоснежный лайнер. Сверху Кабул оказался похож на блюдце, забытое кем-то среди гор. Глядя в окно на отступающий все ниже город, Берцик мысленно пожелал счастья этой угрюмой горной стране, где, похоже, он сам недавно заново родился. Теперь опять его впереди ожидало новое, пока еще скрытое тысячами километров пути и облаками, мягкие груды которых распластались за стеклом иллюминатора.

Его спутники были веселы и довольны. Они летели домой.

Глава 3

В Варшаве киношная группа оставалась вместе только два дня. Они отчитывались за сделанную работу и доделывали, монтировали фильм.

Еще только выходя из здания аэропорта, Берцик почувствовал, понял, что этот город ближе ему, роднее, чем мрачная восточная столица. Он где-то рядом с домом, с собой, он вернулся, чтобы вспомнить.

Варшава в середине мая – это цветы. На клумбах, в парках, на балконах. Цветущие, одуряюще пахнущие каштаны на улицах и в скверах. Узенькие улочки Старого города, где здания стоят вплотную друг к другу, единой стеной, без проходов между ними, будто нарисованные рукой ребенка. Чистенькие, словно свежевыкрашенные дома, с арками, двориками – это напоминает уже заботливо выписанную миниатюру. И звуки везде, в каждом районе города разные, но вместе сливающиеся в единую мелодию, оперу. Город – музыка, услышанная Шопеном.

Потоки машин на перекрестках, высотные современные дома в Новом Городе – весь облик старой классической Европы был ему, несомненно, знаком и комфортен. Но, к своему сожалению и против надежды, вспомнить и этот город не удалось. Гуляя по улицам, Берцик не только рассматривал достопримечательности, проникался атмосферой. Он постоянно, ежеминутно ждал. Вот сейчас, через секунду, внутренний голос подскажет ему, позовет куда-то. Он свернет на каком-то перекрестке, зайдет в один, особенный лично для него, отличающийся от всех остальных, дом, и… Там произойдет с ним что-то хорошее, он всё и всех вспомнит, узнает. Потому что вот так случайно, сам собой, окажется дома. И забудет тогда весь тот ужас, что был с ним, как жил он, ничего не ведая о себе. Но сколько он к себе не прислушивался, ничего такого с ним не случалось, не появлялся внутренний указатель, не звал свернуть куда-то. Все молчало внутри, не отзывалось, как и прежде. Он не расстроился, отлично понимая, что здесь ему будет легче и привычнее, чем там, где находился еще вчера. Он просто радовался, что вырвался, вернулся.

Фильм, снятый его друзьями, презентовали в маленьком овальном зале. На просмотре присутствовало человек тридцать. Берцик сидел на последнем ряду, стараясь не мешать обсуждению. Свет погас, в темноте на экране развернулись знакомые картины. Сейчас, так далеко от того, что он видел, все, так недавно пережитое им, казалось сказкой, затейливой, восточной, почти незнакомой, так и не понятой до конца.

Документальный фильм про Афганистан был успешно сдан, уже скоро его увидят телезрители. Съемочная группа распалась. Михал и Штефан собирались дальше, домой, в свои города. Анджей с Беатой жили тут в столице. А Берцику опять предстояла больница, на нее он возлагал большие надежды. Обменявшись координатами, все отправились в свои стороны. Супруги пообещали навещать Берцика в госпитале.

Больница оказалась современным удобным зданием, расположенным посреди цветущего сада. Ее даже сравнить нельзя было с той, где он совсем недавно лежал с гипсом. Палата рассчитана на двоих. Там уже находился коренастый плотный мужчина, загорелый, с широкими, привыкшими к физическому труду, ладонями, по виду – приблизительно ровесник Берцику. Представился сосед Вацлавом. В больнице оказался по настоянию родственников, которых последнее время беспокоило его высокое давление. Вацлав казался человеком деятельным, не привыкшим целый день проводить в кровати. Скучать от безделья ему было явно непривычно и в тягость. Но, чтобы подобрать лекарства от давления, врачам требовалось не меньше двух недель.

Проводя, как всегда в больнице, достаточно времени в праздности, соседи много разговаривали, рассказывая о себе. Так Берцик узнал, что у Вацлава собственная ферма в тридцати километрах от Варшавы, где он выращивает цветы.

– А сейчас еще, представляешь, шиншилл завел, хочу попробовать. Все говорят – хороший бизнес, прибыльный. Купил я десять самочек. Как они там без меня? На дочку оставил, только бы не погубила, справилась с ними. Так меня не вовремя давление это прихватило, сейчас самое время работать, – не единожды в день сокрушался Вацлав. Для Берцика его рассказы о ферме, цветах, дочке и шиншиллах звучали гимном. Гимном добропорядочности, оседлости и домашности, которых он сам был лишен уже долгое время. Они вызывали глубокую, неподконтрольную разуму зависть, с которой сам он ничего не мог поделать. Теперь он уповал на врачей.

Но у докторов тоже почти ничего не получалось. Пока они не сообщили ему чего-то нового, полезного, того, что он не знал бы раньше. У него биографическая амнезия, вызванная, по-видимому, ушибом головного мозга и стрессом. Ушиб почти прошел, но память пока не вернулась. Ему провели обширный курс медикаментозного лечения, но результатов он не дал. Как не помогли ему и другие методы, к которым прибегли врачи. Внутри него ничего не изменилось, все также его прошлое оставалось спрятанным от него.

В больнице его навестили Анджей с Беатой. Узнав, что все обстоит по-прежнему, решили помочь ему, сняв о нем сюжет и показав по телевидению. Может, кто-то узнает его, отзовется. Ведь где-то есть люди, которые знают и помнят. Сюжет был снят и прошел несколько раз по центральному телевизионному каналу. Но никто не нашелся и не отозвался. Казалось, вокруг него полная пустота, через которую никогда не удастся прорваться. Никто нигде не знает о нем, не ждет, не ищет. Он только один такой в мире, неизвестно откуда взявшийся.

Берцик опять отчаялся и загрустил, в голову снова полезли непрошенные и вредные мысли.

Как-то вечером его пригласили на консультацию к профессору, приехавшему в Варшаву всего на несколько дней. Профессор – совсем пожилой дядечка в очках с тяжелой, широкой, темного цвета оправой. Принимал он Берцика в кабинете завотделением, тоже присутствующего там. Внимательно рассмотрев все снимки и результаты наблюдений, профессор, наконец, снял свои уродующие очки и удобно облокотился о стол.

– Что же мне сказать вам, молодой человек, – начал он, – вам, вероятно, очень страшно жить сейчас так, ничего не помня?

– Да нет, ничего, я справляюсь, привык уже.

– Плохо, что справляетесь, лучше бы уже справились. Да. У нас тут с вами еще все осложняется тем, что вы находитесь в непривычной для себя обстановке. Были бы у себя дома, глядишь, давно бы все вернулось, вспомнили бы, среди привычных условий, родных и близких. Но этого у вас нет. И помочь вам, молодой человек, тут мы совсем бессильны, не от нас с вами это зависит. Вас вон и по телевизору, я слышал, показывали, но никто не отозвался. Плохо. Непривычность окружения существенно тормозит процесс вашего выздоровления.

– Получается, я уже никогда ничего не вспомню?

– Нет, я склонен думать, что память обязательно вернется. Весь вопрос когда. Сколько уйдет на это времени? Медицине известны случаи, когда требовались десятки лет.

– Вы хотите сказать, что мне тоже придется ждать….

– Нет, я думаю, в вашем случае все произойдет раньше. Но конкретные сроки назвать затрудняюсь. Более того, скажу прямо. С точки зрения медицины, молодой человек, вы совершенно здоровы. А вот почему не возвращается память, об этом мы знаем мало, здесь очень часто не только медицинская проблема, я бы сказал, чаще, чем хотелось бы. Но она вернется, обязательно. Это может произойти в любой момент, и по тысячи причин. Еще один стресс, радость или горе, испуг, удивление. Или просто проснетесь как-нибудь утром и поймете, что все прошло. А может, воспоминания будут приходить постепенно, одно за другим, пока не сложится цельная картина. Никто вам не скажет, как это случится и когда.

В палату Берцик вернулся не в самом лучшем расположении духа. Невнятные объяснения профессора совсем не убедили его. Сосед Вацлав, искренне переживающий, и достаточно уже уставший от мрачности и подавленности своего приятеля, тут же приступил с расспросами. Узнав, что в прогнозах профессора ничего нового не появилось, он тут же принялся утешать Берцика, как делал уже не раз:

– Ну и ладно, наплюй. Ты здоровый, крепкий мужик. Руки, ноги целы. Голова тоже на месте. Что ты все переживаешь? Ты живи просто, не думай ни о чем. Все же тебе говорят, что память вернется. Просто надо подождать. Тебе бы в костел хорошо сходить, помолиться за себя. Знаешь, когда трудно – помогает. Я по себе это знаю, давно уже. Сейчас вот оправишься немного, подлечишься, и давай, приезжай ко мне на ферму. Рабочие руки там всегда нужны. И воздух у нас, знаешь какой, сразу на поправку пойдешь. Еще самочки эти. Как я за них переживаю! Дочка, правда, говорит, хорошо все. Все десять живы-здоровы.

– Спасибо тебе, Вацек за заботу и утешения. И за приглашение на работу тоже. Я, может, и воспользуюсь. Деваться-то все равно некуда. Мне вообще везет сейчас на хороших людей. Не знаю уж, как раньше было. Что бы я без вас всех делал – просто не представляю.

– Ничего. Ты не грусти, главное, наладится все. Ну что, может, партейку в шахматы?

– Давай, конечно.

Вот и в шахматы он тоже играл совершенно спокойно и уверенно. Кто, где, когда научил его этой игре? Гадать бесполезно, да и, получается, не так уж обязательно.

Слова фермера о том, что ему стоит сходить в церковь помолиться, запали Берцику в душу. Вот еще одно место, где он непременно должен побывать. Интересно, какие взаимоотношения с религией были у него в прошлой жизни? Крещен ли он? Верил? А сейчас? Странно, что такие мысли не приходили ему в голову раньше. Сейчас бы он, вероятно, назвал себя религиозным человеком. Без веры в его положении совсем плохо может быть, нельзя. Впрочем, просто надо сходить в костел и посмотреть, какие чувства он испытает там, внутри.

Через день Вацлава выписали, и он отправился к своим цветам, шиншиллам, жене и дочке. На прощание они обнялись как близкие друзья. Берцик пообещал не забыть сделанное ему предложение и после выписки тоже отправиться на ферму. Вторую кровать в палате теперь занимал совсем молоденький паренек, который целый день трепался по мобильнику со своей девушкой или слушал музыку через наушники.

Берцик тоже закончил все положенные ему процедуры, и теперь с ним работал психолог, стараясь прояснить, собрать как можно больше информации о нем: что именно он помнит и знает, какими навыками и умениями обладает.